апомню свое новое имя.
     Я подошел  к  окну.  Склон горы был весь укрыт темной листвой деревьев.
Вдали высились три белых корпуса дома отдыха "Дубна". Я узнал их: Она подош-
ла,  положила руку на мое плечо,  подала картонный прямоугольник, на котором
было написано: "Золотоволосая Сив. Московский телефон 151-39-89". Я кивнул.

                                     НАХОДКА

     На следующий день я проводил ее до такси, и когда дверца захлопнулась и
машина рванула с места так, что меня обдало ветром, пришла тоска. Накрапывал
дождь.  Потом проглядывало солнце. Снова моросило. Я брел туда, откуда вчера
впервые увидел,  это девятиэтажное здание. Машинально, не отдавая себе отче-
та.
     От асфальта шел пар. Я повернул назад, к себе.
     Поднялся на четвертый этаж.  Сосед-эксцентрик пил чай с одной  из  двух
девиц.  Пригласили меня вполне учтиво, я согласился. Даже рассказал им анек-
дот об одной супружеской паре:  вернулся муж домой поздно,  то и дело просы-
пался, подбегал к холодильнику на кухне и выкрикивал: "Шеф, в Чертаново под-
кинешь?" У жены эта картина выбывала, естественно, отчуждение. Утром дома не
оказалось ни мужа, ни холодильника.
     Достоверная и непритязательная история развеселила обоих. И в ту же ми-
нуту  постучали.  Дверь  открылась.  На пороге стояла женщина-администратор.
Пришла отселять от меня Толика.  Почему? Решение главного врача Мищенко. Об-
жалованию не подлежит. Толя быстро собрал пожитки, прихватил постель. Тут же
явилась горничная и застелила порыжелый видавший виды матрас на его  кровати
белоснежной простыней, одеялом из верблюжьей шерсти в накрахмаленном пододе-
яльнике,  взбила подушку, на которую легли синеватые тени. И даже предложила
мне  взять себе эту постель,  причем сделала это с такой неподдельной любез-
ностью, что я весьма удивился.
     Вообще с  этого  дня все как-то поменялось.  Чувствовалось внимание.  В
столовой санатория,  где даже в праздничные дни скупо распределяли хвосты от
скумбрии (раньше я относил их чайке),  теперь на столах возникали апельсины,
ломти осетрины,  горбуши, кеты. А ведь не так давно здесь любили говаривать,
что  ждать  особенно нечего - за три рубля,  полагавшиеся в сутки на каждого
отдыхающего,  можно войти в любую городскую столовую и выйти,  не успев,  по
существу,  пообедать (мне все время хотелось возразить, что ведь три рубля -
это дневная заработная плата техника, медсестры или кассира, как же быть?).
     Итак, все поменялось. Но я стал замечать внимание и к моей персоне. Оно
было ненавязчивым,  едва заметным,  но получалось иногда так комично,  что я
покатывался  со смеху.  По вечерам заходили предлагать чай,  кофе.  Но такой
чай, а также растворимый кофе я не пил; стали заносить лимонад, как только я
сделал соответствующее заявление,  да еще уверяли,  что это входит в обязан-
ности персонала! Проныра Толик при встрече в столовой сообщил мне, что я яв-
ляюсь  членом  ревизионной  комиссии  и они меня боятся.  Поскольку я твердо
знал,  что никогда не был и не буду членом ревизионной и никакой другой  ко-
миссии,  то опровергать слухов не стал,  но спросил, откуда он это узнал. Из
телеграммы,  которая лежала на столе в регистратуре. Необыкновенная история.
Однако всем жилось лучше.
     Тот же Толик, впрочем, опроверг этот слух и себя самого: никакой телег-
раммы не было. Ошибся, мол. А мне раньше хотелось уехать отсюда досрочно, но
вдруг мне стало нравиться,  я привык, я реже вспоминал мой город и моих зна-
комых,  которым, полагаю, порядком надоели мои причуды. Во-первых, левитатор
может ошибаться.  Во-вторых,  контакт с ним затруднен.  Я размышлял обо всем
этом со дня отъезда Сив.  Мои недостатки не ощущались, когда я был один. Еще
лучше, если я был погружен в себя и прокладывал мысленно маршруты из Асгарда
в Скандинавию. У меня были кое-какие сдвиги. Я нашел все пути племен ванов.
     Направился как-то в знакомое кафе, что под горой Кастель. Опять мороже-
ное, коктейль, немного клубники, немного морского ветра со стороны мыса, где
пансионат "Кристалл".  Потом - вверх, вверх, туда, где я однажды побывал. Та
же тропа.  Те же камни. Куртина горной лаванды. Дрок и шиповник в цвету. По-
ворот.  Крутой склон.  Еще минута-две, и я увидел бы этот корпус, если бы не
досадное обстоятельство.  Раздался собачий лай.  Из зарослей выскочила сразу
целая свора. Злобные, голодные псы, зловредные, завистливые дворняги. Насто-
ящая собачья свадьба. Такого я никогда не встречал в своей жизни. Но для юга
это,  пожалуй,  не так уж и удивительно.  Барбосы, безродные пегие полканы и
просто жучки загородили мне дорогу. Я не мог обойти их стороной - шиповник в
человеческий рост непроходим. Злобный, протяжный, какой-то особенный рык - я
был тому причиной. Мое присутствие им не нравилось. Они показывали мне зубы.
Я замер.  Стал отступать.  Если бы я повернулся спиной,  они бросились бы па
меня всем скопом.  Три пса были уже готовы это сделать,  но я отступал очень
медленно, не спуская с них глаз, как это ни трудно на склоне.
     Они следовали за мной метров сто,  потом оставили меня. Настроение было
испорчено.  Очаровательное воспоминание точно испарилось. У меня не осталось
никаких желаний на остаток вечера.  Я сел за столик уже в другом кафе и слу-
шал записи - в десятый раз одно и то же.  Потом подошел к художнику, который
тут  же,  на  площади,  рисовал портреты с помощью оптической системы - и он
взялся за карандаш. Под портретом он по моей просьбе написал: "Портрет леви-
татора. Май 1988 года". Поставил свою подпись и протянул руку за червонцем.
     Памятуя о собачьей своре,  я в один прекрасный день обошел это место по
другому склону горы, поднялся мимо дома отдыха "Дубна" к едва знакомому мес-
ту,  и мне показалось, что корпуса нет, не существует. Густой воздух, насто-
янный на травах и цветах. Марево над горой, а корпуса нет. Такого, разумеет-
ся, не могло быть. Ни ремонта, изменившего внешний вид до неузнаваемости, ни
сноса  дома строители предпринять не смогли бы,  даже если за перевыполнение
плана полагалась бы премия, равная годовому окладу.
     И я,  проплутав минуты две в зарослях,  выбрался на скалу и увидел кор-
пус.  В холле сидела женщина.  Она не обратила на меня внимания. Я подошел к
лифту и вспомнил,  как угадал тогда этаж. Но сейчас цифра выветрилась из го-
ловы:  я ведь тогда прошелся пальцами по белым кнопкам как левитатор, не об-
ращая на это особого внимания. Я вошел в кабину. Нажал наугад. Еще раз. При-
шелся пальцем по всем кнопкам.  Никакого результата. Мигнули лампочки, зеле-
ный  огонь вспыхнул и погас.  Я вышел из кабины,  оглядел холл.  Должна была
быть лестница для пешеходов.  Мой рассеянный взгляд скользнул по дверям лиф-
та, и тогда я смутился. Увидел табличку, извещавшую, что лифт не работает.
     Я нашел наконец лестницу,  стал подниматься. Заходил в гостиные этажей.
Ничего  похожего  не было на ту,  где мне запомнились виноград,  и лианы,  и
солнце в окне.  Готов поклясться, что я добрался таким образом до последнего
девятого этажа и почти уперся лбом в решетку над пожарной лестницей. Но ког-
да я спускался вниз,  крепко призадумавшись, опустив голову, что-то подтолк-
нуло меня.  Туда,  вправо! Стеклянная дверь, гостиная. Виноград и лианы. Все
по-прежнему. Я осторожно ступил на малиновый ковер, устилавший помещение. Ни
души вокруг. Ну и на других этажах - тоже пустынно. Все уехали? Но так быва-
ет очень редко. Или никогда. Я повернул туда, к ее номеру. Постучал. Это лю-
бопытство.  Пусть меня извинят. Ни звука. Зелень, зелень, немного синего не-
ба. Повернул к площадке, где был лифт. Мы тогда выходили из кабины вместе...
Белый маленький прямоугольник на ковре бросился в глаза.  Что это? Нагнулся,
поднял. Повернул другой стороной. Там было выведено чернилом: "Золотоволосая
Сив. Московский телефон 151-39-89". Я оставил ее визитку здесь! Нужна сосре-
доточенность...  Итак,  я вышел тогда от нее.  Направился к лифту. Достал из
карманчика рубашки расческу. Да, расческу. Визитка, вероятно, выпала.
     Она пролежала на ковре несколько дней!  Что это значит? Здесь никого не
было с тех пор, что ли? А уборщицы? В этом пансионате их что же, нет? Но ес-
ли здесь больше не живут, то почему вход свободен?
     Не вполне свободен, не вполне! Вспомним хотя бы собак.
     Что ж,  пожалуй,  она права. Я левитатор. Меня тянуло сюда, в этот кор-
пус.
     И я тоже прав. Она и вправду золотоволосая Сив.
     Это поступок богини - помочь найти утерянную визитку.
     Боги проходят по городам невидимыми.  Они склонны  менять  свой  облик.
Аполлон являлся то как волк,  то как мышь,  в образе ворона указал, где надо
строить город,  превратившись в лебедя Кикна,  он обратил в бегство Геракла.
Владыка  моря  Посейдон,  во  время  Троянской войны поддерживавший ахейцев,
явился к ним в образе предсказателя Калхаса и поддержал их.
     Философы-стоики собирали имена и прозвища древних богов,  чтобы устано-
вить их подлинное значение.  Им это,  конечно,  не удалось. А мудрец Эвгемер
еще  в  IV  веке  до нашей эры написал книгу путешествий "Священная запись".
Якобы он побывал па неведомом острове,  куда ветер пригнал  его  корабль  от
аравийского  берега.  Посередине  острова (расположен он в Индийском океане)
возвышался храм, и в нем находилась золотая колонна с иероглифами. По прось-
бе  Эвгемера  жрецы перевели ему надписи.  Это была подлинная история богов.
Эвгемер так правдоподобно описал жизнь богов, бывших сначала людьми, что ему
веришь.  Может,  он и вправду побывал на этом острове? Оказывается, Зевс был
царем-завоевателем,  который требовал прямо-таки божеских почестей. Разве не
знаем мы таких правителей,  живших спустя столетия и тысячелетия? А вот Кро-
нос был добряком,  и родные сыновья свергли его с  трона.  Уран,  признанный
после  своей смерти богом неба,  был при жизни царевичем,  который увлекался
астрономией.
     Грань условна. Сегодня человек, завтра бог или богиня.
     А разве боги не сохранили чисто человеческие черты?  Разве не отягощены
они завистью? Разве не проявляют они порой сострадания?.. Девочка шла с кув-
шином по воду. Была засуха, дорога была дальней, девочка измучилась и, обес-
силенная,  заснула под огромным деревом.  Треснула ветка.  Девочка обрадова-
лась,  выпустила стрелу из своего маленького лука. Ей привиделся олень, пос-
ледняя надежда на спасение от голода. Но руки ее были слабы, и стрела проле-
тела мимо, попала же она в спящего сатира. Раненое лесное чудовище бросилось
вслед  за  убегающей девочкой.  И вот она воззвала о помощи к Посейдону.  Он
тотчас появился и метнул свой трезубец.  Железо пронзило сатира  и  вошло  в
скалу,  Посейдон спросил,  что она делает здесь, в этой безлюдной местности.
Девочка ответила,  что ищет воду. Бог сказал ей, чтобы она вытащила его тре-
зубец из камня. Когда она подошла к скале и сделала это, из углубления заби-
ла холодная прозрачная струя родника.
     ...Утром - письмо от Леонида Григорьевича. Это все же он забыл двадцать
рублей на столе.  Отложил на такси,  не доверяя мне. Мне остается поздравить
его с находкой.  Еще немного - и я укатил бы в Гурзуф, будучи вынужден прис-
воить себе чужую двадцатку.

                                   НИЩАЯ НОРНА

     Что там,  в Гурзуфе,  меня может ожидать?..  Маленькая пристань, ветер,
такие же, как в Алуште, широкие пляжи. На набережных пустынно, вверху на го-
ре - две маленькие кофейни, сначала заходишь в одну, потом в другую. Возвра-
щаешься на пляж,  где видишь рыжеволосую красавицу лет двадцати двух, редкие
группы картежников,  рэкетиров, амнистированных и сбежавших уголовников, де-
путатов и аппаратчиков,  приехавших по путевкам отдыхать и готовиться к оче-
редному туру борьбы за всеобщее счастье,  бедных армян, скупающих дома и по-
селки от Гурзуфа до Краснодара.
     В море снуют спасательные катера, набитые разгоряченной молодежью.
     Запоминаешь прическу, блеск и свечение волос, цепочку с подвеской, про-
филь.  Возвращаешься в корпус, где твой друг забронировал себе и тебе места.
Вечером на танцевальной веранде начинающие рэкетиры и их подружки, спасатели
и их компании,  кооператоры в беленых джинсах,  непритязательных и всем дос-
тупных  за три месячные зарплаты,  просто девочки слушали музыку в перерывах
между танцевальными пируэтами, обсуждали и осуждали окружающую среду, безде-
нежную и частично загрязненную.  Рядом - знакомый профиль,  и копна огненных
волос,  и подвеска.  И ты удивляешься,  что она сразу и с улыбкой дает  себя
пригласить. А потом даже не возвращаешься с ней на скамейку, остаешься почти
в середине круга и белых брюках и полуботинках марки  "Саламандра",  изъятых
из шкафа перед отъездом в очередной отпуск на правах музейного экспоната.  К
тому же ей нужен слушатель. Пусть это я. Выдержать можно. Она изъясняется на
курортном жаргоне,  в который я обычно вхожу с головой в первый же день. Она
рассказывает,  что на пляжах здесь бьют москвичей,  вспоминает известные  ей
истории про местных рэкетиров,  милиционеров, как всегда, своим молчаливым и
деликатным присутствием ободряющих начинающих и еще очень  застенчивых  уго-
ловников.
     В двенадцатом часу я провожаю ее на центральную площадь к автобусу. Вы-
ясняется, что ей до Ялты. Там она живет у подруги. А сюда ездит на пляж, ко-
торый ей нравится.  Автобуса нет. На площади драка. На этот раз бьют одесси-
та.  Она уводит меня в переулок,  объясняет,  что опасно.  Звонит подруге. Я
предлагаю ей вернуться на набережную,  подняться в наш дом отдыха и занять в
пустом номере любую из коек.  Предложение принято. Так мы устраиваемся с ней
в номере,  который и после этого кажется пустым: потолок здесь высотой три с
половиной метра,  третья койка остается незанятой, я жду приезда всемогущего
Вити Васильева,  по чьей брони и милости я здесь.  Витя опаздывает, он авто-
гонщик, и его носит где-то по трассам пробегов.
     В свою очередь,  я рассказываю ей кое-что из новостей  двухтысячелетней
давности:
     - В четвертой книге своих "Записок о галльской войны" Гай  Юлий  Цезарь
писал, что галлам невозможно порой доверяться, потому что они слабохарактер-
ны, скоры на решения, склонны ко всякого рода переменам. "У галлов есть при-
вычка, - записал Цезарь, - останавливать путешественников даже против их во-
ли и расспрашивать их,  что они о том или ином слыхали или узнали; точно так
же  в  городах народ окружает купцов и заставляет их рассказывать,  из каких
они стран и что они там узнали.  Под впечатлением всех этих слухов и  пустой
болтовни они часто принимают решения по самым важным делам и,  конечно,  не-
медленно в них раскаиваются,  так как верят неопределенным слухам,  и  боль-
шинство сообщают в угоду им прямые выдумки".
     - Что бы написал Цезарь сейчас? О нас, например?
     Я обязан ответить ей, как историк.
     - Галлы пришли на территорию Франции из Фракии,  так  же,  как  этруски
пришли оттуда же в Италию,  а русы пришли из Фракии на Днепр. Этрусков унич-
тожили римляне,  пользуясь их бесхарактерностью.  Ассимилировали, лишили зе-
мельных участков, частично вывезли в Рим, который когда-то этруски построили
для римлян. Что стало с русами? За две тысячи лет? Русы сейчас так же бесха-
рактерны,  как две с лишним тысячи лет назад.  Они слушают путешественников,
верят вздору заезжих купцов, которые поумнели; они просто грабят русов, пока
те слушают их,  развесив уши. Русы слабохарактерны, как этруски, они предпо-
читают строить города для других,  но не для себя,  сами же живут в нищете и
ныне уже не могут рожать и содержать детей по бедности, одновременно поддер-
живая своих врагов - националистов.  С упорством лишенных разума, они прояв-
ляют остатки характера лишь в одном - в деле самоуничтожения.  Их экономикой
управляют так называемые политики и экономисты,  которые их вконец разорили,
их  торговля в руках так называемых интернационалистов и аферистов,  которые
торгуют с другими народами так,  что вывозят из их страны только то,  в  чем
она сама остро нуждается,  а ввозимые товары и оборудование выгоднее было бы
вообще уничтожить на самой границе.  Вместо армии у  них  поголовная  повин-
ность,  они  не  понимают,  что  от этого лишь увеличиваются потери во время
войн, искусство и театр они превратили сначала в форму расхваливания особен-
но негодных и преступных дел, а потом в форму оплевывания самих себя и своей
истории,  чего никогда не делали ни галлы,  ни тем более германцы. В отличие
от  них русы и через две тысячи лет не просто склонны быстро менять решения,
но меняют эти решения так,  чтобы нанести себе наибольший ущерб в самое  ко-
роткое время. Вот подлинные слова Цезаря.
     - Браво, Гай Юлий Цезарь!
     Не так  уж часто можно было встретить такую собеседницу.  Я проснулся с
ясной головой и чистым сердцем.  Правда еще существовала. Ее негромкий голос
еще пробивался тогда, когда уже нечего было терять.
     Мы пошли в столовую,  где я усадил ее на место Вити Васильева. Когда мы
пошли на берег,  я подумал, что она чувствует и настоящее и будущее и потому
похожа на вторую норну.  Но я удержался. Я не стал рассказывать ей об Асгар-
де. Заветное мое желание - отдохнуть от него - воплощалось в жизнь. Зачем ей
мои рассказы,  если она норна?  В славянских песнях,  особенно в южных, тоже
есть норны, им верили, в народе жила о них память, пока этой памяти не отре-
зали крылья.  Но их называли наречницами. Слово почти то же. Ведь асы и ваны
- родственники по происхождению.
     Она показывала мне рукопись,  которую она носила  в  своей  сумке.  Это
рассказ о Крыме,  о его природе,  о его осени, лесах, долинах, морских лагу-
нах,  дельфинах Феодосии, крепости Алустон-Алуште, обо всем невыразимо прек-
расном или таинственном. Я впитывал лучи солнца, знал, что в этот день к ве-
черу моя кожа будет ощущать тепло, идущее изнутри. Это излечивает от хандры,
усталости, пессимизма и оптимизма.
     Мы поворачивали лежаки, следя за солнцем.
     Мы входили в холодную воду, даже плавали по минуте.
     Изредка вскрикивали чайки.  Что со мной?  Отчего я все время  помню  ту
чайку?  Оттого,  что у нее было перебито крыло. Это несправедливо, что жизнь
лишает крыльев птиц и людей.
     Мы говорили с ней о том,  что административная или приказная демократия
является противоположностью демократического администрирования и  что  отме-
нить администрирование,  оставив администрацию, значит превратить ее в банду
рецидивистов очень крупного масштаба,  не подлежащую,  разумеется,  никакому
контролю.  Она приводила примеры,  но главным примером была ее жизнь. Кончив
факультет журналистики,  она,  естественно,  не могла найти никакой работы в
так называемых демократических органах печати,  что касается партийной печа-
ти,  то ее зарплаты младшего редактора хватало бы на то,  чтобы  покупать  в
день на выбор только триста граммов меда,  или колготки,  или двести граммов
клюквы в сахарной пудре,  или стакан водки.  Работать целый день  для  того,
чтобы купить плохие колготки, она не могла, потому что, кроме колготок, нуж-
но еще завтракать,  обедать и ужинать или хотя бы только обедать, платить за
комнату,  покупать мыло,  ездить на метро, стоять в очереди за дешевой одеж-
дой.  Поэтому у нее оставался один выход - если уж нельзя ничего вообще  ку-
пить на среднюю зарплату женщины,  кроме колготок,  то нужно отказаться и от
них.  Для этого нужно постоянно жить на юге, в Крыму. В ее походной сумке на
двух ремнях,  которую она носила за плечами, был кусочек мыла, запасная юбка
и что-то еще. Здесь, в Крыму, она проводила дни на пляже, ночью укрывалась у
подруги.
     Я никогда не встречал более уравновешенной,  спокойной и, как пишется в
характеристиках,  морально устойчивой женщины.  Это потому, что она замечала
происходящее,  смотрела на него со стороны, а не изнутри. Те, кто внутри ма-
шины,  не  понимают,  что  их заставляют возводить сначала изгороди и заборы
концлагерей,  которые в деревня