в моих советах,  я давал их ему
с глазу на глаз.
     Мы много  часов обсуждали  с ним  дело  Мельваса, прежде чем  оно  было
вынесено на совет. Артур сначала опасался,  что я  буду отговаривать его  от
поединка с Мельвасом, однако здесь наши с ним  суждения, на горячую голову и
на  холодную,  совпадали. Артуру  не терпелось, а  мне  представлялось очень
важным,  чтобы Мельвас  был принародно  наказан  за  свое  злодейство. Артур
выждал довольно времени, да еще и оживил в народной памяти красивую легенду,
так что чести Гвиневеры уже  ничто не угрожало;  ее теперь снова все любили,
куда  бы  она   ни  отправилась,  путь   ей  повсюду   усыпали   цветами   и
благословениями.  Для  всех  людей  она  опять  была королева,  возлюбленная
супруга их любезного Верховного короля, которую у них едва не отняло Царство
смерти,  но  потом вернула  им  магия  Мерлина.  Так  думали  простые люди в
королевстве.  Но  среди  знати  было немало таких, которых ждали от  короля,
чтобы он выступил против Мельваса, и готовы были его презирать, обмани он их
ожидания. Как мужчина и король, он обязан был действовать. Все  это время он
твердо держал себя в руках, хотя это и стоило ему немалых усилий. Теперь же,
убедившись,  что я его  поддерживаю, он  со свирепой радостью стал измышлять
способы расплаты с похитителем королевы.
     Можно было, конечно, призвать короля Мельваса на совет под каким-нибудь
вымышленным предлогом, но этого ему делать не хотелось.
     - Если вынудить его самого явиться с жалобой,  - рассудил Артур, - то в
глазах бога это будет почти то же самое, но для моей совести - или гордости,
если угодно, -  важно, что я не выдвину  облыжного обвинения в Круглом зале.
Пусть  все  помнят, что в  этот зал ко мне может явиться  каждый, ничего  не
страшась, если только сам не затаил в сердце измены.
     И  мы  начали  раздражать  Мельваса.  Расположение  его  острова  между
королевским замком и морской гаванью давало  к тому  сколько угодно поводов.
Начались  постоянные  распри  из-за портовых сборов, из-за права  свободного
проезда,  из-за  необоснованно  назначаемых  и  с  негодованием  отвергаемых
налогов и пошлин. Под таким непрерывным нажимом рано  или  поздно потерял бы
терпение любой, но Мельвас взбесился  даже раньше, чем мы ожидали. По мнению
Бедуира, который рассказывал  мне об  этом совете, Мельвасу с  самого начала
было ясно, что его  нарочно подбивают явиться в Круглый зал, дабы спросить с
него  за прежние,  более важные провинности.  К этому  он  был  готов и  сам
стремился, но, разумеется, вслух  не позволил себе даже  намека - иначе ему,
по  единогласному  постановлению совета,  грозила  бы  неминуемая смерть.  И
потому  потянулись  томительные   пререкания  о  поборах  и  пошлинах   и  о
справедливых  размерах налогов, причитающихся  Камелоту за охрану  границ; и
все  это  время  двое противников  не  сводили  один  с  другого  глаз,  как
фехтовальщики в поединке. И наконец плод созрел.
     Поединок предложил Мельвас. Как удалось его до этого  довести, не знаю:
но думаю, что особых стараний не потребовалось. Молодой, горячий, искусный в
бою,  он, чуя  угрозу, сам ухватился за  возможность  решить  дело быстро  и
окончательно  с  оружием в  руках. Здесь  у него были равные шансы - а может
быть, он оценивал их еще  выше. Как бы то ни было,  но он наконец  в сердцах
воскликнул:
     - Разрешим все споры в бою один на один, немедленно  и не сходя с этого
места! Иначе не  быть нам никогда больше добрыми соседями. Ты - король, твое
слово - закон, докажи свое право с мечом в руке!
     Поднялся  шум в  Круглом  зале,  толки  и  споры.  Старшие  из  рыцарей
полагали,  что  королю  нельзя  по  таким  пустякам  подвергать  свою  жизнь
опасности, однако все уже догадывались, что дело  тут  не  просто в каких-то
портовых  сборах;  а  рыцарям  помоложе  откровенно  не  терпелось   увидеть
поединок. Многие (и настоятельнее прочих Бедуир) вызывались сразиться вместо
Артура. Но  наконец  король счел, что настал его миг,  и решительно  встал с
кресла. Среди полной тишины он подошел к круглому столу, стоявшему посредине
зала, схватил  таблички, на которых были записаны жалобы Мельваса, и швырнул
их об пол - только осколки посыпались.
     - А теперь принесите мне мой меч, - сказал Артур.
     * * *
     В полдень сошлись они на ровном поле в северо-восточном  углу крепости.
Небо было безоблачным, но тянул свежий береговой ветерок, и в воздухе стояла
прохлада.  Сверху лился  спокойный  и ровный  солнечный  свет. По  краю поля
плотно толпились люди, людскими головами  топорщились  даже  стены крепости.
Верхняя   площадка   одной   из   златоглавых    башен   Камелота   пестрела
сине-ало-зеленым: там собрались наблюдать поединок дамы.  Среди них  была  и
королева, вся  в  белом  -  Артуров  цвет. Мне  нетрудно было  угадать,  что
делалось сейчас у нее на сердце,  и представить себе грациозное спокойствие,
за которым она прятала страх. Но вот пропела труба, и стало тихо.
     Каждый из бойцов держал копье и щит, а  на поясе у обоих висело по мечу
и по  кинжалу. Артур не взял  для поединка свой королевский  меч Калибурн, и
доспехи его  -  легкий шлем и кожаный панцирь - не были украшены ни узорами,
ни  драгоценными каменьями.  Мельвас нарядился  богаче, к тому же он  слегка
превосходил Артура ростом. Пылкий  и  воинственный  видом, он  поглядывал на
дворцовую башню, где стояла королева. Артур же не посмотрел туда ни разу. Он
казался  спокойным  и  бесконечно  уверенным  в  себе.  Опустив  голову,  он
внимательно слушал то, что провозглашал герольд.
     У края поля рос  одинокий  явор. В его  тени  стояли мы с  Бедуиром. Он
поглядел на меня долгим испытующим взглядом и с облегчением перевел дух.
     - Слава богам, ты не обеспокоен! Уф-ф.
     -  Это было неизбежно. И  так оно  к лучшему. Но  если  бы ему угрожала
опасность, я бы не допустил их поединка.
     - И все-таки решение  неразумное. О, я знаю, он этого хотел,  но  он не
вправе рисковать собой. Он должен был уступить этот бой мне.
     - А ты  подумал,  как бы ты справился? Ты же до сих пор хромаешь. Он бы
поверг  тебя наземь  или  того хуже,  и  все  слухи  и  разговоры  тогда  бы
возобновились. Ведь есть  еще немало простодушных людей,  которые верят, что
правда на стороне сильнейшего.
     - Сегодня  так оно и  есть,  и ты знаешь,  не  то  бы ты  не стоял  тут
спокойно. И все-таки мне бы хотелось... - Он замолчал.
     -  Понимаю,  чего  бы  тебе хотелось. И думаю, ты не  раз  еще в  жизни
сможешь осуществить это свое желание.
     Он  искоса взглянул  на меня, собрался было что-то ответить, но  в  это
время упал флажок, и поединок начался.
     Сначала бойцы кружили один вокруг другого, держа наготове копья и щиты.
Первым напал Мельвас.  Сначала он сделал обманный взмах, а затем размахнулся
еще раз  и с молниеносной  силой запустил свое копье  в противника. Сверкнул
щит Артура, приняв могучий удар. Острый наконечник со скрежетом скользнул по
выпуклой белой поверхности и, не причинив вреда, воткнулся в  траву. Мельвас
попятился, схватился за рукоять меча. Но Артур, отбив его  копье, успел в ту
же  минуту швырнуть свое  и тем  поквитался  на первом броске  с  Мельвасом.
Однако  меч  он не обнажил,  а вырвал  из земли торчавшее  копье Мельваса  и
замахнулся им, меж тем как Мельвас ловким поворотом  щита отбил наземь копье
короля, тут же,  быстрый,  как  лис,  поднял его и изготовился  снова  пойти
против  Артура с  копьем  в  руке. Но  на этот раз копье  Артура, пущенное с
большей  силой, ударившись в  середину  Мельвасова щита, отлетело дальше  и,
скользнув и подпрыгнув по траве,  легло далеко в стороне. Теперь, прежде чем
он его  подберет,  Артур успеет  пустить в  него  второе копье.  Прикрывшись
щитом, Мельвас  стал, уклоняясь из стороны  в  сторону,  отходить  туда, где
лежало  упавшее  копье. Вот  он достиг  того  места,  наклонился за  копьем,
покоившимся  в  кусте чертополоха.  В этот  миг  Артур  замахнулся, сверкнул
блестящий   наконечник;  Мельвас,  заметив  взблеск  краем  глаза,  вскинул,
загораживаясь, свой щит и одновременно свободной рукой потянулся  за лежащим
копьем. Но движение короля было обманным, и, когда Мельвае вытянул в сторону
руку, Артур пустил свое копье низко и прямо и  угодил тому в локоть. А вслед
за копьем Артур бросился вперед и сам, на бегу обнажая меч.
     Мельвас  покачнулся. Дружный возглас вырвался из всех  глоток и отдался
от крепостных стен, а  между тем Мельвас устоял на ногах, подхватил с  земли
копье и швырнул навстречу Артуру.
     Еще мгновение, и  Артур  сошелся  бы с  ним вплотную. Но Мельвас  успел
поразить  его  на полпути. Артур подставил  щит,  однако бросок  на  близком
расстоянии  оказался столь силен, что  отбить  копье поворотом щита было уже
невозможно  - оно впилось в  щит Артура, описав полукруг  длинным древком, и
остановило его бег. Сжимая правой рукой меч, Артур  попытался было стряхнуть
копье врага, но оно пробило кожу щита между двумя металлическими полосами, и
наконечник  прочно  застрял в  щели. И  тогда,  отшвырнув прочь щит вместе с
копьем, Артур  бросился на Медьваса,  не прикрываясь ничем, кроме  кинжала в
левой руке.
     Схватить поразившее его копье и снова запустить в Артура у Мельваса уже
не было времени. Окровавленной рукой он извлек из ножен меч, и они сшиблись,
грудь  к груди, со звоном и  лязгом. Бой и теперь продолжался на  равных:  у
Мельваса  струилась  кровь из  правой  руки,  зато король остался  без щита.
Мельвас умело  владел мечом,  удары его были могучи и молниеносны. В  первые
мгновения он целил королю только в  левый бок. Но каждый его удар приходился
в железо. Король  теснил Мельваса шаг  за шагом,  и тот шаг за шагом пятился
под его  натиском. А кровь из раненой руки  продолжала бежать,  сокращая его
силы. Артур же, сколько можно было судить, оставался невредим. Он  наступал,
звенели его мощные, быстрые удары, и  длинный кинжал, отбивая меч  Мельваса,
со свистом рассекал воздух. Позади Мельваса в траве лежало упавшее копье, он
о  нем помнил, но обернуться не отваживался. Он опасался споткнуться и начал
медленнее орудовать мечом.  Пот заливал ему лицо, дыханье стало тяжелым, как
у загнанного коня.
     Вот бойцы застыли,  сжав друг друга  в железных объятиях и скрестив над
головами оружие. И вокруг всего поля зрители тоже замерли и затаили дыхание.
Стояла полная тишина.
     Король тихо и холодно  что-то сказал, что - никто не расслышал. Мельвас
не ответил. Последовало молниеносное движение, новый натиск, Мельвас охнул и
нехотя прорычал что-то в ответ.  Тогда  Артур  ловко  высвободился, произнес
какие-то неслышные слова и снова набросился на противника.
     Правая  рука  Мельваса  чернела  запекшейся  кровью,  меч его разил все
медленнее,  словно  отяжелев; он шумно дышал, как самец-олень во время гона.
Собрав все силы,  он взмахнул  щитом  и, словно топор, обрушил его на правое
плечо Артура. Меч вылетел у того из руки. Зрители, ужаснувшись, вскрикнули в
один  голос. А  Мельвае,  издав победный возглас, поднял  меч, чтобы нанести
убийственный удар.
     Но  Артур,  вооруженный теперь одним лишь  кинжалом,  не отшатнулся, не
попятился.  Никто и ахнуть  не  успел, как он прыгнул навстречу  противнику,
выбросил вперед  руку  над  верхним  краем щита  и  концом длинного  кинжала
придавил Мельвасу горло.
     Но не  вонзил. Только тонкая струйка  крови пролилась  у того по шее. И
снова  король что-то  тихо и яростно произнес. Мельвас  замер  на  месте. Из
занесенной руки вывалился на траву меч. Упал, звеня, щит.
     Король отнял от его горла кинжал. Отступил  на шаг. И на виду у всех, у
людей Артура  и своих подданных, а также на виду у королевы, наблюдавшей  за
боем с дворцовой башни,  Мельвас, король  Летней страны, медленно  опустился
перед Артуром на колени и признал себя побежденным.
     Воцарилась глубокая тишина.
     Король Артур медленно, словно на  торжественной  церемонии,  поднял над
головой кинжал и отбросил прочь, клинок впился острием в землю и затрепетал.
А король снова что-то проговорил, теперь спокойнее. И Мельвас  на  этот раз,
понурив голову, ответил. Наконец король все так же церемонно протянул руку и
поднял Мельваса  с колен. А затем взмахом руки подозвал  к побежденному  его
свиту,  сам же  повернулся к набежавшим  со всех  сторон своим людям  и в их
окружении ушел к себе во дворец.
     * * *
     В последующие  годы я слышал разные толки об  этом поединке.  Некоторые
утверждают, будто  бился вовсе не Артур,  а Бедуир, но  это чистейший вздор.
Другие  доказывают, что никакого поединка вообще не было  - иначе-де Мельвас
был бы убит.  А просто с помощью некоего посредника они уладили свой спор на
совете.
     Это неправда. Все было именно так, как я тут рассказал. Позже от самого
короля  я узнал, о  чем был у них разговор на  поле боя. Мельвас перед лицом
неотвратимой  смерти  подтвердил  справедливость  королевиных  обвинений   и
признал свою вину.  Артуру, конечно, не  принесла бы пользы его кончина, и я
рад, что без моего  совета он выказал умеренность и  здравый смысл.  Ведь  с
того  дня  Мельвас  всегда  оставался  верен Артуру, и  остров  Инис  Витрин
почитался  жемчужиной  Артуровой   короны.  И,  как  теперь  знает   всякий,
королевские суда больше не платили портовых сборов.

     7
     А  год шел, и настал  славный  месяц  сентябрь -  месяц моего рождения,
месяц ветров, месяц ворона  и самого Мирддина,  этого  путешественника между
небом и землею. Ветви яблонь  клонились  книзу под бременем плодов, целебные
травы были собраны и  сушились,  свисая пучками и метелками  со стропил моих
амбаров. А  на  полках  в  кладовых стояли в ряд пустые баночки  и  коробки,
приготовленные под порошки и  мази. Дом и сад, башню и жилье - все пропитали
ароматы трав, и яблок, и меда, сочившегося из ульев и даже из дубовой колоды
в  дальнем  конце  сада,  в  которой  поселились дикие  пчелы.  Моя  усадьба
Яблоневый сад как бы служила малым отражением золотого изобилия, расцветшего
в то лето по всей стране. Королевиным летом называли его люди,  любуясь тем,
как  жатва  приходила  на  смену  сенокосу,  а  земля  все  цвела  и  цвела,
благословенная  щедростью Богини. Золотой век, говорили люди. И для меня это
тоже был золотой век. Но теперь,  как никогда прежде, у меня появился досуг,
чтобы  ощутить одиночество.  И кости мои стали ныть  по вечерам,  когда дули
юго-западные  ветры, так что я радовался теплу очага. Недели, что провел я в
Каледонском  лесу  нагой,  голодный и холодный, оставили по себе наследство,
которое не могло не сказаться и на более крепком здоровье, и теперь я быстро
продвигался навстречу старости.
     Другое наследство оставила мне, быть может,  отрава Моргаузы,  а  может
быть, причина была еще в чем-то, не  знаю, но со мной стало время от времени
случаться что-то  наподобие кратких припадков падучей болезни -  только, как
известно, эта  хворь не приходит на  старости лет, коль скоро  она не давала
себя чувствовать в  молодости. Да  к тому же и  признаки были  иные, чем мне
случалось наблюдать и лечить. Припадки - а их было уже три - поражали меня в
одиночестве, так что о них, кроме меня,  никто не ведал. Присходили они так:
спокойно отдыхая, я словно бы  погружался в сон,  но, очнувшись,  оказывался
совсем  окоченевшим  и  слабым от голода, хотя  и  не расположенным к приему
пищи. В первый  раз я  опомнился  через  двенадцать часов, но  по  тому, как
кружилась у  меня голова,  как бессильны и  легки были члены, я понимал, что
это -  не  обыкновенный сон.  Во второй раз успели пройти  две ночи  и день.
Хорошо, что припадок застиг меня в постели.
     Я никому не обмолвился  об этом. Перед третьим припадком я уже различил
признаки его приближения:  словно от  легкого голода  засосало под ложечкой,
закружилась голова,  захотелось лечь и молчать.  Я отослал Мору домой, запер
двери и  улегся в постель. Потом было такое чувство, как после  пророчества:
все кругом умытое, свежее, будто заново родилось, звуки и краски младенчески
яркие и  отчетливые. Разумеется,  я обратился к  книгам, но, не найдя в  них
ответа, не стал  попусту  ломать голову,  а просто принял  новый  недуг, как
принимал  муки провидения, внезапно  посещавшие  меня  и столь  же  внезапно
уходившие. Я угадывал  в  них  руку божества.  Быть может, теперь та же рука
влекла меня к последней черте. В  этой  мысли не было страха. Я исполнил то,
что от меня требовалось, и теперь, когда придет мой срок, был готов уйти.
     Но от меня не требовалось жертвовать собственным достоинством. Пусть  я
останусь  в памяти народной как Королевский  Прорицатель и Маг, своею  волею
удалившийся от  людских глаз  и  оставивший  королевскую  службу,  а не  как
дряхлый, беспомощный старец, переживший самого себя.
     Вот  почему  я избрал  одинокую жизнь,  обрабатывал свой  сад и готовил
целебные снадобья,  писал и отсылал длинные письма Блэзу в  Нортумбрию и жил
скромно,  опекаемый  одной  девушкой  Морой,  чья стряпня  время  от времени
пополнялась  подарками с  Артурова  стола. От меня  тоже  во дворец  уходили
подарки: корзина особенно сочных яблок  с молодой яблони; настойки и отвары;
даже благовония, которые я составлял для королевы;  приправы для королевской
кухни. Дары скромные, не то что пламенные прорицания и победы былого, однако
от  них  веяло  миром и золотым веком. То были дары  любви и довольства, ибо
теперь у нас  имелся  досуг  и  для  того, и  для  другого. Воистину золотые
времена, не омраченные  тенью дурных  знамений -  лишь щекотало душу смутное
предчувствие  грядущей перемены,  не грозной, однако  же  неотвратимой,  как
листопад или приход зимы.
     Что за перемена - я не позволял себе гадать. Я был как человек, который
заперся  один  в доме,  всем доволен и все-таки прислушивается к  звукам  за
дверью, в ожидании и полунадежде, что кто-то  к  нему  придет, хотя и зная в
глубине души, что этого не будет.
     По это произошло.
     Он   пришел  золотым  сентябрьским   вечером.  Сверху   глядела  полная
призрачная луна, украдкой  всползшая на небосклон задолго до  захода солнца.
Она  висела  над  ветвями  яблони,  точно  большой  затуманенный  фонарь,  и
постепенно  разгоралась, по мере того как меркло вкруг нее золотисто-розовое
небо.  Я  работал  у  себя в кладовой, растирая в порошок сухую траву иссоп.
Наготове  стояли  чистке  пустые  банки. Пахло  целебными  травами,  а также
яблоками и сливами, уложенными  на  полках для дозревания. Жужжали  залетные
осенние осы, завлеченная теплом поздняя бабочка распластала пестрые крылышки
на оконной раме. Я услышал за стеной легкие шаги и обернулся.
     Волшебник Мерлин называют  меня, и я заслужил это имя. Но его прихода я
не  ожидал  и  не слышал, как он приблизился, покуда вдруг  не увидел  его в
сумерках за дверью, залитого золотом лунного света. Я замер, глядя  на него,
словно   передо  мной   оказался   призрак.  Наша  встреча  у  берега  озера
вспоминалась мне  часто,  но как что-то  такое,  чего в  действительности не
было, и чем больше я  старался представить себе ее во всех подробностях, тем
дальше  она ускользала  в область снов, становилась  чистым вымыслом,  всего
лишь упованием.
     И  вот  теперь сам  мальчик  стоял  передо мною  во  плоти,  он  дышал,
улыбался, на щеках розовел  румянец, но ноги  нерешительно переминались - он
словно не был  уверен в радушном  приеме. В руках он держал узелок со своими
пожитками. Одет  он был в  серое и закутан  в плащ  цвета  буковых почек. Ни
украшений, ни оружия.
     - Ты, должно быть, не помнишь меня, - начал было он.
     - Отчего же? Ты мальчик, который не Ниниан.
     - Да нет же! Я Ниниан. Это одно из моих имен. Правда-правда.
     - Ах, вот как. Значит, когда я назвал тебя по имени...
     - Ну  да.  Когда ты меня  окликнул,  я сначала  подумал,  что  ты  меня
откуда-то знаешь.  Но потом - когда ты сказал,  кто