де  нужно
осознание. Тысячи страниц отчетов, а сущность явления - где она?
   - Почему же,  -  возразил  Илья.  -  Мне,  например,  понравилась  ваша
гипотеза. С какой стороны ни  подходи,  а  сочетание  "скупой"  нейтронной
звезды с Питателем и сетью информационных каналов в самом деле  напоминает
энергетическую систему. Вернее, часть ее, сердце системы.
   - Не обязательно, - возразил  Крайнев.  -  Тут  фантазии  нет  предела.
Может, это нечто вроде многореакторной электростанции? И  задействованы  в
ней десятки, а то и сотни звезд, а?
   -  Есть  одна  неточность.  -  Илья  опять  включил  запись  голограммы
туманности. - Неточность терминологическая. Это не  электростанция,  Федор
Иванович,  а  источник  питания,  батарея  -   аналоги,   конечно,   очень
приблизительные. Вы не учли, что система  не  пополняется  "топливом".  То
есть звезда когда-то выгорит.
   Крайнев возразил:
   - Срок жизни пульсаров исчисляется миллионами, десятками миллионов лет.
Так что я этим обстоятельством пренебрег.
   Илья подумал, что в Окне-то и время иное, а значит,  жизнь  звезды  для
гипотетических хозяев  этой  энергетической  системы  может,  в  принципе,
умещаться в пределы их жизни... Он впервые серьезно  подумал  о  возможных
обитателях неизвестного мира, кусочек которого открылся вдруг землянам,  и
ощутил легкую растерянность. О них предпочитали не говорить. Даже Крайнев,
автор  гипотезы,  довольно  толково  объясняющей  сущность  и   назначение
пульсара Скупая, о том, что любая энергосистема должна иметь создателей  и
хозяев,  писал  вскользь,  не  акцентируя  на  поразительном   факте:   за
частностью Окна угадывалось нечто целое. Наверное, потому и не писал,  что
это целое трудно было даже представить.
   - Федор Иванович, - Илья помедлил. - Вы не задумывались над тем, что  у
вашей гипотезы есть один крупный недостаток?
   - Какой же? - поинтересовался Крайнев.
   Желтое облачко туманности в объеме изображения явно  завораживало  его.
Он даже не повернулся к собеседнику.
   - Она больно ранит самолюбие человечества, - шутливо вздохнул  Илья.  -
Со всеми его Обитаемыми мирами. Эгоцентризм еще жив в  наших  умах,  а  вы
предлагаете вариант чужой вселенной, в сравнении с которой мы  не  то  что
муравьи -  пылинки,  атомы,  элементарные  частицы.  Только  подумать:  их
энергосистема больше Солнечной системы. А ведь мы не знаем ее  назначения.
Может, Скупая для них всего лишь микроэлемент? Такой, например, как в моем
браслете связи?
   Крайнев оторвался от созерцания туманности, покачал головой.
   - У вас пылкое  воображение,  дорогой  Илья.  Я  думаю  иначе.  Это  не
микроэлемент. Это какая-то очень важная система. Жизненно важная для  них.
Иначе амебы  не  расправлялись  бы  так  с  каждым  нашим  космоботом,  не
атаковали бы непрестанно  Станцию...  Впрочем,  что  мы  знаем?  -  ученый
нахмурился.  Видимо,  ему  было  неприятно   лишний   раз   вспоминать   о
неосведомленности людей. - Что мы знаем? - с ожесточением повторил  он.  -
Пока все наши исследования напоминают старую детскую игру: горячо,  горячо
и вдруг... холодно.
   - Значит, вы считаете,  что  амебы?..  Словом,  вы  сторонник  гипотезы
Давыдова?
   - О чем разговор. Одно название - амебы. На самом  деле,  -  я  глубоко
убежден в этом, - элементарные автоматы защиты. На уровне полей,  конечно.
Здесь все на полях держится.
   Илье вдруг представились со стороны туманность и Скупая, сонмы  амеб  и
пылинка Станции. От этой воображаемой картины почему-то стало зябко.
   - Федор Иванович, - тихо промолвил он. - Я все думаю  о  несоответствии
масштабов... У нас как бывает: барахлит автоматика,  защита  сбои  дает...
Оказывается, в сложнейший механизм  пылинка  попала,  мешает.  Что  тогда?
Тогда встает оператор, засучивает рукава...
   Крайнев улыбнулся уголками губ,  но  взгляд  его  остался  серьезным  и
напряженным.
   - Будем надеяться, - Крайнев встал, кивнул на часы, извиняясь. -  Будем
надеяться, - повторил он, - что пылинку, то есть нас, просто не заметят.


   Полюбоваться очередным выбросом собрались  все,  кто  был  свободен  от
дежурств. На смотровой палубе звучали молодые голоса, вспыхивали улыбки.
   "Какая там депрессия, - подумал Илья, - какая там  раздражительность...
Есть, конечно, и то и другое. Усталость тоже есть.  Но  неизмеримо  больше
доброты и радушия, смеха и излюбленной  в  нашем  веке  мягкой  иронии.  А
значит, все не так уж плохо. И не может быть плохо. Мы просто не позволим,
чтобы людям было плохо".
   Тут он заметил Юргена Шварца и  всем  своим  чутьем  "ангела-хранителя"
понял, что это, наверное, единственный человек на палубе, которому  сейчас
в самом деле плохо! Юрген сидел в сторонке,  нахохлившись,  будто  больной
воробей. Они встретились взглядами. Юрген тотчас отвернулся - в глазах его
почему-то стояла тоска.
   - Четыре минуты! - закричал богатырского роста парень,  взобравшись  на
возвышение для ораторов. - Внимание, четыре  минуты  до  выброса.  Четыре,
нет, уже три.
   Все взоры обратились к огромному объему экрана, как  бы  парившему  над
толпой. Там, в желтой дымке туманности, яростно пылала Скупая.  Чуть  ярче
дымки светился гигантский рукав Питателя,  похожий  на  инверсионный  след
реактивного летательного аппарата.
   - Минута... - вздохнули за спиной Ильи.
   - Секунды, уже секунды.
   В следующий миг рукав Питателя наполнился голубым огнем,  завибрировал.
Можно было вообразить, какие огромные массы звездного вещества мчат сейчас
через силовой  тоннель,  но  ни  мощность  полей,  удерживающих  выброс  в
Питателе, ни его  назначение  -  куда?  Куда  все  же  уходит  энергия?  -
пониманию не поддавались.
   Выброс окончился так же внезапно, как и начался. Слепящий блеск  исчез,
рукав Питателя медленно тускнел.
   Рядом  с  Ильей  о  чем-то  горячо  толковала  группа   физиков.   Илья
прислушался:  ученые  обсуждали  феномен  "скупости"  пульсара.  По   всем
расчетам  получалось,  что  плотность  потока  нейтрино  и  рентгеновского
излучения звезды должны быть в сотни  раз  больше.  "Чему  возмущаться,  -
заявил чернявый пожилой физик, кажется, Лебедев. - Благодарите  бога,  что
Скупая в самом деле скупая. Иначе мы даже приблизиться к  Окну  не  смогли
бы. А так ничего - чуть ли не под боком у пульсара работаем".
   Илья вспомнил Крайнева и порадовался его проницательному уму.  Скупость
пульсара прекрасно вписывалась в гипотезу "Окно - энергетическая система".
Конечно же, ее создатели умудрились каким-то образом закапсулировать почти
все виды излучения звезды - к чему им такие гигантские потери?
   Он стал пробираться к Юргену Шварцу:
   "Все-таки, что с ним? Почему вдруг космолог так затосковал?  Только  ли
из-за того, что мироздание не хочет сдаваться без боя и никак не вмещается
в его логические схемы? Надо поговорить с Юргеном".
   Однако осуществить свой замысел Илье не удалось.
   - Я так и думала, - засмеялась Лоран, появившись перед ним,  как  джинн
из бутылки. - Все вы такие,  мужчины.  Расстроить  бедную  девушку  -  это
пожалуйста. А  восстанавливать  ее  душевное  равновесие  кто  будет?  Кен
Треверс, что ли? Так я его боюсь.  Особенно...  после  приема  хаотической
информации.
   - Ты неисправима, Поль, - улыбнулся  Илья.  Он  подумал,  что  и  через
тысячу лет, все  равно  каких  бы  высот  ума  ни  достигло  человечество,
обязательно будут рождаться вот такие насмешливые и совершенно несерьезные
создания,  потому  что  такова  уж  природа  человеческая,  и  это  просто
великолепно, что они были, есть и будут - вот такие создания...
   - Полетели в сад! - потребовала Лоран. - У, меня жажда общения, и  твой
профессиональный долг - утолить ее.
   - С удовольствием, - согласился Илья. - А то Крайнев  уже  беспокоится,
что я получу информационный шок. Заработался!
   - Мой бедный "ангел", - Полина смешно наморщила нос. -  И  куда  только
врач Станции смотрит? - Она взяла Илью за руку. - Полетели.
   Они поднялись на второй уровень сада - уровень задушевности.
   Полина,  оглянувшись  по  сторонам,  решительно  вломилась   в   густой
малинник.
   - Там, дальше, растет несколько ранних яблонь,  -  заговорщицким  тоном
сообщила она. - И уже,  наверное,  есть  чем  полакомиться.  Осторожней  -
ветка.
   Трава возле деревьев немного выгорела. В саду стояла середина  лета,  и
белесое небо над ним дышало  зноем.  Пахло  полынью.  В  малиннике  лениво
отзывались птицы, а от кислющих маленьких яблок сводило скулы.
   - Послушай, Поль, - поинтересовался  Илья.  -  Ты  ведь  еще  девчонкой
использовала право вето. Почему? Дети ведь наоборот - боготворят нас.  Как
и мы их, впрочем.
   В глазах Полины зажглись насмешливые огоньки.
   - Вторгаешься все же? В сокровенное и интимное? Ну, ну... Да пустое все
это... Дом у нас был огромный  -  тридцать  четыре  семьи.  Представляешь,
сколько друзей?.. Я тогда пела немного.  Точнее  -  импровизировала,  было
такое увлечение. Мы тогда жили в Крыму, а Толик - в Ташкенте...
   - Поль, Поль, - покачал головой Илья. - Опять романтическая история.
   Лоран шутку не приняла, досадливо повела плечом.
   - Нет. Он потом, когда мы выросли, стал моим мужем... Так  вот.  Увидел
он раз голограмму праздничного представления, в котором я выступала. Узнал
личный индекс,  позвонил  -  восхищался.  Потом  еще  звонил...  А  весной
уговорил своих родителей - прилетели они в Крым. Объясниться Толик или  не
умел, или боялся. Так он через Службу Солнца давай  фокусы  выкидывать.  И
все - на публику, чтоб  другие  знали.  То  имя  мое  на  склоне  Ай-Петри
огромными камнями выложил, то уговорил знаменитого певца приехать к нам  в
Алупку и устроить концерт в мою честь... Словом,  ребячество.  Я  это  все
разом и прекратила.
   Илья улыбнулся.
   - Камни он, пожалуй, без нашей помощи таскал... Но в  принципе,  я  так
понимаю, дело ведь не в этой детской истории.
   - Дело в самом  принципе.  -  Полина  подставила  лицо  густому  свету,
льющемуся с иллюзорного неба. - Я не люблю опеки.  Какая  бы  она  там  ни
была. Она размагничивает. Наш древний  коллега  Павлов  писал  о  рефлексе
свободы. Это высший рефлекс - стремление к преодолению преград. Заметь,  к
самостоятельному преодолению.
   - Ты - сильный человек, Поль, - тихо сказал Илья.  -  Но  ведь  есть  и
слабые.  И  вообще,  материальное  раскрепощение   не   сделало   человека
автоматически счастливым. Напротив. Жить стало во сто крат сложнее. Потому
что обогатились разум и душа, появилось больше времени для мыслей и чувств
- и страсти человеческие приобрели новые качества. Тоньше  стали,  глубже,
пронзительней. Теперь и Ромео не в диковинку да и Отелло уже не  те.  Куда
там классическому ревнивцу до нынешних...
   - Да ну тебя, - засмеялась Полина. - Никогда не  поймешь:  серьезно  ты
или шутишь.
   - Я серьезно, - подтвердил Илья. -  Рефлекс  свободы  -  это,  конечно,
здорово. Но ведь  существует  еще  и  наиважнейший  закон  жизни  -  закон
целесообразности.  И  все,  что   осталось   скверного   в   человеке,   -
нецелесообразно, вредно, противоестественно.  Как  и  все  остальное,  что
мешает ему быть счастливым.
   - Меморандум твой я, кстати, слышала. Еще на  "Бруно".  -  Полина  была
абсолютно невозмутима. - Впечатляюще, но ты не  во  всем  убедителен.  Где
пределы ваших добродеяний и где начинается сугубо личное, неделимое?
   - Все, Поль, все - личное, - вздохнул Илья.  -  Мы  помогаем  тем,  кто
просит помощи. Или тем, кому она жизненно необходима. Кроме  того,  добрые
деяния  -  только  малая  толика  нашей  работы...  Ты,  наверное,  и   не
подозреваешь, что плоды забот Службы Солнца окружают нас со  всех  сторон.
Даже в мелочах.
   - И сад этот тоже? - Полина иронизировала.
   - Угадала.  По  крайней  мере,  его  уровни  общения.  Кстати,  до  нас
искусством общения вообще никто всерьез не  занимался.  Возьми,  например,
устройство Станции.  Периодические  изменения  геометрии  и  интерьера  ее
помещений; чередование зон невесомости  с  зонами  нормального  тяготения;
устройство  иллюминаторов  -  все  это  для  того,  чтобы  насыщать  людей
эмоциями, облегчать тяготы жизни в условиях замкнутого пространства. И все
это, кстати, помогали разрабатывать Садовники.
   - Признайся, Илья. - В зеленых глазах Лоран отражалось кружево  листвы.
- Чтобы обратить меня в свою веру, ты бы, наверное, даже женился на мне?
   - Не могу,  никак  не  могу,  -  засмеялся  Илья.  -  Ты...  ты  мне...
противопоказана.
   - То есть? - его смех озадачил девушку.
   - Помнишь, - Илья вернул лицу серьезную мину. -  Когда  мы  первый  раз
столкнулись - буквально, буквально! - ты мне посоветовала вычислить... А я
дельные советы ценю. Логический блок тут  же  выдал  мне  все  сведения  о
Полине Лоран, попутно заметив, что данная особа астрономически  далека  от
моего идеала. У меня, кстати, очень толковый блок...
   - Оно и видно, -  ядовито  заметила  Полина.  -  Слишком  часто  ты  им
пользуешься. Удачный симбиоз.
   Они шутили  и  насмешничали  друг  над  другом,  все  дальше  уходя  от
первоначальной  дискуссии,  от  прошлого,  от  философских   обобщений   и
частностей, и оставался только сад, дразнящие земные запахи, голоса птиц и
сумбурный, необязательный разговор. Иногда  загадочный  и  тревожный,  как
взгляд Полины. Чаще - осторожный, будто шаги охотника. В целом же легкий и
стремительный, из тех разговоров,  которые  оставляют  по  себе  не  глыбы
смысла, а ощущение. Ощущение радости, что ли...
   - Ой, чуть  не  забыла,  -  всполошилась  вдруг  Полина.  -  У  меня  в
шестнадцать связь с Землей.
   Они спустились на первый уровень, прошли мимо пруда,  где  у  кафетерия
человек шесть звездолетчиков дрессировали вислоухого  щенка.  Щенку  наука
явно не нравилась, он лаял и  все  норовил  удрать  в  кусты.  Дальше,  за
деревьями, на спортивной площадке глухо стучал мяч.
   Полина вдруг остановилась.
   - Ты надолго к нам? - отрывисто спросила она, глядя Илье в глаза.
   - На месяц, полтора. А что?
   - Улетай поскорей. Разберись, в наших делах и  улетай.  Опасен  ты  для
меня.
   - Чем же? - удивился Илья.
   - Ты мне тоже нравишься.  А  это  крайне  опасно.  Это  расслабляет.  Я
привыкла быть свободной. И сильной.
   - Интересно, - Илья опустил глаза. - Я только одного  не  пойму,  Поль,
почему "тоже"?
   - Не смей врать! - сердито сказала Полина. - Вы проповедуете предельную
искренность и смелость в общении. Зачем же ты...
   - Виноват, - вздохнул Илья. - Наверно, старею. Да, конечно же,  ты  мне
нравишься. Очень нравишься. Ну и что?
   - Нет, нет! - она испугалась всерьез. - Так нельзя. Это  не  настоящее.
Это нечто... старое, стыдное, - девушка мучительно подбирала  слова.  Лицо
ее зарделось,  стало  то  ли  гневным,  то  ли  обиженным,  и  Илья  вдруг
почувствовал  какую-то  пустоту,  стремительно   надвигающуюся   на   них,
разделяющую или объединяющую - не понять.
   - Это... ты же врач, знаешь. Внезапные  влечения  возникали  раньше  от
чувственного голода... Патология бесконтрольной психики... Нет, не хочу.
   - Погоди, Поль, ты все перепутала... - начал было Илья, но  Полина  уже
шла к выходу из сада. Быстро, чуть ли не бежала, боясь, наверное,  что  он
станет догонять.
   "Зачем, зачем она так трезво и безжалостно? - с тоской подумал Илья.  -
Кого она боится? Себя?.. Ну и Станция. Здесь даже отношения  между  людьми
строятся по принципу дурацкой детской игры. Столько  тепла,  неподдельного
тепла... и вдруг обжигающий холод. Нет, пора вплотную заняться Окном...  И
улетать. Конечно же, надо улетать".


   - Лоран, не отвлекайтесь! - прикрикнул Илья на  ассистента.  -  С  этим
справится и диагност... Следите за жизнеспособностью клеток.
   Он  быстро  отсекал  сожженные  вакуумом  ткани,  обуглившиеся  сосуды:
"Прочь, прочь все, что поражено. Чем тщательнее удалена  некротизированная
ткань, тем больше активная  площадь  для  трансплантата...  Прочь  и  этот
черный лоскут... Держись, мой милый".
   От  руки  Исаева  фактически  осталась  уже  одна  кость  с  лохмотьями
непораженных тканей. Еще ужаснее выглядело развороченное плечо. В  глубине
рваной раны в области грудной клетки виднелась легочная масса.
   - Протез, - все еще сердито проворчал Илья. - Протез  и  этот  железный
истукан мог бы вживить. Ге-ни-альное решеньице  -  протез!  А  вдруг,  как
говорит Ольга, они не понравятся  друг  другу?..  Ничего,  я  тебе,  Иван,
сейчас такую руку слеплю...
   Универсальный диагност  на  "истукана"  не  обиделся.  Он  выбросил  на
объемном изображений искалеченной руки еще два  красных  огонька  -  места
поражений, не замеченные хирургом - и тут же сообщил:
   - Начинаю вводить стимуляторы митозного деления клеток.
   -  Молодчина,  -  похвалил  Илья  электронного  помощника  и   добавил,
обращаясь уже к Полине: -  Подберите  режим  митогенетического  облучения.
Активный режим!
   Начал поступать  трансплантат.  Розовая  масса  аккуратно  ложилась  на
остатки  руки,  на  плечо  Исаева,   но   Илье   показалось,   что   тубус
хирургического комбайна движется чересчур медленно, и он приказал  вскрыть
еще один консервант.
   Зачерпнул рукой. Бросил на операционный стол, будто ком  глины.  Еще  и
еще. Затем начал наращивать трансплантат  на  кость.  Хуже  всего  было  с
формой руки. Илья лепил кисть и с  нетерпением  поглядывал  на  громоздкую
установку диагноста: тот явно  опаздывал  с  изготовлением  форм.  И  если
бывший врач Ефремов как хирург умел многое, то  как  скульптор  -  он  это
почувствовал сам - был беспомощен.
   - Что там? - не выдержал Илья. - Посмотрите, что там с формой. Готова?
   - На подходе, - тотчас ответила Лоран. - Идет стерилизация.
   Она поглядывала на Илью с удивлением и робостью.  С  тех  пор,  как  он
принял  решение  изменить  ход  операции   и   резко   отмел   соображения
электронного эскулапа, а также ее  собственные,  Илья  словно  забыл  и  о
сверхгуманности своей новой профессии, и о тонкостях  этикета  -  даже  на
"вы" перешел и покрикивает. Она понимала: сказывается колоссальное нервное
напряжение, которое во все времена иссушало, сжигало талантливых хирургов.
   "Он не просто талантлив, - подумала Полина. - Он еще и чертовски  смел.
Определить грань, за которой регенерация  органов  -  напрасное  дело,  за
которой остается чистое биопротезирование, - задача не  из  легких.  А  он
решил ее, вопреки советам диагноста решил и, кажется, успешно".
   Полина подалась к операционному столу, быстрым движением вытерла пот со
лба Ильи. И пока рука ее уносила  тампон,  он  успел  ответить  на  заботу
взглядом: коротким, полным тепла и немного обиженным.
   "Какие у него сильные руки, - удивилась девушка. - Нет,  не  то  слово.
Надежные, что ли. Они, наверное, легко снимают боль. Боль... Не из  боязни
ли новой боли ты так резко и глупо  говорила  с  Ильей?  Ох,  эта  женская
логика! Сама почти объяснилась, а  потом...  Испугалась  его  тепла,  ведь
правда? Испугалась, что  раскиснешь,  сдашься  и  обрушишь  свою  беду  на
любимого человека... Господи, а это откуда? Откуда это слово взялось?!"
   Исаев очнулся.
   "Что со мной?" - одними глазами спросил он.
   - Все хорошо, Иван, - успокоил его Илья. - Руку мы  тебе  подлатали.  И
плечо... А вот и форма... Недельки две полежишь - будешь, как новенький.
   Исаев тускло улыбнулся. Глаза его опять закрылись.
   -  Режим  активной  регенерации,  -  распорядился  Илья,  обращаясь   к
диагносту. - Ну и, само  собой  разумеется,  общий  контроль  деятельности
организма, стимулирование.
   Он вышел из операционной, на  ходу  срывая  с  себя  стерильную  пленку
халата. В холле  медотсека,  возле  экрана,  показывавшего  ход  операции,
собралось человек двадцать. От них отделилась  худенькая  женщина,  чем-то
даже похожая на Исаева, и Илья сразу понял -  это  она,  жена  энергетика,
зовут, кажется, Марией. Мария ни о чем не спрашивала,  просто  глядела  на
него, но Илья почувство