л и язык, и его самого. Я натянул поводья.
     - Стилико! - окликнул я его. Он опустил мешок на землю и обернулся, а я
добавил на его родном языке: - Мне бы следовало предупредить тебя загодя, но
не было времени, я не предполагал, что так скоро попаду сюда. Как живешь?
     - Господин! - Минуту он стоял в  растерянности, потом  бросился со всех
ног  через заросший  мельничный  двор.  выбежал на дорогу,  обтер  ладони  о
штанины, схватил мою руку и поцеловал. В глазах у него блеснули слезы, и это
меня  растрогало.  Стилико  родился на  Сицилии  и был  моим рабом, когда  я
путешествовал за морем. В Константинополе  я дал ему свободу, но он по своей
воле остался со  мной, приехал вместе со мной в  Британию и прислуживал мне,
пока я  жил в Брин  Мирддине.  Когда  же я  уехал на  север,  он женился  на
мельниковой дочери Мэй и поселился с ней в долине на мельнице.
     Он высказал свое приветствие на той же  смеси языков,  на какой лопотал
ребенок, видно от волнения разучившись говорить на  языке здешних валлийцев.
А малыш подошел за ним следом и уставился на меня, держа палец во рту.
     - Твой? - спросил я. - Славный мальчик.
     - Старшенький, - ответил он гордо. - Они у меня все мальчики.
     - Все? - Я удивленно поднял брови.
     - Только трое, - ответил он с  простодушием, так хорошо мне знакомым, -
и четвертый на подходе.
     Я засмеялся и поздравил его, пожелав ему еще одного крепыша мальчугана.
Эти сицилийцы плодовиты, как мыши, но по крайней мере, Стилико  не придется,
как вынужден был его отец, продавать в рабство кого-то из своих детей, чтобы
прокормить остальных. Мэй была у мельника единственной дочерью и должна была
получить неплохое наследство.
     Уже получила, как я тут же узнал. Мельник два года как умер, он страдал
от  камней и  не хотел ни лежать, ни лечиться.  Теперь,  после  его  смерти,
мельником стал Стилико.
     - Но  твое жилище содержится в порядке, господин. Либо я, либо паренек,
мой работник, что  ни день ездим туда, доглядываем,  все ли на месте. Никто,
понятно, ничего не  тронул, лихой человек  не осмелится туда войти, все, как
ты оставил, так и есть, вот увидишь, чисто, проветрено - только вот еды там,
конечно, сейчас нет. Так что если ты хотел ехать прямо туда... - Он замялся,
я понимал, что он опасается оказаться навязчивым. - Не окажешь ли нам честь,
милорд,  провести эту ночь у  нас? В пещере тебе сегодня будет холодно, да и
сыро, хоть  мы и разжигали раз в неделю, как ты велел, угли в жаровне, чтобы
не  заплесневели книги. Переночуй  здесь, милорд, а парень съездит, разведет
огонь, утром же и мы с Мэй можем поехать...
     - Ты очень  любезен, - ответил я, - но  холода я не боюсь,  да и  огонь
разведу сам, и, может  быть, даже скорее, чем твой работник, как ты думаешь?
- У него стало такое лицо, что я  не  сдержал улыбки: он  не забыл того, что
повидал, пока состоял в услужении у колдуна. - Так что спасибо тебе, но я не
буду обременять Мэй, разве только прихвачу у нее немного еды.  Я бы отдохнул
здесь, потолковал с тобой, познакомился  бы  с твоим семейством  и  засветло
уехал бы к себе наверх. Что мне с собою понадобится, я захвачу сам, а завтра
вы приедете и провезете остальное.
     -  Да,  да,  конечно.  Пойду  скажу  Мэй.  Она,  будет   очень  рада...
польщена...
     Я уже успел  заметить в окне  бледное лицо с расширенными  глазами. Она
будет  очень  рада,  я знал, когда  страшный  принц Мерлин уберется  наконец
подобру-поздорову. Но  я устал с дороги и к тому же уловил носом  аппетитный
запах кипящей  похлебки,  которой,  уж конечно, достанет  на  одного лившего
едока. Простодушный Стилико между тем и сам заверял меня:
     -  В горшке как раз варится  жирная  курица, так  что все очень удачно.
Войди  же  в  дом,  погрейся и отдохни до ужина.  Бран позаботится  о  твоей
лошади, а я пока перетаскаю с  баржи последние  мешки и отпущу ее  обратно в
город. Входи, милорд, добро тебе пожаловать обратно в Брин Мирддин.

     * * *
     Сколько раз  я подымался из долины к  себе в Брин Мирдцин, но почему-то
особенно ясно запомнил именно эту  вечернюю  поездку. В ней  не было  ничего
сверх обычного, просто возвращение домой, и только.
     Но и  до сего мига,  когда  я  пишу  эти строки,  каждая  черточка живо
сохранилась у меня в памяти. Гулкие удары лошадиных  копыт  по стылой зимней
тропе,  шорох  сухой  листвы  и  треск  хрупких  сучков  под  ногами,  полет
вальдшнепа, хлопки  крыльев вспугнутого голубя. Вот солнце, низкое и спелое,
каким  оно  бывает  перед  приходом  тьмы, осветило палый  дубовый  лист под
деревом, присыпанный изморозью, точно алмазной крошкой; из кустов остролиста
с  шумом и щебетом выпорхнула  птичья стайка, кормившаяся  терпкими ягодами;
пахнуло влажным можжевельником, золоченная  лучом заката, блестит запоздалая
ветка  цветущего  дрока,  а  чистый и  прозрачный  воздух уже  звенит ночным
морозцем, как тонкий хрусталь, и на землю ложится иней.
     Я привязал  лошадь под навесом у подножия скалы  и взобрался к входу  в
пещеру по  крутому  травянистому  склону. Вот она, моя пещера, в  ней  царит
глубокое безмолвие, и так знакомо пахнет, и  недвижный воздух лишь чуть-чуть
колышется  в  такт бархатному трепету  под  каменным  куполом  потолка,  где
летучие мыши, признав мои шаги, остались висеть невидимыми гроздьями, ожидая
наступления темноты.
     Стилико сказал правду: здесь чувствовался постоянный пригляд, было сухо
и  проветрено,  правда,  сейчас  холоднее даже, чем  снаружи,  но  это  дело
поправимое.  Жаровня стояла готовая - только разжечь,  а  у  самого входа, в
открытом очаге,  были сложены сухие дрова. С обычного места на полке  я взял
трут и кремень. В прежние годы я редко прибегал к их помощи, но теперь высек
огонь, и скоро в очаге уже полыхало жаркое пламя. Не знаю, может быть, помня
печальный прошлый опыт,  я  побоялся  испытывать  даже эту, простейшую  свою
силу. Но, по-моему, я руководствовался осторожностью, а не страхом: если еще
осталась у меня чудесная сила, то лучше сберечь ее на более важные дела, чем
какое-то разжигание  огня для  собственного  согрева. Проще  вызвать  бурю с
ясного  неба, чем управлять сердцами людей, мне же, если  меня не обманывало
внутреннее предчувствие,  в  скором  времени  понадобятся все мои  силы  для
единоборства  с женщиной, а тягаться с  женщиной настолько же труднее, чем с
мужчиной, насколько  увидеть воочию  воздух труднее, чем гору.  И  потому  я
разжег жаровню возле  своего ложа и растопил  очаг  у  входа, затем разобрал
чересседельные  мешки  и  вышел  с кувшином  к  источнику  за водой.  Тонкая
струйка,  журча,  выбегала  из-под поросшей папоротником скалы и  стекала по
изукрашенному  морозными узорами ложу, собираясь капля за каплей в  округлую
каменную чашу. Во  мхах над  чашей стоял, искрясь инеем, идол бога Мирддина,
хранителя небесных путей. Я отлил ему несколько капель возлияния  и вернулся
в пещеру - посмотреть на свои книги и снадобья.
     Все было  в  полной сохранности.  Даже заготовленные  травы  в  банках,
перевязанных и запечатанных, как  я научил Стилико, казались совсем свежими.
Я  снял покровы с большой арфы,  стоящей  в глубине пещеры,  и,  перенеся ее
ближе к  очагу,  настроил струны. Затем,  приготовив  себе  постель,  нагрел
немного  вина и  выпил  его,  сидя у  пляшущего  в очаге пламени. И наконец,
расчехлив  малую  ручную  арфу,  которая  сопровождала  меня  во  всех  моих
странствиях, отнес ее  и поставил на старое место  в  кристальном гроте. Это
было небольшое круглое углубление, открывающееся внутрь главной пещеры. Вход
в кристальный грот  расположен  высоко в  задней  стене пещеры,  и  каменный
выступ снизу  закрывает его от  глаз. Для меня, когда  я был  мальчиком, это
были врата видений.  Здесь, под  толщей холма, в  одиночестве  среди тьмы  и
безмолвия,  бездействовали   все  чувства,  кроме  внутреннего,  умственного
зрения. И царила глубокая тишина.
     Лишь  иногда,  вот как  сейчас,  когда  я ставил арфу,  раздавался  еле
слышный шелест струн. Эту  арфу я сам смастерил в юности и так чутко натянул
струны, что они отзывались на  легчайшие  дуновения  воздуха.  То были звуки
таинственные,  порой прекрасные, но как бы  за пределами доступной  человеку
музыки, подобно тому как песня серого тюленя на  прибрежной скале прекрасна,
но в ней звучит голос стихии ветра и волн. Моя арфа тихонько пела про  себя,
сонно  и нежно  гудела -  так мурлычет  от удовольствия кот, располагаясь  в
тепле у родного очага.
     - Отдыхай, -  сказал я ей,  и  на звук  моего  голоса, отразившийся  от
кристальных стен, снова зашелестели ее струны.
     А я вернулся к яркому огню и черному небу, блиставшему алмазами звезд в
отверстии  пещеры.   Поставив  перед  собой  большую  арфу,   я   -  сначала
нерешительно, а потом все увереннее - заиграл и запел:
     Отдохни, волшебник, пока догорает огонь,
     Гаснут дали и край небес пропадает вслед за солнцем.
     Довольствуйся малой искрой
     В очаге, и запахом пищи,
     И дыханием мороза за порогом.
     Здесь твой дом и все тебе знакомо:
     Кружка, деревянная миска, одеяло,
     Молитва, возлияние богу и сон.
     (И музыка, говорит арфа, И музыка.)

     6
     С  наступлением  весны  пришли  неизбежные  беды. Колгрим,  пробравшись
украдкой вдоль восточного  побережья на  юг,  высадился  в  старых  пределах
Союзных саксов и стал собирать свежие силы  взамен разбитых при Лугуваллиуме
и на берегу Глейна.
     Я  к этому времени уже возвратился в  Каэрлеон  и был занят  заботами о
создании подвижного конного войска, что еще зимой задумал Артур.
     Впрочем, сама эта мысль, при всей ее важности, была не нова. С тех  пор
как на юго-восточной оконечности острова, согласно договорам, осели  Союзные
саксы,  и весь восточный берег ежечасно был под ударом, держать постоянную и
жесткую  линию  обороны стало  невозможно. Существовали,  конечно, кое-какие
старые оборонительные сооружения, самое крупное из них -  стена Амброзия  (я
не говорю здесь  об  Адриановой  стене:  она никогда не предназначалась  для
одних только  оборонных  целей  и  уже во времена  Максена  от  нее пришлось
отступиться. Теперь же она во многих местах была разрушена, да и враг в наши
дни  был не кельты, населявшие дикие  земли севера, врага  надо было ждать с
моря или же, как я  сказал, с юго-востока, где ему уже были открыты ворота в
Британию).   Часть  старых  защитных  сооружений   Артур  решил  укрепить  и
достроить, в том числе Черный  вал Нортумбрии,  обороняющий с севера Регед и
Стрэт-клайд,  а также древнюю  Стену,  некогда  проведенную римлянами  через
меловые взгорья южнее Сарумской равнины. У короля была мысль продолжить ее к
северу . Проезд по дорогам, которые она  перегораживала, оставался открытым,
но так чтобы их легко можно было перекрыть при первых признаках  продвижения
врага  к  западу.  Предполагалось  вскоре  приступить  и к постройке  других
укреплении. А покуда  надо  было укрепить  хотя  бы самые ключевые позиции и
поставить там  гарнизоны, а также  расположить между ними сигнальные посты и
держать открытыми связывающие их дороги. Малые короли британцев  должны были
сами охранять  свои  владения,  а  у Верховного  короля  была  сосредоточена
подвижная ударная сила, чтобы  при  надобности бросить им  на подмогу или же
заслонить прорыв в нашей обороне. Это была старая стратегия, ее применял еще
Рим  и   таким  образом  успешно  оберегал  границы  отдаленной   Британской
провинции, пока в  ней  стояли его легионы. Когда-то подобной ударной  силой
командовал  маркграф  Саксонского берега,  а уже  ближе  к нашему  времени -
Амброзий.
     Но Артур задумал пойти еще дальше. "Подвижная рать", как он представлял
ее  себе,  стала бы в десять  раз подвижнее,  если всех ратников посадить на
коней.  В наши  дни, когда  конные войска  видишь  на  дорогах и на площадях
каждый день,  кажется, что в этом  нет  ничего  особенного, но, когда он это
впервые замыслил и  изложил мне, его замысел  произвел впечатление внезапной
атаки, о  которой он  как  раз и  мечтал.  Разумеется, понадобится  какое-то
время, и поначалу все будет выглядеть достаточно скромно. Пока воины большим
числом не обучатся вести бой в седле, в  его распоряжении  будет всего  лишь
малый отборный отряд из числа боевых командиров, а также его близких друзей.
Однако для осуществления этого плана нужны были  подходящие кони, а их у вас
не хватало. Коренастые местные  лошадки, хотя и выносливые,  не умели быстро
скакать и  не в состоянии были  во своей малорослости нести на себе в  битву
тяжело вооруженного воина.
     Несколько дней и ночей напролет, входя во все подробности, обсуждали мы
с  Артуром его новый план, прежде чем он счел возможным вынести его на совет
своих военачальников. Есть люди - и  среди них часто  даже  превосходные,  -
которые с недоверием встречают  любое новшество, и, если не опровергнуть все
их возражения, колеблющиеся непременно присоединятся к  противникам. Так что
Артур и Кадор вместе с Гвилимом Дифедским и Иниром  из Каэр Гуэнта расписали
и продумали все  до последних мелочей. От меня на  военных  советах  не было
особого проку, но зато я подсказал им, как выйти из затруднения с конями.
     Есть  порода  лошадей, которая  почитается  лучшей в  мире.  А что  она
красивейшая  в  мире, и говорить нечего. Я видел  таких лошадей на  Востоке,
жители пустынь ценят их дороже золота и дороже своих жен.  Но я знал, что за
ними не обязательно ездить так далеко. Римляне завезли их из Африки в Иберию
и  там  скрестили  с  более  широкогрудой  европейской  породой.  Получилась
великолепная новая лошадь:  резвая и горячая и при этом сильная и послушная,
что  и  требуется от боевого коня. Если Артур отправит посольство теперь же,
дабы на месте  узнать  возможности и условия покупки, то лишь  только погода
позволит транспортировку по морю, как кони для "подвижной рати" будут  в его
распоряжении.
     Вот каким образом  получилось, что,  вернувшись  весной в  Каэрлеон,  я
занялся  строительством  военных  конюшен,  а  Бедуир   отправился  за  море
торговать лошадей.
     Каэрлеон к этому времени  совсем преобразился. Работы по восстановлению
старой  крепости продвигались  успешно  и быстро,  и  по соседству уже росли
новые дома, достаточно  богатые и  удобные, чтобы украсить временную столицу
королевства.  Хотя  в  качестве ставки  на  случай  боев  Артур  предполагал
использовать дом, заранее названный в народе "дворцом". Здание это строилось
большим,  с  несколькими  дворами  и  флигелями  для  гостей и  слуг.  Стены
возводились из  дикого  камня и  кирпича и покрывались  цветной штукатуркой,
дверные проемы украшались резными колоннами. А кровля задумана была золотой,
как у новой христианской церкви, которая теперь стояла на месте храма Митры.
Между  крепостью, дворцом  и расположенной  с западной стороны площадью  для
парадов, как грибы, множились дома, домишки, лавки - целый шумный город, где
еще недавно стояла лишь сонная деревушка. Жители, гордые тем, что  Верховный
король выбрал для своего местопребывания  их родной Каэрлеон, закрывая глаза
на причины, обусловившие этот  выбор, изо  всех сил старались работать  так,
чтобы их город стал достоин новых времен и нового короля, который должен был
принести мир.
     Худо  ли бедно, но к празднику Пятидесятницы он  и вправду принес им на
какое-то время мир. Колгрим, собрав  новое войско, двинул  его  из восточных
пределов. Артур дал ему два сражения, одно - южнее Хумбера, другое - ближе к
саксонской границе, в камышовых лугах при Линнуисе. И во втором сражении сам
Колгрим  был  убит.  После  этого,  усмирив до поры Саксонский  берег, Артур
возвратился к нам,  как раз когда приплывший из-за моря Бедуир высаживался с
первой партией закупленных лошадей.
     Валерий, помогавший при разгрузке, чуть не захлебывался от восторга:
     - Высокие - тебе по грудь, и могучие. И притом нежные, будто юные девы.
Бывают ведь  нежные девы,  верно?  А скачут, я слыхал, быстрее  гончих псов.
Правда,  сейчас, после плаванья, они застоялись  и не вдруг обретут  прежнюю
резвость.  А  хороши  до чего! Немало  найдется  дев,  и нежных, и наоборот,
которые с радостью принесут жертвы Гекате за такие вот огромные черные очи и
за такую шелковистую кожу.
     - Сколько голов он привез? И кобылы тоже  есть? Когда я был на Востоке,
там продавали одних жеребцов.
     - И кобылы есть. Сто жеребцов в первой партии и тридцать кобыл. Армию в
походе не сопровождает столько женщин,  сколько  при этих жеребцах кобыл, но
все равно соперничество острое, верно?
     - Ты слишком давно на войне, - ответил я ему на это.
     Он  ухмыльнулся  и убрался прочь,  а я кликнул  моих  помощников,  и мы
прошлись с ними вдоль ряда новых конюшен, еще  раз проверяя, все ли готово к
приему лошадей и довольно ли изготовили шорники облегченной походной сбруи.
     А  когда  я  шел  обратно,  на позлащенных  башнях ударили в  колокола,
возвещая   прибытие   Верховного   короля.   Теперь   можно   было  начинать
приготовления к коронации.
     * * *
     С  тех  пор  как  я  был  свидетелем  коронации  Утера,  мне  пришлось,
путешествуя по заморским странам, повидать немало роскошных зрелищ - в Риме,
Антиохии,  Константинополе,  -   в  сравнении  с  которыми  самые  красочные
торжества в Британии покажутся жалким балаганом. Но от церемонии в Каэрлеоне
исходило  такое  сияние  славы,  юности,  весны,  какого   не  затмить  всем
богатствам Востока. Слепили глаза алые, лиловые и белые  облачения епископов
и священников рядом с черными и  коричневыми рясами  святых  мужей и жен, им
услужающих.  Короли,  каждый со своей  свитой  военачальников и  придворных,
сверкали   драгоценными  каменьями  и  золотом   доспехов.  Стены  крепости,
увешанные  цветными  полотенцами,  чернели  головами  зевак  и   звенели  от
приветственных возгласов.  Придворные  дамы щеголяли  яркими нарядами,  даже
королева Игрейна в пылу  гордости и счастья отложила вдовий траур и блистала
не меньше прочих. Рядом с нею - Моргана, нисколько не похожая на отвергнутую
невесту,  в наряде, почти не уступающем роскошью материнскому, и с  такой же
гордой, царственной усмешкой на устах. Трудно было поверить, что она еще так
молода. Королева  и  принцесса  держались среди  женщин,  не  приближаясь  к
Артуру. Я слышал, как матроны обменивались замечаниями, поглядывая на пустую
половину  трона, но, на мой взгляд, так  тому и следовало  быть - не настало
еще время ему разделить с кем-то свою славу. Один стоял он посреди церкви, и
свет из высоких церковных окон падал на него, и вспыхивали пунцовым пламенем
рубины, и  золотые  и лазоревые полосы  ложились на белые  одежды и  меховую
оторочку алой мантии, ниспадающей с его плеч.
     Мне интересно было, приедет  ли Лот. Никто  ничего об этом  не знал,  и
самые недобрые  предположения  копились в  народе,  готовые прорваться,  как
болезненный нарыв. Но в конце концов Лот все-таки прибыл.  Видно, рассчитал,
что  больше  проиграет,  если  не  приедет,  убоявшись  встречи  с  королем,
королевой и своей бывшей суженой, принцессой Морганой. Так  или иначе, но за
день или два до  церемонии небо на  северо-востоке заслонили пики с флажками
Лота, а также Уриена Горского, и Агвизеля Бремениумского, и Тидваля, который
сидел  от него в Дунпелдире. Северные властители  стали лагерем за городской
чертой и преспокойно, словно и не было предательства в Лугуваллиуме и Йорке,
поспешили в  город,  принять участие в празднествах.  Лот  явился среди всех
самоуверенный   до   прямой   наглостии,  как   видно   полагаясь   на  свое
новоприобретенное свойство с королем. Сам Артур именно так объяснил  мне его
поведение в разговоре с  глазу  на  глаз, на  людях  же  он принимал  Лотовы
напыщенные поклоны,  будто  так и  надо, как ни в чем не бывало.  А ведь Лот
еще,  верно,  не подозревает, думал я, что скоро в его  власти окажется дитя
короля