й нравственностью? Готовы ли они лишиться
всех плодов,  выработанных с такими усилиями, плодов, которыми мы хвастаемся
три столетия,  лишиться  всех  удобств  и  прелестей  нашего  существования,
предпочесть дикую юность образованной дряхлости, сломать свой наследственный
замок из одного удовольствия участвовать в  закладке  нового  дома,  который
построится, без сомнения, гораздо лучше после нас?" (Герцен, т. V, стр. 55).
   Так говорил  почти  полстолетия  тому  назад   русский   писатель,   своим
проницательным умом уже тогда ясно видевший то,  что видит теперь уже всякий
самый малоразмышляющий человек  нашего  времени:  невозможность  продолжения
жизни  на  прежних  основах и необходимость установления таких-то новых форм
жизни.
   С самой  простой,  низменной,  мирской точки зрения уже ясно,  что безумно
оставаться под сводом не выдерживающего своей тяжести здания и надо выходить
из  него.  И  действительно,  трудно  придумать  положение,  которое было бы
бедственнее того,  в котором находится  теперь  христианский  мир  с  своими
вооруженными  друг  против  друга  народами,  с  своими постоянно неудержимо
возрастающими для поддержания всё растущих этих вооружений податями,  со всё
разгорающейся ненавистью рабочего сословия к богатому,  с висящим надо всеми
дамокловым мечом войны,  всякую секунду готовым и необходимо  долженствующим
рано или поздно оборваться.
   Едва ли какая-либо революция может  быть  бедственнее  для  большой  массы
народа  постоянно  существующего порядка или скорее беспорядка нашей жизни с
своими обычными жертвами неестественной работы, нищеты, пьянства, разврата и
со  всеми  ужасами  предстоящей  войны,  имеющей поглотить в один год больше
жертв, чем все революции нынешнего столетия.
   Что будет с нами,  со всем человечеством,  если каждый из нас исполнит то,
что требует от него Бог через вложенную в него совесть?  Не  будет  ли  беды
оттого,  что,  находясь весь во власти хозяина, н в устроенном и руководимом
им заведении исполню то,  что он мне велит делать,  но что мне,  не знающему
конечных целей хозяина, кажется странным?
   Но даже не этот вопрос "что  будет?"  тревожит  людей,  когда  они  медлят
исполнить волю хозяина:  их тревожит вопрос,  как жить без тех привычных нам
условий нашей жизни,  которые мы называем наукой,  искусством, цивилизацией,
культурой. Мы чувствуем для себя лично всю тяжесть настоящей жизни, мы видим
и то, что порядок жизни этой если будет продолжаться, неизбежно погубит нас,
но вместе с тем мы хотим,  чтобы условия этой нашей жизни,  выросшие из нее:
наши науки,  искусства,  цивилизации,  культуры,  при изменении нашей  жизни
остались бы целы.  Вроде того,  как если бы человек,  живущий в старом доме,
страдающий от холода и неудобств этого дома и знающий,  кроме того,  то, что
дом  этот вот-вот завалится,  согласился бы на перестройку его только с тем,
чтобы не выходить из него:  условие, равняющееся отказу от перестройки дома.
"А что,  как я выйду из дома,  лишусь на время всех удобств,  а новый дом не
построится или построится иначе и в нем не будет того, к чему я привык?"
   Но ведь когда есть материал,  есть строители,  то все вероятия за то,  что
новый дом построится лучше прежнего, а вместе с тем есть не только вероятие,
но  несомненность  того,  что  старый  дом завалится и задавит тех,  которые
останутся в нем.  Удержатся ли прежние, привычные условия жизни, уничтожатся
ли  они,  возникнут  ли  совсем новые,  лучшие,  нужно неизбежно выходить из
старых,  ставших невозможными и губительными,  условий нашей  жизни  и  идти
навстречу будущего.
   "Исчезнут науки,  искусства,  цивилизации, культуры!" Да ведь все это суть
только  различные  проявления  истины,  предстоящее же изменение совершается
только во имя приближения к истине и осуществления  ее.  Так  как  же  могут
исчезнуть  проявления  истины  вследствие осуществления ее?  Они будут иные,
лучшие и высшие,  но никак не уничтожатся.  Уничтожится в них то,  что  было
ложно: то же, что было от истины, то только более процветет и усилится.


6

   Одумайтесь, люди,  и веруйте в  Евангелие,  в  учение  о  благе.  Если  не
одумаетесь,  все  так же погибнете,  как погибли люди,  убитые Пилатом,  как
погибли те,  которых задавила  башня  Силоамская,  как  погибли  миллионы  и
миллионы  людей,  убивавших  и  убитых,  казнивших  и  казненных,  мучащих и
мучимых,  и как глупо погиб тот человек,  засыпавший житницы и  собиравшийся
долго  жить  и  умерший  в  ту  же ночь,  с которой он хотел начинать жизнь.
"Одумайтесь,  люди,  и веруйте в Евангелие", - говорил Христос 1800 лет тому
назад  и говорит еще с большей убедительностью теперь,  - предсказанною им и
совершившеюся теперь бедственностью и неразумностью  нашей  жизни,  дошедшей
теперь до последних пределов бедственности и неразумия.
   Ведь теперь,  после стольких веков тщетных стараний языческим  устройством
насилия обеспечить нашу жизнь,  казалось бы,  не может не быть очевидным для
всякого,  что все направленные  к  этой  цели  усилия  вносят  только  новые
опасности в жизнь и личную и общественную, но никак не обеспечивают ее.
   Ведь, как бы мы ни назывались, какие бы мы ни надевали на себя наряды, чем
бы  и  при каких священниках ни мазали себя,  сколько бы ни имели миллионов,
сколько бы охраны ни стояло  по  нашему  пути,  сколько  бы  полицейских  ни
ограждали   наше   богатство,  сколько  бы  мы  ни  казнили  так  называемых
злодеев-революционеров и анархистов,  какие бы мы сами ни совершали подвиги,
какие  бы  ни  основывали  государства  и  ни воздвигали крепости и башни от
Вавилонской до Эйфелевой,  - перед всеми нами всегда стоят два  неотвратимые
условия нашей жизни,  уничтожающие весь смысл ее:  1) смерть,  всякую минуту
могущая постигнуть каждого из нас,  и 2) непрочность всех  совершаемых  нами
дел, очень быстро, бесследно уничтожающихся. Что бы мы ни делали: основывали
государства,  строили дворцы и памятники,  сочиняли поэмы и песни, - всё это
не  надолго  и  всё  проходит,  не  оставляя следа.  И потому,  как бы мы ни
скрывали это от себя,  мы не можем не видеть, что смысл жизни нашей не может
быть  ни  в  нашем личном плотском существовании,  подверженном неотвратимым
страданиям и неизбежной смерти,  ни  в  каком-либо  мирском  учреждении  или
устройстве.
   Кто бы ты ни был, читающий эти строки, подумай о твоем положении и о твоих
обязанностях - не о том положении землевладельца,  купца, судьи, императора,
президента, министра, священника, солдата, которое временно приписывают тебе
люди,  и  не  о тех воображаемых обязанностях,  которые на тебя налагают эти
положения,  а о твоем настоящем,  вечном положении существа, по чьей-то воле
после целой вечности несуществования вышедшего из бессознательности и всякую
минуту по чьей-то воле могущего возвратиться туда,  откуда ты вышел. Подумай
о   твоих   обязанностях:   не   о   тех   воображаемых  обязанностях  твоих
землевладельца к своему имению,  купца  к  капиталу,  императора,  министра,
чиновника  к  государству,  а  о  тех настоящих твоих обязанностях,  которые
вытекают из твоего настоящего  положения  существа,  вызванного  к  жизни  и
одаренного разумом и любовью. То ли ты делаешь, что требует от тебя тот, кто
послал тебя в мир и к которому ты очень скоро вернешься?  То ли ты  делаешь,
что  он  хочет  от тебя?  То ли ты делаешь,  когда,  будучи землевладельцем,
фабрикантом,  ты отбираешь произведения труда бедных,  строя свою  жизнь  на
этом ограблении,  или,  будучи правителем, судьей, насилуешь, приговариваешь
людей к казням,  или,  будучи военным, готовишься к войнам, воюешь, грабишь,
убиваешь?
   Ты говоришь,  что так устроен мир,  что это неизбежно,  что ты не по своей
воле делаешь это,  но принужден к этому.  - Но разве это может быть, чтобы в
тебя  заложено  было  с  такой  силой  отвращение  к  страданиям  людей,   к
истязаниям, к убийству их, чтобы в тебя вложена была такая потребность любви
к людям и еще более сильная потребность любви от них,  чтобы ты ясно  видел,
что  только  при признании равенства всех людей,  при служении их друг другу
возможно осуществление наибольшего блага,  доступного  людям,  чтобы  то  же
самое говорили тебе твое сердце,  твой разум, исповедуемая тобой вера, чтобы
это самое говорила наука и чтобы,  несмотря на это,  ты бы был  по  каким-то
очень   туманным,   сложным   рассуждениям   принужден   делать   всё  прямо
противоположное этому;  чтобы ты,  будучи землевладельцем или  капиталистом,
должен  был  на угнетении народа строить всю свою жизнь,  или чтобы,  будучи
императором или президентом,  был принужден командовать войсками, т. е. быть
начальником  и  руководителем  убийц,  или  чтобы,  будучи правительственным
чиновником, был принужден насильно отнимать у бедных людей их кровные деньги
для того, чтобы пользоваться ими и раздавать их богатым, или, будучи судьей,
присяжным,  был бы принужден приговаривать заблудших людей к истязаниям и  к
смерти за то,  что им не открыли истины,  или - главное, на чем зиждется всё
зло мира,  - чтобы ты,  всякий молодой мужчина, должен был идти в военные и,
отрекаясь  от  своей  воли и от всех человеческих чувств,  обещаться по воле
чуждых тебе людей убивать всех тех, кого они тебе прикажут?
   Не может этого быть.  Если и говорят тебе люди, что всё это необходимо для
поддержания  существующего  строя  жизни,  а  что существующий строй с своей
нищетой,  голодом,  тюрьмами,  казнями,  войсками,  войнами  необходим   для
общества,  что если бы этот строй нарушился, то наступят худшие бедствия, то
ведь это говорят только те,  которым выгоден этот строй жизни, все же те, их
в 10 раз больше, которые страдают от этого строя жизни, все думают и говорят
обратное. И ты сам в глубине души знаешь, что это неправда, что существующий
строй  жизни  отжил  свое  время и неизбежно должен быть перестроен на новых
началах и что потому нет никакой  нужды,  жертвуя  человеческими  чувствами,
поддерживать его.
   Главное же то,  что если бы и допустить, что существующий строй необходим,
почему ты именно чувствуешь себя обязанным,  попирая все лучшие человеческие
чувства,  поддерживать его?  Кто тебя приставил нянькой этого разрушающегося
строя?  Ни общество,  ни государство,  ни все люди никогда не просили тебя о
том,  чтобы ты поддерживал этот  строй,  занимая  то  место  землевладельца,
купца,  императора,  священника,  солдата, которое ты занимаешь; и ты знаешь
очень хорошо, что ты занял, принял свое положение вовсе не с самоотверженною
целью  поддерживать  необходимый для блага людей порядок жизни,  а для себя:
для своей корысти,  славолюбия, честолюбия, своей лени, трусости. Если бы ты
не  желал  этого положения,  ты не делал бы всего того,  что постоянно нужно
делать, чтобы удерживать твое положение. Попробуй только перестать делать те
сложные,  жестокие,  коварные  и  подлые  дела,  которые ты,  не переставая,
делаешь,  чтобы удерживать свое положение,  и ты  сейчас  же  лишишься  его.
Попробуй   только   перестать,  будучи  правителем  или  чиновником,  лгать,
подличать,  участвовать в насилиях,  казнях;  будучи священником,  перестать
обманывать;  будучи  военным,  перестать  убивать;  будучи  землевладельцем,
фабрикантом,  перестать защищать свою собственность судами и насилиями, и ты
тотчас  лишишься  того  положения,  которое,  ты  говоришь,  навязано тебе и
которым ты будто бы тяготишься.
   Не может  быть  того,  чтобы  человек  был  поставлен  против своей воли в
положение, противное его сознанию.
   Если ты находишься в этом положении,  то не потому, что это необходимо для
кого-то,  а только потому,  что ты этого хочешь.  И потому,  зная,  что  это
положение прямо противно и твоему сердцу,  и твоему разуму,  и твоей вере, и
даже науке, в которую ты веришь, нельзя не задуматься над вопросом о том, то
ли  ты делаешь,  что тебе должно делать,  если остаешься в этом положении и,
главное, стараешься оправдать его?
   Ведь можно  было  бы рисковать ошибиться,  если бы ты имел время увидать и
поправить свою ошибку и если бы то,  во имя чего ты так рискуешь,  имело  бы
какую-нибудь  важность.  Но когда ты знаешь наверное,  что ты всякую секунду
можешь исчезнуть без малейшей возможности ни для себя,  ни для тех,  кого ты
вовлечешь в свою ошибку,  поправить ее, и знаешь, кроме того, что, что бы ты
ни сделал во внешнем устройстве мира,  всё это очень скоро и так же наверно,
как и ты сам,  исчезнет,  не оставив следа,  то очевидно,  что не из-за чего
тебе рисковать такой страшной ошибкой.
   Ведь это так просто и ясно, если бы только мы лицемерием не затемняли себе
несомненно открытую нам истину.
   "Делись тем,  что  у  тебя  есть,  с  другими,  не  собирай  богатств,  не
величайся, не грабь, не мучай, не убивай никого, не делай другому того, чего
не хочешь,  чтобы тебе делали",  - сказано не 1800, а 5000 лет тому назад, и
сомнения в истине этого закона не могло бы быть,  если бы не было лицемерия:
нельзя бы было,  если не делать этого, то по крайней мере не признавать, что
это всегда нужно делать и что тот, кто не делает этого, делает дурно.
   Но ты  говоришь,  что  есть  еще общее благо,  для которого можно и должно
отступить от этих правил: для общего блага можно убивать, истязать, грабить.
Лучше погибнуть одному человеку,  чем всему народу, говоришь ты, как Каиафа,
и подписываешь одному,  и другому,  и третьему человеку  смертный  приговор,
заряжаешь   ружье  на  этого  долженствующего  для  блага  общего  погибнуть
человека, сажаешь его в тюрьму, отбираешь у него его имущество. Ты говоришь,
что  ты  делаешь эти жестокие дела потому,  что ты чувствуешь себя человеком
общества,  государства,  обязанным  служить  ему  и  исполнять  его  законы,
землевладельцем,   судьей,   императором,  военным.  Но  ведь,  кроме  твоей
принадлежности к известному государству и вытекающих из того обязанностей, у
тебя  есть еще принадлежность к бесконечной жизни мира и к Богу и вытекающие
из этой принадлежности обязанности.
   И как  твои  обязанности,  вытекающие  из твоей принадлежности к известной
семье,  обществу,  всегда подчиняются  высшим  обязанностям,  вытекающим  из
принадлежности  к государству,  так и твои обязанности,  вытекающие из твоей
принадлежности к государству, необходимо должны быть подчинены обязанностям,
вытекающим из твоей принадлежности к жизни мира, к Богу.
   И как неразумно  было  бы  срубить  телеграфные  столбы  для  того,  чтобы
обеспечить  отопление семейства или общества и увеличить благосостояние его,
потому что это нарушит законы,  соблюдающие благо государства,  точно так же
неразумно,  для того чтобы обеспечить государство и увеличить благосостояние
его,  истязать, казнить, убить человека, потому что это нарушает несомненные
законы, соблюдающие благо мира.
   Обязанности твои,  вытекающие из твоей принадлежности  к  государству,  не
могут  не  быть  подчинены  высшей  вечной обязанности,  вытекающей из твоей
принадлежности к бесконечной жизни мира или к Богу, и не могут противоречить
им, как это и сказали 1800 лет тому назад ученики Христа (Деян. Ап. IV, 19):
"Судите,  справедливо ли слушать вас более,  чем Бога" и  (V,  29):  "Должно
повиноваться больше Богу, нежели человекам".
   Тебя уверяют,  что  для  того,  чтобы  не   нарушился   вчера   устроенный
несколькими  людьми  в известном уголке мира постоянно изменяющийся порядок,
ты должен совершать поступки истязаний,  мучений,  убийств отдельных  людей,
нарушающие верный,  установленный Богом или разумом неизменный порядок мира.
Разве может это быть?
   И потому  не  можешь ты не задуматься над твоим положением землевладельца,
купца,  судьи,  императора,  президента,  министра,   священника,   солдата,
связанным с угнетениями, насилиями, обманами, истязаниями и убийствами, и не
признать незаконности их.
   Я не  говорю,  что,  если ты землевладелец,  чтобы ты сейчас же отдал свою
землю бедным, если капиталист, сейчас бы отдал свои деньги, фабрику рабочим,
если царь,  министр,  служащий, судья, генерал, то чтобы ты тотчас отказался
от своего выгодного положения,  если солдат (т.е. занимаешь то положение, на
котором  стоят  все  насилия),  то,  несмотря  на  все  опасности  отказа  в
повиновении тотчас бы отказался от своего положения.
   Если ты  сделаешь  это,  ты сделаешь самое лучшее,  но может случиться - и
самое вероятное - то,  что ты не в силах будешь сделать этого: у тебя связи,
семья,  подчиненные,  начальники,  ты можешь быть под таким сильным влиянием
соблазнов, что будешь не в силах сделать это, - но признать истину истиной и
не   лгать   ты   всегда  можешь.  Не  утверждать  того,  что  ты  остаешься
землевладельцем,  фабрикантом, купцом, художником, писателем потому, что это
полезно для людей, что ты служишь губернатором, прокурором, царем не потому,
что тебе это приятно,  привычно,  а для блага людей; что ты продолжаешь быть
солдатом  не потому,  что боишься наказания,  а потому,  что считаешь войско
необходимым для обеспечения жизни людей;  не лгать так перед собой и  людьми
ты всегда можешь,  и не только можешь, но и должен, потому что в этом одном,
в освобождении себя от лжи и исповедании истины состоит  единственное  благо
твоей жизни.
   И стоит тебе сделать только это и само собой неизбежно  изменится  и  твое
положение.
   Одно, только одно дело,  в котором ты свободен и  всемогущ,  дано  тебе  в
жизни,  все  остальные  вне  твоей власти.  Дело это в том,  чтобы познавать
истину и исповедовать ее.
   И вдруг,  оттого что такие же,  как и ты,  жалкие,  заблудшие люди уверили
тебя,  что ты солдат, император, землевладелец, богач, священник, генерал, -
ты  начинаешь  делать очевидно,  несомненно противное твоему разуму и сердцу
зло:  начинаешь истязать,  грабить,  убивать людей,  строить свою  жизнь  на
страдания их,  и главное,  - вместо того,  чтобы исполнять единственное дело
твоей жизни -  признавать  и  исповедовать  известную  тебе  истину,  -  ты,
старательно  притворяясь,  что не знаешь ее,  скрываешь ее от себя и других,
делая этим прямо противоположное тому  единственному  делу,  к  которому  ты
призван.
   И в каких условиях ты делаешь это?  Ты,  всякую  минуту  могущий  умереть,
подписываешь смертный приговор,  объявляешь войну,  идешь на войну,  судишь,
мучаешь,  обираешь рабочих,  роскошествуешь среди нищих и научаешь слабых  и
верящих  тебе  людей тому,  что это так и должно быть и что в этом обязанное
людей,  рискуя тем, что в тот самый момент, как ты сделал это залетит в тебя
бактерия  или  пуля  и  ты  захрипишь и умрешь и навеки лишишься возможности
исправить,  изменить то зло,  которое ты сделал  другим  и,  главное,  себе,
погубив задаром один раз в целой вечности данную тебе жизнь, не сделав в ней
то одно, что ты несомненно должен был сделать.
   Ведь как  это  ни  просто,  и  как  ни старо,  и как бы мы ни одуряли себя
лицемерием и вытекающим из него  самовнушением,  ничто  не  может  разрушить
несомненности  той  простой  и  ясной истины,  что никакие внешние усилия не
могут  обеспечить  нашей  жизни,   неизбежно   связанной   с   неотвратимыми
страданиями и кончающейся еще более неотвратимой смертью,  могущей наступить
для каждого из нас всякую минуту,  и что потому жизнь наша  не  может  иметь
никакого другого смысла, как только исполнение всякую минуту того, что хочет
от нас сила,  пославшая нас в  жизнь  и  давшая  нам  в  этой  жизни  одного
несомненного руководителя - наше разумное сознание.
   И потому сила эта не может хотеть от нас того, что неразумно и невозможно:
устроения нашей  временной  плотской жизни,  жизни общества или государства.
Сила эта требует от нас того,  что одно несомненно,  и разумно,  и возможно:
служения Царствию Божию,  т.е.  содействия установлению наибольшего единения
всего живущего,  возможного только в истине,  и потому признания открывшейся
нам истины и исповедания ее, того самого, что одно все