чуть не принесла в 
жертву, и если говорить честно, то при необходимости поступила бы так даже 
не задумываясь. 
	-- Лио,-- сказал он,-- я понимаю вас лучше, чем вам кажется. Я не 
всегда знаю, зачем вы что-то делаете, но всегда знаю, что движет вами. Я всего 
лишь послушный вам илин, но илин имеет право спорить с тем, кому он 
служит. Однако сами вы служите совсем уж безжалостной вещи. Я это точно 
знаю. Вы безумны, если полагаете, что меня удерживает с вами только моя 
клятва. 
	Он сказал, что хотел. И тут же пожалел об этом. Он встал и занялся 
делами -- стал приводить в порядок упряжь, делать что-нибудь, лишь бы не 
глядеть ей в глаза. 
	Когда она наконец подошла к Сиптаху и взяла поводья, лицо у нее 
снова было хмурым, но скорее от замешательства, чем от гнева. 
 
 
	Моргейн ехала молча, неторопливо, опустив поводья. А его вскоре 
одолела усталость. Он согнулся в седле и сунул руки под мышки, заснув в седле 
-- так часто делали люди Карша, когда уставали в пути. Она ехала впереди и 
отгибала ветви, чтобы они не хлестали его. Солнце было теплым, а листья тихо 
шелестели, словно пели песню. Как в лесах Эндара -- будто само время 
повернулось вспять и они ехали по тропе, по которой следовали в самом начале 
своих странствий. 
	Что-то хрустнуло в кустах. Лошади встрепенулись, он тут же проснулся 
и схватился за меч. 
	-- Олень.-- Она показала в заросли, где недвижно лежало животное. 
	Оленем это не было, но очень похоже на оленя, все в золотистых пятнах. 
Он спешился с мечом в руке, опасаясь острых рогов, но они оказались каменно-
неподвижны. У Моргейн было и другое оружие помимо Подменыша, 
подобное тем, что было у кел. Оно убивало безмолвно и на расстоянии, не 
оставляя видимых ран. Она развернулась в седле, дала Вейни нож для 
свежевания, и он принялся, смутно припоминая иные времена, снимать шкуру с 
животного, как будто это был олень, убитый им в побеленных зимой горах его 
родины. 
	Он выбросил это сравнение из головы. 
	-- Будь у меня лук,-- сказал он,-- я бы тоже смог добыть оленя, лио. 
	Она пожала плечами. Она чувствовала, что гордость его уязвлена -- 
мужскую работу выполняла женщина. Тем не менее обеспечивать пищей 
илина полагалось госпоже. Иногда он замечал, что она явно мучается при 
мысли, что не может предоставить ему иного очага, кроме лагерного огня, иной 
крыши кроме покрова ветвей, и только скудную еду. Из всех лордов, которым 
мог служить илин, Моргейн была самой могущественной, но в то же время и 
самой бедной. Оружие, которое она дала ему, было старым, конь -- краденым, а 
пища -- тоже чем-то вроде этого. Они все время жили как какие-то бандиты. Но 
по крайней мере сегодня и в ближайшие дни голод им не грозил, а потому он 
умерил тщеславие и поблагодарил госпожу за этот дар. 
	Долго в этом месте находиться не следовало. Птицы встревожились, 
какие-то твари порхали с места на место -- весть о смерти распространялась. 
Он взял лучшие куски мяса, отрезав их быстрыми ударами острого лезвия -- 
этому искусству он научился в Карше, когда находился вне закона и ему 
приходилось охотиться на волков на территории враждебных кланов. Тогда 
надо было хватать и бежать, заметая следы. Так он поступал до тех пор, пока 
не встретился с Моргейн, принятой в род Кайя, и не променял свою свободу на 
право сопровождать ее. 
	Он отмыл руки от крови и привязал шкуру с мясом к седлу, в то время, 
как Моргейн прятала останки оленя в чаще. Вскоре о них должны были 
позаботиться хищники, но он внимательно осмотрелся, уверясь, что нигде не 
осталось лишних следов. Не все их противники были слабыми знатоками леса. 
Кто-нибудь из них мог бы различить даже очень слабый след. Одного из таких 
врагов он боялся больше всего. Этот недруг принадлежал к клану Кайя, лесным 
обитателям Кориса в Эндаре, родному его племени... родному по матери. Этот 
недруг был ему близким родственником по материнской линии. 
	На этот раз они рано разбили бивак и наелись досыта. Они стали 
готовить мясо, которое собирались взять с собой -- вялили его на костре, 
стараясь прокоптить как можно лучше, чтобы оно как можно дольше не 
испортилось. Моргейн сказала, что будет дежурить первой, и Вейни лег спать 
рано и проснулся, разбуженный своим чувством времени. Он заподозрил, что 
она не стала бы будить его, памятуя о том, как это сделал он прошлой ночью, 
но свое место она уступила ему без возражений. Она не любила излишних 
споров. 
	Он сидел и подбрасывал в костер тонкие ветки, чтобы мясо ни на 
секунду не переставало коптиться. Куски мяса стали жестче, он отрезал полоску 
и принялся лениво жевать. О том, что это можно делать так неспешно, он почти 
забыл; что можно отдохнуть целых два дня, ему уже и в голову не приходило. 
	В темноте зафыркали и зашевелились лошади. Сиптах проявил 
некоторый интерес к кобыле, но маленькая шиюнская лошадь, похоже, не 
отвечала взаимностью. Никаких поводов для беспокойства. Звуки были 
привычные, знакомые. 
	Внезапное фырканье, шевеление ветвей... у него напрягся каждый 
мускул, сердцебиение участилось. Затрещали кусты. Это были кони. 
	Он поднялся, стараясь не производить шума. Протянул меч и коснулся 
им Моргейн. 
	Глаза ее открылись. Она сразу все поняла, встретилась с ним взглядом, 
и он посмотрел туда, откуда послышался слабый звук. Он скорее почувствовал, 
чем услышал его. Кони по-прежнему беспокоились. 
	Она поднялась, не сказав ни слова, как и он. Ее белая фигура среди 
черных теней представляла собой слишком хорошую мишень. Рука ее была не 
пустой: маленькое черное оружие, убившее оленя, нацелено в том направлении, 
откуда донесся звук, но она не пустила его в ход. Она схватила Подменыш, 
более надежное оружие, и стиснула рукоять, затем скользнула во тьму и 
исчезла. 
	Кусты шевелились. Обезумевшие кони рвались с привязи, испуганно 
ржали. Он двинулся между молодыми деревцами и вдруг... то, что он принял за 
лишайник, зашевелилось -- черная паучья тень, внезапно ожившая. Он пошел 
дальше, пытаясь следовать его движениям, не слишком осторожничая, 
поскольку Моргейн охотилась на того же, на кого и он. 
	Вторая тень, на этот раз Моргейн -- он стояла спокойно, не забывая, 
что у нее есть оружие, очень опасное и убивающее издали. Впрочем, она была 
не из тех, кто стреляет вслепую из страха. Они встретились и постояли недолго 
рядом. В темноте не слышалось ни звука, кроме храпа потревоженных лошадей. 
	Зверь больше не показался. Вейни сделал жест -- повернул вверх 
ладонь,-- предлагая вернуться к тому месту, где горел костер. Они быстро 
вернулись, и, пока Моргейн собирала еду, он погасил костер. Рот его был 
закрыт на замок страхом, ощущением возможной засады и необходимостью 
срочно убегать. Они скатали одеяла, оседлали лошадей, уничтожили следы 
лагеря, все это сделав молча и быстро. Вскоре они вновь ехали во мраке, уже 
другим путем, стараясь следовать в безлунной тьме не в ту же сторону, куда 
отправился шпион, чтобы не встретить его друзей. 
	Вспоминая фигуру, испугавшую его, неестественные движения, которые 
сразу бросались в глаза, он сказал: 
	-- У него была странная походка. 
	Что подумала Моргейн -- для него осталось тайной. 
	-- Там, куда ведут Врата, много странных обитателей. 
	Но никто больше не встречался им во тьме. День застал их уже вдали от 
места ночлега, и маршрут их, видимо, отличался от выбранного прежде, а 
может, и нет. Зеленые ветви окружали их со всех сторон, не давая увидеть 
направление пути. 
	Позже они наткнулись на дерево со стволом, обвязанным белой 
веревочкой. Дерево было приметное, старое, обожженное молнией. 
	Вейни остановился. Это было свидетельство того, что здесь побывал 
человек. Но Моргейн ударила пятками Сиптаха, и они поехали дальше, туда, 
где следы пересекали их путь. 
	Колеса оставили в грязи колею. 
	К его разочарованию, Моргейн свернула на дорогу. Не в обычае 
Моргейн было искать встречи с местными людьми, о которых она ничего не 
знала. 
	-- Кем бы они ни оказались,-- произнесла она,-- если это добрые люди, 
мы предупредим их о том, кого привели за собой. Если понадобится, 
постараемся защитить их и сразимся с нашими врагами. 
	Он ничего на это не ответил. Это выглядело настолько нелогичным, 
как, впрочем, и любые другие действия людей, которые собирались повернуть и 
противостоять многочисленной орде, прекрасно вооруженной, способной 
превратить в пустыню мир, по которому она шла. 
	Вывод: Моргейн сказала ему не всю правду. Суть же заключалась в 
мече, висевшем на седле у ее колена. Сама Моргейн тоже обладала частицей 
этой силы, и следовательно, не безумие вело ее этим путем, а просто 
бесстрашие. 
	Он поехал за ней, поскольку таков был его долг. 
 
 
 
Глава 2 
 
	Вдоль дороги встречались всевозможные признаки человека: то 
колесная колея, то следы раздвоенных копыт скота, то сломанные ветки и 
клочья шерсти на придорожных деревьях. Вейни решил, что это тропа, по 
которой местные пастухи гонят стада на водопой. Где-то неподалеку должно 
находиться пастбище. 
	День уже клонился к закату, когда они оказались в центре всего этого. 
	Здесь была деревня, в которой могли бы обитать какие-нибудь лесные 
жители Эндара. Правда, крыши здесь были другой формы, с выгнутыми 
скатами. Они купались в солнечном сиянии, на них падали тени старых 
деревьев, зеленовато-золотистая дымка окутывала старые срубы и крыши, 
крытые соломой. Деревня представляла собой как бы единое целое с лесом, если 
не считать того, что бревна срубов были крашенными, хотя краски давно 
выцвели. Изб было около тридцати, и они не были ограждены стеной для 
защиты. Загоны для скота, одна-две телеги, пыльные амбары. И одно огромное 
здание из бревен с резными карнизами и соломенной крышей. Не дворец 
какого-нибудь лорда, а просто громоздкое покосившееся строение со 
множеством окон. 
	Моргейн остановила коня и, оказавшись рядом с ней, Вейни натянул 
поводья. Он почувствовал слабость в груди. 
	-- У такой деревни,-- сказал он,-- не может быть врагов. 
	-- Будут,-- ответила Моргейн и пришпорила Сиптаха. 
	Их появление вызвало в деревне небольшую суматоху. Дети, 
возившиеся в пыли, оторвались от игр и уставились на них. Женщины 
выглядывали в окна и тут же выскакивали из дверей, вытирая руки о подолы. 
Два старика вышли из большого дома и стали дожидаться, когда они 
приблизятся. К этим двум подошли люди помоложе, а также старухи и 
парнишка лет пятнадцати, и еще работник в кожаном фартуке. Подошли и 
другие старики. Они хмуро стояли, обычные люди, смуглые, невысокие. 
	Вейни нервно вглядывался в простенки между домами и просветы между 
деревьями, окружавшими их и небольшие поля, лежавшие за деревьями. Он 
вглядывался в открытые окна и двери, в загоны и на телеги, ожидая нападения. 
Его не было. Он сжимал пальцы на рукояти меча, висевшего на боку коня, но 
Моргейн держала руки на виду -- она казалась мирной, грациозной. Ему стало 
стыдно, что он оглядывается на все так подозрительно. 
	Моргейн натянула поводья возле небольшой кучки народа, 
собравшейся на ступенях большого дома. Люди поклонились все вместе, 
грациозно и торжественно, как лорды, и когда они вновь подняли лица, на них 
было выражение почтительности, но ни в коем случае не страха. 
	"Не верьте нам,-- подумал Вейни. Вы еще не знаете, кто придет за 
нами". Но на лицах не было ничего, кроме уважительности, и самый старый из 
людей поклонился и приветствовал их. 
	И тут сердце Вейни замерло. Эти люди говорили на языке кел. 
	Арртейн -- так они обращались к Моргейн, что означало "миледи". 
Пока они странствовали, Моргейн мало-помалу обучала его этому языку. Он 
вполне понимал слова вежливого обращения, угрозы и прочее самое основное. 
Эти маленькие смуглые люди не были кел. Но старики, совершенно очевидно, 
почитали их, и потому приветствовали Моргейн, приняв ее за кел, на которых 
она была похожа. 
	Он взял себя в руки. Поначалу душа его содрогнулась, когда он 
услышал этот язык из человеческих уст. Но он быстро смирился с этим. 
Повсюду, где бы ни побывали кел, их речь оставила свои следы, и даже язык 
Вейни, по словам Моргейн, содержал много оставленных ими понятий. Это 
было трудно понять, но это было так. Однако больше всего его удивило то, что 
люди эти говорили на почти не искаженном языке кел. Кемейс -- так они 
обращались к нему, что означало "спутник" и звучало почти как кемен. 
Здесь, где почитали кел, он не мог быть "милордом". 
	-- Мир всем,-- приветствовал он их тихим голосом, как было принято 
почти везде, и услышал: 
	-- Какую радость мы можем доставить тебе и твоей леди? 
	Но он не мог ответить, хотя и понял вопрос. 
	С ними заговорила Моргейн, а они -- с нею. Спустя мгновение она 
искоса глянула на него. 
	-- Слезай,-- сказала она на языке кел. Сказано это было исключительно 
для того, чтобы заверить жителей деревни в их мирных намерениях. Он 
спешился, но ни на миг не утратил бдительности и не отошел от нее ни на шаг, 
лишь стоял, сложив руки на груди, чуть в стороне, откуда он мог видеть и ее, и 
тех, с кем она говорила, и тех, кто подходил с разных сторон. Слишком много 
людей, слишком тесная группа. Это ему не очень нравилось, хотя ни один из 
них не проявил недружелюбных намерений. 
	Кое-что из того, что говорилось, он понимал. Уроков Моргейн было 
достаточно, чтобы он понял, что им обещают приют и еду. Акцент слегка 
отличался от того, с которым говорила Моргейн, но не резал слух, как ее слова, 
когда она говорила на его родном языке. 
	-- Нам предлагают приют,-- сказала Моргейн,-- и я решила согласиться 
остановиться здесь, по крайней мере, на ночь. Пока нам здесь, как я вижу, 
ничего не грозит. 
	-- Как пожелаете, лио. 
	Она показала на красивого мальчика лет десяти. 
	-- Это Син, старший из внучатых племянников Битейн. Он присмотрит 
за лошадьми, но я бы предпочла, чтобы этим занимался ты -- с его помощью. 
	Это означало, что она решила остаться с ними одна. Это не слишком 
обрадовало его. 
	-- Прошу сюда, кемейс,-- сказал мальчик. Моргейн удалилась в дом 
вместе со стариками, а мальчишка повел Вейни в хлев, пытаясь скрыть 
неловкость, как любой деревенский мальчишка, не привыкший к чужакам и 
оружию. Пожалуй, он дивился его росту, благодаря которому Вейни в этой 
деревне выглядел весьма внушительно. Ни один мужчина в деревне не доставал 
ему до плеча. Возможно, думал он, его считают здесь полукровкой кел, и 
гордиться этим он не мог. Но спорить с ними не имело смысла. 
	Син о чем-то болтал, пока они не пришли в хлев и не начали распрягать 
лошадей. Он что-то пытался отвечать, пока ему это не надоело, и на очередной 
вопрос Сина ответил: 
	-- Прости, я не понимаю. 
	Мальчишка удивленно уставился на него, поглаживая кобыле холку. 
	-- Кемейс? -- спросил мальчишка. 
	Он не мог объяснить. Он мог сказать: я здесь чужой, или я из Эндара-
Карша, или что-нибудь другое, но стоило ли? Не лучше ли было предоставить 
все подобные разговоры Моргейн, которая понимает этих людей и сама 
способна выбрать, что можно сказать, а что нужно скрыть? 
	-- Друг,-- сказал он, потому что умел сказать это, и лицо Сина 
просветлело. 
	-- Да,-- сказал Син и стал чистить кобылу скребницей. Син с радостью 
делал все, что показывал ему Вейни, и узкое лицо его засияло от удовольствия, 
когда Вейни улыбнулся и попытался выразить удовлетворение его работой. 
Хорошие люди, люди с открытыми сердцами, подумал Вейни и почувствовал 
себя в безопасности. 
	-- Син,-- сказал он, тщательно выговаривая слова,-- ты займешься 
лошадьми. Согласен? 
	-- Я буду спать здесь,-- сказал Син, в его темных глазах вспыхнул 
восторг.-- Я буду заботиться о лошадях, о вас и о вашей леди. 
	-- Пошли со мной,-- сказал Вейни, поднимая на плечо их имущество: 
седельные сумки с тем, что было им необходимо на ночь, с пищей, которая 
могла привлечь зверей, и с сумкой Моргейн, в которой не оставалось ничего, 
что могло бы потешить чье-либо любопытство. Общество мальчика доставляло 
ему удовольствие -- тот, разговаривая с ним, ни на минуту не утрачивал 
спокойствия, и счастливое выражение не сходило с его лица. Он положил 
ладонь на плечо Сина, и мальчик просто надулся от важности на глазах у 
мальчишек, глядевших на него издали. Они добрались до большого здания и 
поднялись по деревянным ступенькам. 
	Они вошли в большое помещение с высоким потолком. В центре стоял 
длинный ряд столов и скамей -- место для трапезы. Здесь был огромный очаг, 
возле него сидела Моргейн, немного бледная, вся в черном, с серебристой 
кольчугой, сверкающей в тусклом свете, окруженная жителями деревни -- 
мужчинами и женщинами, молодыми и старыми, одни сидели на скамье, другие 
-- у ее ног. На краю этого человеческого круга матери баюкали младенцев, а 
остальные внимательно прислушивались. 
	Ему дали пройти. Предложили сесть на скамью, и хотя ему положено 
было сидеть на полу, он не стал отказываться. Син свернулся калачиком у его 
ног. 
	Моргейн посмотрела на него и произнесла: 
	-- Нам предлагают приют и все, что потребуется, экипировку и еду. Ты, 
похоже, их очень удивил -- они не могут понять, кто ты такой, почему ты так 
высок и так отличаешься от них, и они несколько встревожены, потому что мы 
пришли к ним вооруженные до зубов... Но я объяснила им, что ты поступил ко 
мне на службу в далекой стране. 
	-- Здесь наверняка есть кел. 
	-- Я тоже так полагаю. Но даже если и так, они не враги этому народу.-- 
Она старалась говорить как можно спокойнее, затем снова перешла на язык 
кел.-- Вейни, это старейшины деревни -- Серсейн и ее муж Серсейз, Битейн и 
Битейз, Мелзейн и Мелзейс. Они говорят, что мы можем на ночь остановиться 
у них. 
	Он склонил голову, выражая благодарность и уважение к хозяевам 
деревни. 
	-- Отныне,-- сказала она ему, вновь на эндарском,-- вопросы им буду 
задавать только я. И вообще разговаривать с ними. 
	-- Я ничего не скажу. 
	Она кивнула и заговорила со старейшинами на языке кел, и понять его 
он уже не смог. 
 
 
	Трапеза в ту ночь выглядела странной. Холл сиял огнями, в очаге 
горело пламя, столы ломились от еды, на скамьях теснились молодые и старые 
жители деревни. Моргейн объяснила, что таков их обычай -- собираться на 
вечернюю трапезу в холле всей деревней, как это принято в Ра-Корисе и в 
Эндаре, но сюда допускаются даже дети, родители позволяют им играть и 
сносят их болтовню, чего не позволяют в Карше даже детям лордов. Дети, 
наевшись до отвала, сползали под столы и там шумно играли, крича и смеясь 
так громко, что не давали взрослым спокойно поговорить. 
	В этом холле они не боялись яда или кинжала. Вейни сидел справа от 
Моргейн, тогда как илину полагалось стоять сзади и пробовать пищу, 
которую предлагали его госпоже. Но это сама Моргейн распорядилась иначе. В 
загоне коням дали свежего сена, а их хозяева сидели в теплом холле среди 
людей, которые скорее согласились бы позволить убить себя, чем причинять 
кому-либо зло. Когда, наконец, никто уже не мог есть, детишек, которые никак 
не хотели угомониться, увели по домам, самый старший из их компании вел 
остальных и никто не боялся, что детей, вышедших в темноту, будет 
подстерегать опасность. В холле девушка заиграла на длинной, необычно 
настроенной арфе и запела прекрасно поставленным голосом. Вторую песню 
пели уже все, кроме них, и тоже под звуки арфы. Затем им предложили сыграть, 
но Вейни давно забыл уже это искусство. Руки его загрубели и вряд ли смогли 
бы извлечь из струн что-нибудь путное. Моргейн тоже отказалась -- он вообще 
сомневался, что ей когда-либо приходилось заниматься музыкой. 
	Вместо этого Моргейн пустилась в разговор, и то, что она говорила, 
похоже, было селянам по душе. Они немного поспорили, о чем -- он не 
разобрал, а после девушка спела напоследок еще одну песню. 
	Ужин закончился, жители деревни разбрелись по домам. Дети постарше 
принялись стелить гостям ложе у очага. Две кровати и ширма, и чан с теплой 
водой для мытья. 
	Наконец последние из детей спустились по дере