литку  и  шагнула
во двор.
   Большой старый фонтан отбрасывал тень, скрывавшую  ее.  С  минуту  Натали
стояла в этом укрытии, глядя на окна  и  парадную  дверь  дома  Фуллер.  Она
чувствовала себя десятилетней девочкой,  вызвавшейся  дотронуться  до  двери
местного дома с привидениями. Но ведь горел же свет.
   Если там кто-то был, он мог выйти через заднюю дверь, как поступили тогда
они с Солом. Он не  станет  пользоваться  парадной  дверью,  где  его  можно
заметить с тротуара. В любом случае  она  подошла  достаточно  близко.  Пора
убираться в машину и катить отсюда ко всем чертям.
   И все же Натали медленно подошла к невысокому крыльцу, слегка подняв руку
с пистолетом. Теперь она увидела,  что  парадная  дверь  приоткрыта.  Натали
почти задыхалась, ее легким не хватало воздуха.  Она  снова  дважды  глубоко
вдохнула и медленно выдохнула. Пульс немного выровнялся.  Девушка  протянула
руку с пистолетом и слегка толкнула дверь.  Та  бесшумно  открылась  внутрь,
словно на хорошо смазанных петлях.
   Натали увидела пол прихожей и  несколько  первых  ступеней  лестницы.  Ей
показалось, что она видит пятна - там,  где  лежали  тела  Кэтлин  Ходжес  и
Баррет Крамер.  Сейчас  кто-то  начнет  спускаться  по  лестнице,  покажутся
сначала ботинки, потом ноги...
   "К  черту  все",  -  подумала  Натали,  повернулась  и  побежала.  Каблук
зацепился за камень, она чуть не упала, еще не добежав до калитки, но все же
удержалась на ногах. Бросив испуганный взгляд через плечо на открытую дверь,
на темный фонтан, на тени на стенах и окнах, она пулей вылетела из  калитки,
перебежала улицу, нащупала ручку дверцы, открыла  ее  и  без  сил  упала  на
сиденье.
   Она защелкнула замок и не забыла поставить  пистолет  на  предохранитель,
прежде чем швырнуть его на сиденье. Затем потянулась к ключу зажигания, моля
Бога, чтобы ключ оказался там, где надо.  Он  оказался  там.  Мотор  завелся
сразу.
   Только Натали потянулась к переключателю скоростей, -  и  тут  с  заднего
сиденья ее крепко ухватили чьи-то руки: одна  рука  зажала  ей  рот,  другая
сильно и профессионально стиснула горло. Девушка успела крикнуть, но  мощная
рука зажала ей рот. Натали попробовала  втянуть  воздух  сдавленным  горлом,
ухватилась за эти чужие руки в перчатках, сжавшие ей рот и шею. Она отчаянно
попыталась выпрямиться, опираясь на  сиденье,  чтобы  добраться  ногтями  до
напавшего на нее.
   Пистолет. Натали попробовала дотянуться до него, но не смогла. На секунду
рука ее задержалась у рычага скорости, потом она снова попыталась пустить  в
ход ногти. Тело ее  как  парализовало,  она  повисла  над  сиденьем,  колени
приходились выше руля.  Чье-то  тяжелое  влажное  лицо  приблизилось  к  ней
вплотную. Но ее пальцы, скользнув, наткнулись лишь на  шапку  или  кепи.  Та
рука, сжимавшая ей рот, ослабла, нападавший перегнулся к переднему  сиденью,
и Натали услышала, как пистолет с тяжелым стуком упал на  резиновый  коврик.
Она снова вцепилась в толстые перчатки - но тут рука вновь сдавила ее горло.
Ей хотелось впиться ногтями в лицо, прижавшееся к ее шее, но ее  руку  легко
откинули  в  сторону.  Рот  был  свободен,  но  кричать  было  нечем  -  она
задыхалась, она могла только шептать... В глазах прыгали яркие точки, в ушах
шумела кровь.
   "Значит, вот как бывает, когда  тебя  душат",  -  подумала  она,  царапая
ногтями ткань; ноги ее бились о панель -  она  попробовала  поднять  колени,
чтобы надавить на клаксон на  руле.  В  зеркальце  заднего  вида  Натали  на
мгновенье увидела красные, как кровь, глаза возле своей шеи, чью-то  красную
щеку, но тут же сообразила, что это ее собственная  кожа  казалась  красной,
свет был красный, она уже ничего не видела, кроме красных точек.
   Ее щеку царапнула небритая щетина, на лице она  ощутила  чье-то  несвежее
дыхание, и хриплый голос прошептал ей в ухо:
   - Хочешь найти ту женщину? Ищи в Джерман-тауне.
   Натали, как кошка, выгнулась изо всех сил, потом резко откинулась назад и
чуть в сторону, так резко, как только могла, и почувствовала - с  мимолетным
удовлетворением - боль от удара головой о чью-то плоть и кость.
   Эти немилосердные руки на миг отпустили ее, и девушка повалилась  вперед,
с болью вбирая воздух горлом и  легкими,  потом  еще  глотнула  и  метнулась
вправо,  пытаясь  нащупать  пистолет  там,  за  рычагом  скорости,  рядом  с
сиденьем.
   Но тут железные пальцы снова стиснули ее горло, на сей раз  еще  больнее;
они явно нащупывали какую-то жизненную точку. Тело  ее  снова  подтянули  на
сиденье.
   Снова увидела Натали множество красных точек, ощутила жгучую боль в шее.
   А потом - пустота. Ничто.



    Дэн СИММОНС
    УТЕХА ПАДАЛИ II: МИТТЕЛЬШПИЛЬ


    ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru


   О, разум... В разуме есть горы; пропасти, чтоб падать,  отвесно-страшные,
никем не мерянные до сих
   Джеральд Мэнли Хопкинс

Глава 1

МЕЛАНИ

   Время для меня теперь - сплошная мешанина. Я так ясно помню те  последние
часы в Чарлстоне и совсем плохо - дни и недели, последовавшие затем.  Другие
воспоминания выбиваются  на  передний  план.  Я  помню  стеклянные  глаза  и
проплешины выпавших волос на голове мальчика в населенной призраками детской
в Грамблторпе. Странно, что я вспоминаю именно это; я провела там  так  мало
времени. Помню, как дети играли, а маленькая девочка пела  в  свете  зимнего
дня на склоне холма над лесом в то утро, когда  вертолет  врезался  в  мост.
Разумеется, я помню ту кровать - завораживающие белые  холмы  этой  тюремной
площадки, где покоилась моя настоящая тюрьма - собственное тело. Помню,  как
Нина очнулась от своего смертельного сна - синие губы  растянулись,  обнажив
желтые зубы, голубые глаза вернулись  в  глазницы  на  гребне  поднимающейся
волны личинок, кровь снова хлынула из дырки с небольшую  монетку  в  бледном
лбу. Но это не настоящее воспоминание. По крайней мере, я так думаю.
   Когда я пытаюсь вспомнить те часы и дни после нашей последней  встречи  в
Чарлстоне,  первое,  что  я  ощущаю,  -  это  чувство   восторга,   бодрости
вернувшейся молодости. Я думала тогда, что самое худшее уже позади.
   Как глупо. Глупо было так думать.
   Я - свободна!
   Свободна от Вилли, от Нины, свободна от Игры  и  от  всех  тех  кошмаров,
связанных с ней.
   Я выбралась из "Мансарды" при шуме и смятении  и  медленно  пошла  сквозь
тишину ночи. Несмотря на всю боль, причиненную мне в тот день, я чувствовала
себя моложе, чем когда-либо за многие-многие годы. Свободна!  Я  шла  легко,
наслаждаясь темнотой и ночной прохладой. Где-то неподалеку выли сирены, но я
не обращала на них внимания. Я - свободна!
   Я подошла к "зебре" у  перекрестка  с  интенсивным  движением.  Загорелся
красный свет; рядом  со  мной  остановилась  длинная  машина  синего  цвета,
"Крайслер", насколько я понимаю в машинах. Шагнув с тротуара, я постучала  в
окно автомобиля. Водитель, грузный пожилой человек с остатками волос  вокруг
лысины, наклонился и подозрительно глянул на  меня.  Потом  он  улыбнулся  и
нажал какую-то кнопку; окно опустилось.
   - Что-нибудь случилось, мэм? Я кивнула и села в машину.  Сиденье,  крытое
каким-то искусственным бархатом, было очень мягким.
   - Поехали, - велела я.
   Через несколько минут мы уже выезжали из  города  по  шоссе,  ведущему  в
соседний штат. Я говорила лишь тогда, когда нужно  было  отдать  приказания.
Держать водителя в  своей  власти  было  легко,  мне  почти  не  требовалось
прилагать усилия. Бодрое чувство  вернувшейся  молодости  принесло  с  собой
уверенность в своих силах, которой я уже давно не  ощущала.  Откинувшись  на
спинку сиденья, я смотрела, как мимо проплыли и исчезли огни  Чарлстона.  Мы
уже отъехали от города на несколько миль, и  тут  водитель  закурил  сигару.
Терпеть не могу сигарного дыма. Он опустил окно и выбросил  ее.  Я  мысленно
приказала ему включить кондиционер, и мы поехали дальше  на  северо-запад  -
все так же молча.
   Незадолго до полуночи мы миновали темную полосу  болот,  в  которые  упал
самолет Вилли. Я закрыла глаза и вызвала  воспоминания  тех  ранних  дней  в
Вене: веселье в Biergartens, освещенных цепочками желтых лампочек,  прогулки
поздней ночью вдоль Дуная, возбуждение, которое испытывали тогда мы  трое  в
обществе друг друга, восторг первых осознанных Подпиток. В те далекие  годы,
когда мы встречались с Вилли в разных  столицах,  на  разных  курортах,  мне
иногда казалось, что я вот-вот  влюблюсь  в  него.  Только  моя  преданность
памяти дорогого Чарлза мешала мне предаться каким-то чувствам по отношению к
нашему молодому, блестящему спутнику в ночи.
   Открыв глаза, я взглянула на темную стену деревьев и кустарника справа от
дороги. Представила себе, как изуродованное тело Вилли валяется где-то  там,
в грязи, среди насекомых и гадов. И ничего не почувствовала.
   В Колумбии мы остановились на заправке. Когда водитель платил за  бензин,
я взяла его бумажник  с  сиденья.  Там  оставалось  долларов  тридцать,  все
остальное обычный хлам - визитные карточки и фото. Мне было все  равно,  как
его зовут, я лишь взглянула на водительские права, но  не  стала  запоминать
фамилию.
   Вести машину - действие почти  рефлекторное,  мне  не  приходилось  особо
напрягаться, чтобы заставлять его делать  все,  что  нужно.  Я  даже  слегка
задремала, пока мы ехали по шоссе 1-20 мимо Огасты в штат Джорджию. Когда  я
проснулась, он начал уже что-то бормотать, рассеянно  тряся  головой,  но  я
сжала тиски, и он вновь устремил взгляд на  дорогу,  прямо  перед  собой.  Я
опять закрыла  глаза,  и  передо  мной  замелькали  отраженные  огни  фар  и
рефлекторов.
   Мы въехали в Атланту в четвертом часу утра. Мне никогда не нравился  этот
город - в нем не было очарования и элегантности  культуры  юга,  а  ныне  он
расползался во все стороны, превратившись в бесконечную череду  промышленных
парков и  бесформенных  новых  районов.  Мы  свернули  с  шоссе  у  большого
стадиона, улицы в центре Атланты были пустынны. Я  велела  водителю  отвезти
меня к банку, который и был целью моего  путешествия,  но  стеклянный  фасад
банка  не  был  освещен.  Я   почувствовала   неприятное   разочарование   и
раздражение. Когда-то мне понравилась идея держать  запасные  документы  для
своей новой легенды в  ячейке  сейфа  -  откуда  мне  было  знать,  что  они
понадобятся мне в три тридцать утра в воскресенье?
   Я пожалела, что во время всех этих бурных событий потеряла свою  сумочку.
Карманы  моего  светло-коричневого  плаща  были  набиты  вещами,  которые  я
переложила из своего изодранного и испачканного кровью пальто.  В  бумажнике
по-прежнему лежали: ключ от сейфа и кредитная карточка.  Я  велела  водителю
несколько раз объехать центр города, но это было явно бесполезно. На большей
части перекрестков горели желтые фонари; иногда  мимо  проезжал  полицейский
автомобиль; выхлопные газы поднимались вверх, клубясь как пар.
   В центре города, неподалеку от банка, располагалось  несколько  приличных
отелей,  но  мой  непрезентабельный  вид,  да  еще  без  багажа,  не   давал
возможности искать там пристанища. Я мысленно приказала водителю направиться
по одному из скоростных шоссе к пригороду. Минут через сорок мы нашли мотель
с вывеской: "Есть свободные места".  Подкатили  к  одному  из  этих  ужасных
заведений с названием вроде "Супер-6", "Мотель-8" или тому  подобный  вздор,
словно люди - такие кретины, что не могут запомнить название, если к нему не
добавить номер. Я подумала, не надо ли послать водителя  зарегистрироваться,
но это было рискованно: он мог вступить в  разговор,  а  я  слишком  устала,
чтобы использовать его как надо. Жаль, конечно, что у меня было недостаточно
времени запрограммировать его как следует. В конце концов я причесалась  как
смогла, заглядывая в зеркальце  заднего  вида,  затем  вошла  в  мотель.  За
стойкой сидела заспанная женщина в шортах и заляпанной тенниске  Мерсерского
университета. Я придумала все: как нас зовут,  откуда  мы,  придумала  номер
машины,  но  женщина  даже  не  потрудилась  выглянуть  наружу,  где   стоял
"Крайслер" с незаглушенным мотором. Как и всегда в этих  глупых  заведениях,
она лишь попросила заплатить вперед.
   - На одну ночь? - спросила она.
   - На две, - ответила я. - Мой муж завтра будет целый день  отсутствовать.
Он - коммивояжер, продает кока-колу и поедет на завод. А я хочу...
   - Шестьдесят три доллара восемьдесят пять центов, - бросила женщина.
   Она дала мне ключ, привязанный к пластиковой бомбочке.
   - Номер двадцать один шестнадцать. Объедете  кругом  и  поставите  машину
возле мусорных ящиков.
   Мы сделали, как она велела. Это было  нелепо,  но  на  стоянке  теснилось
множество машин; а у заднего забора стояло даже несколько  полутрейлеров.  Я
отперла номер ключом и вернулась к машине.
   Водитель сгорбившись сидел за рулем и дрожал. Лоб его был  покрыт  потом,
щеки тряслись - он пытался выскочить из  того  малого  пространства,  что  я
оставила его свободной воле.  Я  здорово  устала,  но  по-прежнему  уверенно
контролировала его. Да, признаться, мне ощутимо не  хватало  мистера  Торна.
Уже много лет мне даже не приходилось вслух высказывать свои пожелания -  он
и так выполнял все беспрекословно. Используя же этого  незнакомого  грузного
человека в "Крайслере", можно было дойти до отчаяния: все равно что работать
с окалиной, когда привык иметь дело с благородными металлами. Я пребывала  в
нерешительности.  Конечно,  были  определенные  преимущества  в  том,  чтобы
держать его при себе до понедельника. Самое главное -  автомобиль.  Но  риск
перевешивал  эти  преимущества.   Его   отсутствие   уже   могли   заметить.
Полицейские, возможно, ищут его машину. Все это очень осложняло ситуацию, но
главное,  из-за  чего  я  решилась  избавиться  от  него,  была  та  ужасная
усталость,  которая  навалилась  на  меня  после  прежних   восторгов.   Мне
необходимо было поспать, оправиться от потрясений, вчерашнего кошмара. Этого
глупого водителя нельзя было оставлять без  присмотра:  он  может  выйти  из
пассивного состояния, пока я буду отдыхать в мотеле.
   Наклонившись к нему поближе, я легко коснулась рукой его шеи.
   - Ты вернешься на шоссе, - прошептала я. - Поедешь вокруг города.  Каждый
раз, когда будешь проезжать съезд с шоссе,  увеличивай  скорость  на  десять
миль в час. Когда проедешь четвертый съезд, закрой глаза и не  открывай  их,
пока я тебе не велю. Кивни, если все понял.
   Он кивнул. Глаза его остекленели; он смотрел прямо перед  собой.  С  этим
хорошей Подпитки не получится, даже если бы я этого захотела.
   - Поезжай, - приказала я.
   Я наблюдала, как  "Крайслер"  выехал  со  стоянки  и  повернул  влево,  к
скоростному шоссе. Закрыв глаза, я воочию  видела  длинный  капот,  слепящий
свет приближающихся фар,  рефлекторы,  мелькающие  мимо  машины,  набирающей
скорость. Я слышала тихий гул кондиционера и  чувствовала,  как  голые  руки
царапают шерстяной свитер. Во рту был противный привкус недокуренной сигары.
Я вздрогнула от отвращения и немного  отстранилась.  Миновав  первый  съезд,
водитель плавно переключил скорость до  шестидесяти  пяти  миль  в  час.  Он
отъехал уже довольно далеко, и мое восприятие немного ослабло, смешиваясь со
звуками на стоянке и прикосновением ветерка  к  лицу.  Я  едва  ощутила  тот
момент, когда машина разогналась до скорости девяносто пять  миль  в  час  и
водитель закрыл глаза...
   Номер мотеля был именно такой, каким я себе его  представляла:  пустой  и
тоскливый, ничего, кроме самого необходимого. Порез на правом боку  оказался
тонюсенькой царапиной, но платье и  комбинация  были  безнадежно  испорчены.
Рана на мизинце пульсировала намного  болезненнее,  чем  бок.  На  некоторое
время я отогнала сон - ровно настолько, чтобы принять горячую ванну и вымыть
голову. Затем, завернувшись в два полотенца, я села и заплакала. У  меня  не
было с собой ни ночной рубашки, ни смены нижнего белья. Боже  мой,  не  было
даже зубной щетки! Банк будет закрыт до утра понедельника  -  значит,  ждать
еще больше суток. Я сидела и плакала, чувствуя себя старой, забытой и никому
ненужной. Мне хотелось вернуться домой, забраться в  свою  кровать  и  чтобы
утром мистер Торн, как всегда, принес кофе с бриошами. Но возвращаться  было
некуда. Мои рыдания скорее походили на плач покинутого ребенка.
   Потом, все еще закутанная в полотенца, я улеглась набок, укрылась одеялом
и заснула.

***

   Проснулась я лишь после полудня, когда в номер пыталась войти  горничная.
Потом прошла в ванную, попила воды, стараясь не смотреть на себя в  зеркало,
и вернулась в кровать.  Толстые  занавески  не  пропускали  дневной  свет  в
комнату, вентилятор тихонько урчал, и я снова прибегнула к спасительной силе
сна, как раненое животное возвращается в свое убежище. Никаких сновидений не
было.
   Вечером я встала, все еще пошатываясь и чувствуя боль во  всем  теле  еще
сильнее, чем до этого, и попыталась привести себя в порядок.  Платье  никуда
не годилось, придется не снимать плащ. Волосы тоже требовали ухода.  Но  при
всем при этом,  моя  кожа  ожила,  плоть  под  подбородком  сделалась  более
упругой, а морщинки, наложенные резцом времени, разгладились. Я ощущала себя
гораздо моложе, чем прежде. Несмотря на весь ужас вчерашнего  дня,  Подпитка
сослужила мне хорошую службу.
   За бесконечно  тянувшейся  автостоянкой  находился  ресторан.  Совершенно
бесчеловечное место - освещение, как в операционной, на  столике  клеенка  в
красную клетку, все еще влажная после того, как помощник официанта провел по
ней своей невообразимо грязной губкой, и огромные, завернутые в пластик меню
с цветными фотографиями "специальных блюд" этого заведения. Я подумала,  что
фотографии, наверно, предназначены для неграмотных посетителей,  неспособных
расшифровать  цветистые   описания   "восхитительной,   хрустящей   домашней
поджарки" или "самого любимого блюда  южан  на  все  времена  -  мамалыги  с
овсянкой, как его делала бабушка". Меню было невозможно  читать  из-за  этих
бесчисленных отступлений и восторженных восклицаний, снабженных неграмотными
комментариями. Как  странно:  одно  поколение  пробавляется  паршивой,  всем
надоевшей пищей - только потому, что люди  эти  слишком  бедны  или  слишком
невежественны, чтобы вкусно питаться; для следующего же поколения эти  блюда
становятся традиционной едой "для души". Я заказала чай с горячей английской
булочкой и ждала целых полчаса, когда мне ее принесут, все это время страдая
от ругани и чавканья за соседним столом,  где  сидела  огромная  семья  этих
скотов северян. Не в первый раз я подумала, что нация была бы гораздо  более
здравомыслящей, если бы закон запрещал детям и взрослым питаться в  одних  и
тех же заведениях.
   Когда я вернулась в мотель, было уже темно. От нечего делать  я  включила
телевизор. За десять лет, что я не смотрела его, почти ничего не изменилось.
На одном канале  -  безмозглые  футбольные  баталии.  По  "образовательному"
каналу рассказывали об эстетике борьбы сумо -  гораздо  подробнее,  чем  мне
хотелось бы об этом знать. С третьей попытки я попала  на  телефильм,  часто
прерываемый рекламой, про компанию несовершеннолетних проституток и молодого
общественника, который посвятил свою жизнь спасению  героини,  погрязшей  во
грехе. Эта идиотская картина напомнила мне скандальные  бульварные  газетки,
популярные в дни моей молодости;  и  те  и  другие  обличали  возмутительные
стороны порочного поведения, - но если тогда это была "свободная любовь", то
теперь в средствах массовой информации это называли "детской  порнухой",  не
стесняясь демонстрировать нам весь набор щекочущих нервы деталей.
   На последнем канале шли местные новости.
   Молодая цветная женщина, все время улыбаясь, рассказывала про "убийства в
Чарлстоне", как это было названо: полиция занята  поисками  подозреваемых  и
мотивов преступления; свидетели описывают