идел в его  глазах  безмолвное  обожание.  Лидер  оправдывал  надежды!
Сейчас лидер действительно уложит  его,  Башарина,  в  кроватку,  а  сам
сбегает за хлебом и тушенкой к завтраку.
   - Пошли, - Вася первым двинулся вдоль стены, ведя  по  ней  рукой,  и
нашарил дверь, и дверь оказалась открыта...
   Мы вошли - и сразу же замерли. Откуда-то в помещении истекал свет!
   Людей здесь быть не могло!
   - Бомжи? - шепотом спросил Башарин.
   - Вот с ними и поужинаем, - отвечал Вася. - За десятку они нас пустят
к огоньку.
   Мы пошли на свет и наконец поняли, куда нас занесло. В давнопрошедшие
- plusquamperfectum - времена здесь был клуб с кинозалом. Сейчас от зала
остались только стены и подмостки, даже крыша - и та не уцелела.
   - Хайтаран вудрак кылдык суару! - раздался грозный голос.
   На высоте примерно человеческого роста  возникла  фигура,  высокая  и
стремительная. Сразу сделалось чуточку светлее, и мы увидели, что фигура
- в длинном плаще.
   - Думбан сагардан кылдык! - провозгласил  плащеносец,  воздевая  руки
ввысь.
   - Думбан вудрак! - ответил суровый голос,  и  навстречу  вышел  некий
здоровенный бородатый  доисторический  муж  с  факелом  и  в  сверкающей
кольчуге.
   - Они... - прошептал Вася. -  Вот  нарвались...  Оба,  и  плащеносец,
имевший на голове повязку со светящимися  точками,  и  кольчужный  облом
повернулись к нам. Они явно еще не видели нас - но вот-вот могли учуять.
   - Сагардан эмбиэль! - с таким боевым кличем из мрака явилась  девица.
Была она в золотых лосинах,  сапожках  и  белой,  распахнутой  на  груди
рубашечке, то есть  вполне  женственно  одета,  однако  в  руке  держала
немалых размеров меч и управлялась с ним удивительно легко.
   Мы  с  Васей   невольно   переглянулись.   Вроде   бы   среди   наших
преследователей женщин не было. Или они, подобно фальшивому ?газику?, на
городских улицах являлись с измененными рылами, но тут,  при  колдовском
обряде, вернули себе свой подлинный прекрасный образ?
   За девицей нарисовался еще один силуэт - вроде завернутого в  плащ  с
головой двухметрового дяди. То есть четвертый маг...
   - Т-т-т-т-т! - вспомнил я.  Четыре  неприятности!  Четыре  тещи,  или
четыре судимости, или четыре пули в печенку! Вот это что  было  такое  -
четверо магов-убийц!
   Тут убийцы запели.
   Это была жуткая песня, в которой  мы  могли  разобрать  только  слова
?сагардан? и ?кылдык?, и эти слова означали  что-то  страшное.  Четверка
над нашими головами призывала силы мрака и сгущала атмосферу безумия...
   Вася полез рукой под мышку Но не выскользнул оттуда  пистолет,  одним
своим весом подтверждая, что мы не беззащитны перед лицом черной  магии.
Васькина рука окаменела, как и кулаки Башарина, сжимающие лопату, как  и
мой полуоткрытый рот.
   - Кам-про-ман-дос! - выкрикнул тот, что в  повязке,  поднося  руки  к
лицу рупором. Факел и меч в девичьей  руке  решительно  указали  на  нас
троих, а  из  рупора  вырвался  длинный,  рассыпающийся  сноп  радужного
огня!..

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГОВОРИТ НЕРЕАЛ

   Я! Напролом!
   Я?
   Я!
   Ноги. Стою. Крепко. Хорошо стою.
   Глаза. Вижу. Рожа. Я узнал эту рожу.
   Рука. Правая. Тяжесть. Палец. Упруго. Подается...
   Рожа. Сытая. Лысая. Старая. Ненавижу!
   Этот гад, сука, козел вонючий, отнял у меня Машку
   Колесникову!
   Классная девка Машка - ноги во, бедра во, сиськи во... ох,  что-то  я
не то вижу...
   Получай, падла! Tax!
   - Это тебе за Колесникову! - объяснил  я  ему,  но  он,  кажется,  не
понял.
   Упал. Рожей в стол. Хорошо! Класс!  Тресь.  Дверь?  Дверь.  Кто  там?
Двое. Ну и рожи! Что с ними делать?
   - Кто тебе его заказал?! - слышу. - Живо! Ну? Как - заказал?
   Кто-то что-то мне заказал? Врать не стану  -  не  помню.  Значит,  не
знаю. И я честно ответил:
   - Не знаю!
   Эти двое  выглядели  так,  как  должны  выглядеть  мужчины.  Большие,
крепкие и опасные. И при оружии.
   Кажется, я их чем-то удивил.
   Заказал,  заказал...  Хорошее  слово.  Что  бы  оно   значило?   Надо
вспомнить.
   - Во, блин! - сказал  тот,  что  чуть  пониже.  Тут  я  вспомнил  еще
кое-что. Если делаешь выстрел в человека, то  лучше  поскорее  убраться.
Они загораживали мне  дорогу.  Но  встали  так,  что  между  ними  можно
проскочить.
   Я уже проскакивал так однажды. Просто нужно сделать большой прыжок  и
пролететь. Тогда это были два полицейских, белый и негр. Большой толстый
негр. Меня загнали в угол, но я не сдался. Я, выругавшись, кинулся между
ними, отмашкой сбил с ног третьего полицейского, а  за  углом  уже  ждал
серебристый ?форд? с распахнутой дверцей.
   - Здесь, Брич! - услышал я.
   Мы понеслись по улицам Чикаго, а за нами - две полицейские машины,  и
тысяча пуль ударила  нам  в  капот,  и  по  заднему  стеклу  моментально
поползли трещины, но за рулем сидел Билл Бродяга, а  Бродяга  свое  дело
знает! Мы ушли, мы ушли, мы бросили машину и поднялись вверх  по  такому
откосу, какой и  ящерице  бы  не  одолеть,  мы  тащили  друг  друга,  мы
проклинали друг друга, мы молились друг на друга, потому что в  одиночку
мы бы там сдохли!
   - Иди сам, Брич, - сказал он. - Иди, сукин сын, иди, траханный зад!
   Но если бы я его оставил - я был бы хуже всякого траханного зада.
   Я помнил, как нужно  собраться  и  стальным  ядром  пролететь  сквозь
ошарашенных полицейских. Я сделал это!
   Может быть, кому-то покажется  смешно,  однако  я  сам  себя  называю
?Напролом?. Это хорошее имя. Я иду по жизни напролом.  Главное  -  чтобы
никто лишний не попался на дороге.
   Напролом? Нет, еще как-то иначе...
   Потом я сбежал по лестнице и оказался на улице.  Замешался  в  толпу.
Главное - не суетиться. Убегающего - заметят.
   Я свое дело сделал.
   Заказал... Стоп! Вспомнил!
   Я сам себе его заказал.
   Вот так.
   И теперь я иду по улице, иду и смотрю на женщин.  А  они  смотрят  на
меня.
   Я знаю, что на этой улице я - самый видный мужик. Начать с того,  что
я одет по-мужски. На мне черная расстегнутая рубаха.  Настоящий  крепкий
мужик может себе позволить ходить с открытой грудью. Я не  ковырялся  со
штангой, но грудь у  меня  мощная,  в  меру  поросшая  светлым  волосом.
Женщинам приятно смотреть на нее. Я это чувствую.
   На мне довольно узкие брюки. Мужчина с  тощими  бедрами  -  печальное
зрелище. У меня крепкие бедра и круглый зад, и то и  другое  -  каменной
твердости. Женщинам - нравится.
   Еще на мне короткие ковбойские  сапоги.  С  заклепками  и  цепочками.
Сандалеты и всякие  туфельки  с  дырочками  -  не  мужская  обувь.  Хотя
сентябрь довольно теплый, и в сандалетах было бы полегче...
   Я и шагаю по-мужски.  Не  то  что  эти  канцелярские  крысы,  которые
семенят, зажав под мышкой тощие папочки с  гнусными  бумажками.  Они  не
умеют мощно, властно, широко шагать. Им этого не полагается.
   Вот именно так я шел, когда увидел впереди женщину. Она шла  красиво,
у нее была такая линия бедер, что глаз  не  оторвать.  В  женщине  очень
важна именно  эта  круглая  линия.  Без  бугров,  без  провалов,  этакая
идеальная дуга от талии до  того  уровня,  где  кончается  зад.  Светлые
волосы лежали аккуратной шапочкой. Я помнил эти волосы!  И  тело  это  я
помнил! Оно не было моим - хотя, нет, было - во снах.  Такие  женщины  -
как награда за битву с драконами!
   Ксения!
   Я догнал, я обогнал, я встал перед ней и с видом  радостного  болвана
сказал:
   - Люсенька!
   Как же иначе я мог с ней познакомиться? Только взять ее на понт.  Это
безупречный способ - сделать  вид,  будто  встретились  давние  дорожные
попутчики. Совершенно беспроигрышный способ.  Я  так  уже  двадцать  или
тридцать женщин на улице останавливал.
   - Люся! Я уже второй квартал за тобой иду!
   - Вы ошиблись! - гордо сказала она.
   Еще только не хватало, чтобы Ксения каждому  встречному  вешалась  на
шею. Она и не могла ответить иначе. Она правильно,  грамотно  поддержала
игру.
   Ксения - королева! Но тем лучше.  Она  еще  будет  со  мной...  будет
моей... посмотрим, что тогда останется от королевского высокомерия...
   - Ну вот, ошибся! - когда надо, я могу лучше всякого артиста сыграть.
- Вы ведь прошлым летом в Москву ездили?
   - Вы меня с кем-то путаете, - уже чуть мягче сказала она. И  вдруг  я
понял - это, кажется, не Ксения. Ксения - выше, да, выше  сантиметра  на
три. Проклятые каблуки  всегда  сбивают  с  толку!  Ксения  -  природная
блондинка, а у этой - корни волос темноватые, хотя цвет...  Да,  цвет  -
тот самый. У Ксении на лице - природная  неукротимая  гордость,  а  эта,
эта...
   - Да нет же, точно - вы! - тем не менее продолжал плести сеть я. -  А
я ведь вас потом искал.  Звонил!  Какая-то  бабушка  трубку  брала.  Ну,
вспомнили? Я - Гена! Ну? Настоящее хохляцкое сало с чесноком!
   Какой я, к лешему. Гена? Я... я... Я - Напролом.
   - Гена? - переспросила она.
   Она уже искала возможности не  отгонять  меня  сразу  и  навсегда,  а
продолжить беседу.
   Я ей понравился - это было видно невооруженным глазом.
   - Точно - Гена! А я ведь поехал-таки на ту самую бардовскую  тусовку,
- похвастался я. - Ох, если бы вы только знали, какие  песни  там  пели!
Послушаешь - просто мороз по коже! Я ведь и для вас  кассету  переписал!
Напрасно вы вместе со мной не сошли! Трое суток в лесу, утром - рыбалка,
днем - купались, загорали, вечером - песни! На наши гитары из Каплановки
прибегали, это там самая дальняя деревня, если считать по шоссе...
   И я запел, негромко запел, не орать же посреди улицы, как в лесу, где
мы, уже лет десять зная наизусть  пиратский  репертуар  Кольки  Ятанова,
рычали и хрипели, как берсеркеры перед побоищем, потому  что  иначе  ему
подпевать просто невозможно.
   - Купец умрет за деньги, попа задушит жир, - негромко и потому грозно
пропел я. - Солдат умрет за чью-то корону! А я умру на  стеньге  за  то,
что слишком жил, и все - не по закону!
   И до чего же было хорошо орать эти великолепные песни в ночном  лесу,
уже чувствуя  предутренний  ветер  с  озера,  и  вдруг  ощутить  великое
братство со всеми, кто понимает...
   Она даже не  усмехнулась,  как  следовало  бы  ожидать.  Она  думала,
напряженно думала,  как  бы  так  изловчиться,  чтобы  и  откровенно  не
броситься мне на шею, и не оттолкнуть. Да, это была не Ксения. Ксения бы
точно дала мне оплеуху и неторопливо ушла, зная, что я не посмею и слова
вслед сказать.
   Ксению я любил.
   Любил ее длинные стройные ноги, ее круглые колени, ее открытое  лицо,
никогда не знавшее гримаски страха.
   Любил ее светлые, коротко стриженые  волосы,  ее  осанку  королевы  в
десятом поколении, любил эту отчаянную независимость в каждом движении.
   Ксения будет моей.
   Однако  я  продолжал  рассказывать  байки,  которые  были  не  совсем
враньем. Я действительно прожил три дня в лесу  с  бардами  на  каком-то
слете клубов самодеятельной песни. Как я туда попал - сам не знаю. Когда
это было - понятия не имею.
   Песни я люблю. То есть хорошие песни. Те, от которых мороз  по  коже.
Сопливых и тупых - не люблю. Если я говорю про  песню,  что  сам  бы  ее
охотно спел, - значит, это настоящая песня. Настоящая мужская песня.
   Я говорил, а она позволяла мне говорить. Вот и прекрасно, подумал  я,
значит, позволит и все  остальное.  Сейчас  нужно  дать  ей  возможность
заманить меня домой. Обычно они сами придумывают такую возможность. Если
я предложу ей будет стыдно пригласить уличного приставалу.
   Понемногу мир вокруг меня делался конкретным.
   Я узнал универсам, где пару лет назад каждый день брал пиво.
   Деньги!
   Черт возьми, у меня есть деньги?
   Я сунул руку в карман. Кошельков не признаю - мелочь лежала россыпью.
Именно мелочь.
   У меня когда-нибудь были крупные деньги?
   Но на шоколадку должно хватить.
   Женщины любят детские шоколадки. С  рожицами  и  зверюшками.  Путь  к
сердцу женщины лежит через трогательную шоколадку.
   - А помните шоколад? - спросил я. - Ничего, сейчас вспомните!
   И увлек ее к универсаму.
   Я все еще вел эту игру  в  узнавание.  И  она  уже  не  возражала.  А
попробовала бы она мне возразить! Она уже хотела меня, вовсю хотела,  не
могла не захотеть. Меня все женщины хотят. И Ксения тоже. Но она гордая.
С ней придется повозиться.
   Не родилась еще женщина, которая бы мне отказала.
   Я же - Напролом!
   Я - Брич. Брич?
   Да, я - Брич, а Билл Бродяга ждет меня в Мексике, потому что...
   Стоп! Что-то со мной не то...
   Мы собирались вместе брать банк? Нет. Банк мы уже брали.
   Мы хотели похитить сосунка у этого гнусного Бобби Фишера и состричь с
него полтора миллиона? Нет, каких-то сосунков мы уже увозили.
   Черт возьми, зачем же я должен тащиться за тридевять земель в Мексику
к Бродяге?..
   Она спросила: если она купит сейчас эту  здоровую  пачку  стирального
порошка, помогу ли я дотащить до троллейбуса? А дальше, мол, она сама?
   Вот это мне и требовалось.
   Мы вышли из универсама, имея при  себе  не  только  пятикилограммовый
мешок порошка, но и гречку, и  голубцы  из  кулинарного  отдела,  и  два
полуторалитровых пакета сока, и еще много всякой мелочевки.  Весило  оно
немного, но объем имело потрясающий и торчало разнообразными  углами.  Я
сказал, что ни о каком троллейбусе не может быть и речи - я туда  просто
не влезу. Это была ловушка - ведь предполагалось, что  я  только  донесу
покупки до остановки. Но она охотно и даже радостно  рухнула  в  ловушку
Оказалось, что до ее девятиэтажки - всего две остановки.
   Мы вошли в лифт и, пока я разворачивался там с  мешками,  она  успела
нажать кнопку. Лифт был скоростной.
   Я все еще называл ее Люсенькой.
   Очевидно, ей это уже начало нравиться.
   Впервые  поцеловал  на  кухне  -  как  бы  в  знак  благодарности  за
разогретые голубцы. Продолжал целовать, пока она сама не потащила меня в
глубину квартиры, туда, где тахта.
   Женщины любят, когда я их беру вот так  -  решительно  и  без  лишних
церемоний. Они отдаются бурно,  с  криком,  целиком  и  полностью.  Если
женщина спокойна и рассчитывает силы - значит, я что-то сделал  не  так.
Мне нужно, чтобы орала и теряла сознание.
   Потом она уснула.
   Я чувствовал себя просто  замечательно.  Сила  во  мне  играла,  хоть
вековые секвойи с корнем выворачивай. Нет, дубы. Или секвойи? А  то  еще
есть крепкое дерево гикори.
   Я подобрал с пола  одежду  и  пистолет.  Даже  не  слышал,  когда  он
грохнулся... Сильно же я хотел эту, которая не Ксения,  а  лишь  чуточку
похожа!
   Сунув пистолет сзади за ремень, я пошел к дверям.
   Поскольку я потратил деньги на шоколадку с зайчиком, то сунул руку  в
карман плаща этой, которая не Ксения, и достал кошелек.
   Долларов двадцати на день мне бы хватило. Но как  составить  из  этих
пестрых бумажек двадцать долларов?
   Я взял наугад бумажек десять,  остальное  вернул  в  кошелек.  И  тут
оказалось, что я не могу выбраться из  квартиры!  Она  была  заперта  на
какой-то дьявольски хитрый траханный замок!
   Я нетерпелив.
   Я - Напролом!
   Но, когда я с  двух  шагов  стремительного  разгона  вмазался  в  эту
гребанную дверь плечом, что-то лязгнуло, я отскочил и понял, что ловушка
захлопнулась окончательно.
   Наверху над дверью были металлические пазы, которых я не заметил.  Из
самой двери выскочили железные клыки  и  вошли  в  эти  пазы.  Очевидно,
что-то похожее было и внизу.
   Ну и что, подумал я, храброму ковбою и окно - дверь!
   Ближайшее окно было на кухне - но высокое и состоящее из  двух  узких
рам. Я пошел в гостиную. Выглянул и хмыкнул.
   Судя по всему, я находился на девятом этаже этой самой  девятиэтажки,
будь она неладна.
   Справа  был  вертикальный  ряд  кухонных  окон,  а  вот   слева   был
вертикальный ряд лоджий, примыкавших к спальням. Подо мной имелось всего
- навсего восемь лоджий. Перебраться от одной к другой, тем более сверху
вниз, было несложно, когда-то я уже проделал такой трюк. В  гостинице...
В Лос-Анджелесе?.. Вот сигануть по диагонали  к  лоджии  восьмого  этажа
было малость сложнее.
   Я взял на  кухне  длинное  льняное  полотенце  с  народной  вышивкой,
попробовал его на прочность, привязал к  трубе  от  парового  отопления,
вылез и с маху перелетел туда, куда хотел.
   Остальное было делом техники.
   Я - Напролом!
   И Ксения еще убедится в этом.
   Но внизу было странно. Светло и пусто. Я пошел по улице,  недоумевая,
куда подевались все люди. Напоролся на бабку с метлой.
   - Бабуля! - сказал я ей ласково, но она все равно шарахнулась. -  Где
все? Куда они подевались?
   - Кто - все? - она не то чтобы удивилась и (ie то  чтобы  испугалась,
но ее нос как-то дико зашевелился.
   - Люди, - объяснил я.
   - Так утро же! Пять часов утра! - воскликнула она.
   Утро? Ага. Есть такое слово - утро.
   Именно - слово...
   Оно относится к тому лесу и к тому озеру, откуда шел крепчающий ветер
и звучала последняя песня, и кто-то, взглянув на небо, сказал:
   - Ребята, утро...
   Стоп! Сам-то я это небо видел? Этот ветер нюхал?
   Я посмотрел вверх. Действительно, небо. Я принюхался. Из  щели  между
киосками пахло... нет, воняло. Животными. Котами!
   Со мной творилось что-то не то...
   Киоск. Красивое слово. Хорошо, что я  его  знаю.  И  вообще  полезная
штука...
   Я треснул рукой по стеклу. Билл Бродяга выучил меня бить  так,  чтобы
не  порезаться.  Это  было...  это  было  в   Миннеаполисе,   Миннесота,
Ю-Эс-Эй...
   Мис-су-ри-и-и... Май Мис-су-ри-и-и-и!..
   Бабка смотрела на меня с ужасом.
   - Поет... - прошептала она и вдруг впала в ярость. - Он еще  и  поет!
Витрину разгромил и поет! Обдолбался и поет!!!
   Я спокойно взял то съедобное, что нашел: печенье с  начинкой,  четыре
вида, банки с пивом, пять видов, конфеты,  десять  прозрачных  мешочков.
Там же взял и пакет, чтобы сложить все это.
   Я понял, что просто-напросто хотел есть.
   Эта еда называлась - завтрак.
   Странно - когда я возился с этой, которая не Ксения, слов хватало,  и
всяких, и выражения в голосе хватало. А слово ?завтрак? я вспоминал...
   Еду я употребил в сквере на лавочке.
   Утро длилось. Люди не появлялись.
   А зачем мне, собственно, люди? Чего я от них хочу?
   Толстого дядю Ротмана я застрелил.
   Вот! Нужно найти Машку Колесникову.
   Классная девка Машка! Ноги - во, бедра - во...
   Руки сами попытались  изобразить  в  воздухе  крутые  Машкины  бедра.
Машка...
   Я вскочил. Я вспомнил!
   Машку у меня отняли!
   Она пришла на свидание, когда я промучался по меньшей мере час,  если
не полтора. Она села на подоконник, даже не посмотрев на цветы,  которые
я ей принес, и одернула юбку таким образом, чтобы обтянуть бедра  и  как
можно эффектнее показать коленки. Я что-то такое  заговорил  несуразное,
вот тогда у меня точно  не  было  слов,  а  одна  каша  во  рту,  и  она
выслушала, она честно выслушала!
   - Знаешь, - сказала она, - это все - глупости. Сколько тебе лет?
   Я и сам знал, что мало. Она пользовалась тем,  что  мы  ровесники,  и
изображала взрослую женщину. Она и была рядом со мной взрослой женщиной,
мать, догадавшись, что я влюбился в Машку, ужаснулась и  высказала  все,
что  думает  об  этой  прошмандовке  и  ее   хахалях.   Допустим,   мать
преувеличила... Но я и сам видел, Машка - не девочка, да и позволили  бы
мужики такой красавице до шестнадцати лет оставаться в девочках!
   Мне было все равно, кто там за ней числился. Я хотел, чтобы она  была
со мной и только со мной...
   Какими словами она сказала, что влюблена в другого?
   Я не мог восстановить ее слова! Как-то у нее так округло  вышло,  что
слова были простенькие, голос обычный, и все же у меня  в  башке  словно
гром грянул!
   - У тебя с ним ничего не получится, - тогда я еще  не  знал,  что  за
сволочь  этот  Валерка,  но  мне  страшно  не  хотелось,  чтобы  у   них
получилось.
   - Получится! - Машка была гордая и страшно самоуверенная.
   - Не забудь на свадьбу  пригласить!  -  выкрикнул  я.  Таким  мерзким
голосишком выкрикнул, что до сих пор стыдно. Н