Ч. Отказывался. Зачем мне это надо?
     К. Ваши помощники многие нечистоплотные.
     Ч. Согласен, наверное.
     К. Ваши очень близкие люди.
     Ч. Меня  это,  конечно,  очень  волнует.   Представляешь,
Петелин  со  мной уже десять лет.  Поверить не могу,  что меня
предают.
     К. Виктор Степанович, ездили люди специально за  границу,
проверяли, все подтвердилось. Шефу я об  этом  докладывал.  Он
говорит:  "Действуйте  по  закону".  -  "Хорошо,  отдаю   куда
положено".
     Ч. Я сказал Скуратову: "Проверяй быстрее. Как только дашь
ответ, ни дня терпеть не буду".
     К. Кстати, он мне заявление писал.
     Ч. Кто?
     К. Петелин.
     Ч. Знаешь, я не могу ручаться... Я другое хочу сказать  -
вообще о нашей ситуации сейчас. Все смотрят и думают: "А вдруг
там Черномырдин что-то выкинет". Не надо мне этого.
     К. Я же говорю, что ваше окружение  так  говорило.  Стоя,
выпивали не за будущего, а  за  нынешнего  президента  Виктора
Степановича Черномырдина. Чокались, не стесняясь.  А  я-то  на
страже нынешнего президента.
     Ч. Александр Васильевич, неужели вы думаете, что при  мне
так бывает? Никогда.
     К. Но, наверное, какой-то повод для этого дается.
     Ч. Нет, это исключено.
     К. Я тоже надеюсь, что это исключено. Но я  поставлен  на
стражу нынешнего президента.
     Ч. Я согласен.
     К. Пока он последний вздох не сделает, я буду за  него  и
по обязанности, и  по  долгу,  и  по-человечески  я  его  буду
защищать. Ко мне подходят разные люди и  говорят:  "Ельцин  же
сначала попал в плен к Гайдару, попал к Чубайсу, к  Грачеву  в
плен попал". Как шефа насчет Грачева  все  убеждали,  а  он  в
ответ: "Павел  Сергеевич  меня  не  предаст  никогда.  Он  так
клянется здорово". Я говорю: "Борис Николаевич, да при чем тут
клятвы, надо же дела делать. Надо думать про Россию".
     Ч. Я вот не клялся, не умею этого делать.
     К. Я один раз поклялся.
     Ч. Ты же не можешь сказать,  что Черномырдин какие-то там
дифирамбы пел.
     К. Лично о вас я шефу никогда ничего плохо не говорил.
     Ч. Но кто-то же это делает.
     К. Вы учтите, что я Борису  Николаевичу  пишу  и  на  его
окружение. Вы думаете, что только  у  вас  Петелин  не  ангел?
Сколько я документов шефу про Батурина показывал?!
     Ч. Тогда зачем же держать?
     К. Илюшин сам, когда прочитал, говорит: "Я согласен, надо
убирать".  И  повод  нашел  хороший.  Поскольку  у   нас   два
дублирующих  аппарата,  можно  упразднить  должность  Батурина
вместе с аппаратом. Мы и президента не позорим...
     Ч. А в чем позор?! Президент  убирает  своего  помощника,
Это дело президента, причем личное.
     К. Он очень  легко  назначает  и  очень  трудно  снимает.
Первое, что он сказал мне про Грачева: "Да, я понимаю,  Грачев
у меня голоса потянет назад. Но как его снять? Ведь  мы  же  с
ним в одном доме живем..."
     Ч. К сожалению, тут, кроме президента, никто  решение  не
примет...
     К. Но нельзя же,  чтобы только начальник  охраны  говорил
что  этот  хороший,  а  этот  плохой.  Премьер  все-таки  - не
последнее лицо у нас в государстве,  наверное, второе лицо. Вы
тоже должны иметь какой-то вес.
     Ч. Грачев тут на Совете безопасности недавно  сказал:  "О
чем  вы  тут  все  говорите?  Реформы  в  армии  у   нас   уже
закончились". Борис Николаевич удивился: "Как закончились?  Мы
их еще и не начинали".
     Ч. Что это за страна,  что это  за  руководители?  Делают
реформы, делают в стране такое и еще перетягивают друг у друга
власть.  Нет!  Пока я премьер,  я  всегда  Бориса  Николаевича
подстрахую.  Его не будет,  я буду.  Три месяца. За три месяца
все можно сделать.  Но я разумный человек,  зачем мне все  это
надо. ...А с кем Борис Николаевич сейчас советуется?
     К. Не имею понятия... К тому же Таня посеяла недоверие  к
этому предвыборному совету. Из-за некоторых  людей.  Например,
из-за Малашенко...
     Ч. Сейчас?
     К. Да. Насколько быстро она им очаровалась, настолько  же
быстро разочаровалась.
     Ч. Детство. Сколько ей лет?
     К. Тридцать шесть.
     Ч. Немало для женщины.
     К. Для женщины немало, если женщина прожила жизнь сама, а
не за папиными плечами. Жизненного опыта  никакого.  Опыт  был
небольшой, когда одна приехала в  Москву.  А  дальше  она  все
время была под крылом.
     Ч. Сейчас, Боже упаси, эти разборки проводить.
     К. Нет, никаких разборок.
     Ч. А что, Малашенко в ЦК работал?
     К. Да, конечно.
     Ч. Сколько ему лет? Он вроде молодой.
     К. Ему лет 36. Посмотри на него и особенно на  руки.  Вот
ваши руки рабочие. А когда вы будете с Гусинским встречаться в
очередной  раз,  вы  посмотрите  на  его  ручки.   С   пухлыми
подушечками  и  обработанными  пальчиками.  Моя  жена  и  теща
увидели эти ручки по телевизору и говорят: "Это  поганые  руки
для мужика". У вас нормальные руки. Хоть вы  и  давно  молоток
держали, но видно, что это рабочие руки.
     Ч. Нет, я если возьму молоток в руки, я им что-то сделаю.
     К. Мы договорились. А вот эти ручки никогда ничего, кроме
ложки, не держали.
     Ч. У телевизионщиков есть метод - снимают руки.  Вот  как
бы ты их ни прятал, они пытаются выбрать момент и снять руки.
     К. Как себя ведешь, да?
     Ч. Нет, им просто надо снять руки  в  какой-то  момент...
Они по ним определяют...
     К. ...психологическое состояние?
     Ч. И психологическое состояние,  и  характер  человека...
Цель моего сегодняшнего  разговора  с  тобой  -  обсудить  два
вопроса. Первый - это надо бросить все силы на выборы  или  на
их перенос. А второй... Предают даже очень близкие люди.  Хотя
не такие уж они мне близкие. Я,  кроме  Петелина,  никого  так
близко не знаю.
     К. В том-то и дело,  что  предают  всегда  самые  близкие
люди.
     Ч. К сожалению, это так.
     К. Те, которые далеко, мы их и не знаем. Предают близкие,
и это самое тяжелое.
     Ч. Да. Это испытание не каждый выносит.

     Последний раз я разговаривал с  Виктором  Степановичем  в
день моей отставки. С тех пор мы не встречались.  Хотя  осенью
96-го я случайно увидел премьера на  хоккейном  матче.  Играла
сборная России со сборной Финляндии. Меня тоже пригласили,  но
я пришел  с  опозданием,  когда  все  зрители уже расселись по
местам.  Окружение  Черномырдина  меня   заметило:   помощники
показывали  в  мою  сторону  пальцем,  чтобы Виктор Степанович
побыстрее отыскал меня глазами.
     Потом мне рассказали, что во время перерыва премьер  ушел
в комнату отдыха и выпил одну за другой  четыре  рюмки  водки.
Затем философски заметил:
     - Да, мы с Сашей нехорошо обошлись, я обязательно  должен
его к себе вызвать и переговорить.
     На трибуну он после этого так и не вышел.

                        Глава седьмая
                       ОСЕНЬ ПАТРИАРХА

           "...И сегодня Коржаков никогда не расстается
       со  мной... Очень порядочный, умный, сильный
       и мужественный человек,  хотя внешне кажется очень
       простым. Но за этой  простотой  -  острый ум, отличная
       и ясная голова".

                         Борис Ельцин. "Записки президента".

     Вопреки ожиданиям, время после отставки не  остановилось,
а потекло еще стремительнее. Постоянно кто-нибудь из  банкиров
предлагал высокооплачиваемую работу - полмиллиона  долларов  в
год, миллион... По-прежнему я был  осведомлен  обо  всем,  что
происходило в Кремле. Мне докладывали о тающем  день  ото  дня
здоровье Ельцина, о твердом намерении Чубайса посадить меня  в
тюрьму. Таким же будничным голосом мне сообщили,  что  Татьяна
Дьяченко выхлопотала у папы разрешение на мой арест.
     В тот период сделать это можно было без лишнего шума.  На
всех каналах  телевидения  интервью  со  мной  находились  под
запретом. Журналисты печатных изданий  не  гарантировали,  что
все сказанное мной будет напечатано без купюр. Мне в  открытую
говорили: "Интервью с Коржаковым запрещены".
     ...В солнечный июльский день, оторвавшись  от  слежки,  я
с друзьями  поехал  на дачу,  в деревню Молоково.  Вскоре туда
прибыла и  съемочная  группа  одного  из  каналов  российского
телевидения.  Для  них  это  была  обыкновенная "халтура" - за
небольшую плату парни согласились записать подробное  интервью
со мной. Мне даже казалось, что оно окажется предсмертным.
     Журналист спрашивал  о  деталях  отставки,  о   долларах,
которые  выносили  люди  Чубайса  из  Белого  дома,  о  ночном
заседании в офисе Березовского,  о  воровстве  в  предвыборном
штабе   Ельцина...  Впервые  перед  камерой  я  мог  предельно
откровенно  рассказать  обо  всем  том,  что  так  старательно
скрывали.  Хотя  знал:  пленку  эту никто и никогда не увидит,
разве что после расправы надо мной.
     Мы беседовали часа три. Сидели на берегу речки, в пляжных
белых шезлонгах. Пекло солнце, я отгонял слепней и вытирал пот
носовым  платком.  Друзья   растянулись   на   мягкой   травке
неподалеку, пили деревенское  молоко  из  бидона  и  проверяли
способности моей овчарки Берты - бросали  палку  и  наблюдали,
кому она ее принесет. Берта подбирала палку, показывала ее мне
и уносила грызть в кусты.
     Потом все  проголодались  и  попросили  скорее  закончить
историческую   исповедь.   Я    тоже    устал    "разоблачать"
государственных   деятелей   перед    ничего    не    ведающим
человечеством... Съемки были прерваны прозаично и естественно.
Будто мы закончили работу над рекламным роликом про стиральный
порошок.
     Оператор вручил мне шесть кассет, и телевизионная  группа
покинула деревню. Я успокоился - теперь рано или поздно правда
выйдет наружу.
     Потом была встреча в редакции еженедельника "Аргументы  и
факты". Там накрыли роскошный  стол,  и  во  время  трапезы  я
отвечал на вопросы  главного  редактора  и  его  заместителей,
Каким-то образом текст беседы попал к Черномырдину. По  Москве
поползли невероятные слухи: я, дескать, рассказал про  больную
почку Наины Иосифовны, выболтал тайны семьи президента. Сейчас
ясно, кто именно обострял ситуацию. Но в тот момент  я  наивно
переоценивал противников: надеялся, что  хотя  бы  после  моей
отставки их головы будут заняты чем-то существенным,  например
планами проведения реформ.
     Надо отдать должное "Аргументам и  фактам":  несмотря  на
утечку  приватного  редакционного  разговора,  они  напечатали
именно  то  интервью,  которое  я  дал  этому   еженедельнику.
Сохранили  и  ключевую  фразу  о  том,  что  Анатолий   Чубайс
исполняет роль регента при больном президенте.
     Печатная блокада хотя бы частично была прорвана.  Ко  мне
повалили  иностранные  журналисты.  Я  часами  просиживал  под
включенными юпитерами, наговаривал сотни метров  магнитофонной
пленки и  удивлялся:  почему  совершенно  разные  люди  задают
абсолютно одинаковые вопросы?
     К тому временя я уже  начал  работать  над  этой  книгой.
Диктовал на магнитофон по одной кассете в день и еще до  конца
не верил, что решусь сказанное опубликовать.  Мне  передавали,
как  плохо  себя  чувствует  Ельцин  и  какие  дерзкие   планы
вынашивают  "победители",  лишь  бы  только   заставить   меня
молчать. Но  чем  настойчивее  они  добивались  молчания,  тем
меньше  оставалось  желания  держать  язык  за  зубами.  Такое
поведение не имело ничего общего с  банальным  упрямством  или
местью. Я вдруг осознал, что ничьих разоблачений не боюсь.
     За  три  дня  до  первой  пресс-конференции  в  гостинице
"Рэдиссон-Славянская" меня предупредили: все готово для  моего
ареста и в ближайшие часы он  произойдет.  Пришлось  скрыться,
"уехать в Разлив".
     В сугубо мужской компании  я  поселился  на  подмосковной
даче. Она была огорожена высоким деревянным забором, и  только
с верхних этажей соседних домов  можно  было  разглядеть,  кто
именно прогуливается по бетонным дорожкам.
     Сад был усыпан спелыми яблоками. Мы их поднимали с  земли
и грызли немытыми.  Хозяин  дачи,  мой  коллега,  оказался  на
редкость практичным. Даже в период вынужденного  заточенья,  в
стесненных бытовых условиях мы питались горячим  супчиком.  Он
его варил из пакетиков и никак  не  мог  правильно  рассчитать
количество  добавляемой  воды  -  ложки  в  этом  супе  стояли
неподвижно.
     Наступил день  пресс-конференции.  С  утра  мне  доложили
обстановку  -  офис  в   гостинице   "Волга"   под   усиленным
наблюдением, подъезды  к  гостинице  под  контролем,  придуман
план, как мою машину не подпустить к  входу...  Но  ровно  без
семи минут первого я переступил порог "Рэдиссон-Славянской".
     Организаторы ликовали   -    пришло    рекордное    число
журналистов   за   весь  период  существования  международного
прессцентра.  До меня в этом же зале  давал  пресс-конференцию
Чубайс,  но  такого  ажиотажа  не  вызвал.  Многим  не хватило
стульев,  кто-то расположился  на  полу,  а  самые  находчивые
журналисты забрались на сцену, встали за спиной и едва ли не в
ухо задавали вопросы.
     Почти час  длилась  пресс-конференция.  Среди  публики  я
заметил доверенных людей Гусинского-Березовского. Их  постные,
угрюмые физиономии стали для меня лучшим показателем успеха  -
значит, я повел себя так, как им меньше всего хотелось.
     По телевидению,   во  всех  выпусках  новостей  постоянно
показывали коротенькие отрывки  из  моего  выступления.  А  на
следующий  день  скандал  раздули  газеты.  Главная  цель была
достигнута - "втихаря", бесшумно отправить меня в тюрьму стало
невозможно.
     Дальнейшие события не имеет смысла описывать подробно. Из
Тулы  пришло  письмо  от  местных  жителей,   они   предлагали
баллотироваться  в  депутаты  Госдумы.  И  я   решился.   Меня
поддержал генерал Лебедь. О  нашей  совместной  с  Александром
Ивановичем акции в Туле президент  высказался,  мягко  говоря,
туманно: "Как тот такой же, так и этот, понимашь..."
     В гневе Борис Николаевич подписал Указ, согласно которому
меня  должны  были  уволить   со   службы   с   несправедливой
формулировкой. Я обратился с иском в суд.
     Ельцина готовили к шунтированию, а  я  задумал  подлечить
колени. По иронии судьбы нам сделали операции в один  день.  А
прежде я прооперировал свою здоровую носовую перегородку  ради
шефа. Борис Николаевич боялся хирургического вмешательства,  и
врачи никак не могли уговорить его лечь на стол. Я выступил  в
роли  подопытного  кролика.  Точнее,  быка.  Мой  благополучно
"разбитый" докторами нос прибавил храбрости президенту. Но это
было, кажется, так давно...
     А прошлой  осенью  в  больнице  меня  захотела  навестить
Татьяна. Папа сильно страдал от одиночества, а нянчиться с ним
умел только я. Но визит, слава Богу, не состоялся.
     Выборы в Туле, несмотря  на  козни  Чубайса,  я  выиграл.
Дошло до абсурда: за пару дней до голосования  пришлось  взять
под  охрану  одного  из  конкурентов  -  московская  "команда"
цинично задумала его устранить, чтобы сорвать выборы.
     А суд с президентом проиграл. Узнав, что интересы Ельцина
представляет адвокат Резник, даже усомнился: а знает ли  Борис
Николаевич о судебном  процессе?  Шеф  терпеть  не  мог  Генри
Марковича, называл его  губошлепом  и  сочувствовал  тем,  чьи
интересы отстаивал этот защитник.
     В зале  суда,  на  заключительном  заседании  я  произнес
короткую речь:
     - Понимаю,  что  мои  слова  могут  быть  восприняты  как
эмоциональные. Первый раз в жизни я нахожусь в  суде  и  вижу,
что здесь такие же обыкновенные люди, с такими же  заботами  и
проблемами, как и во всей  нашей  несчастной  стране.  Поэтому
обращаюсь именно к вашим человеческим чувствам. Я не собирался
становиться сутяжником  и,  может,  даже  не  буду  добиваться
пересмотра  возможного отрицательного решения суда.  Хочу лишь
заметить:  здесь много говорилось об этике.  Но о какой  этике
может идти речь в данной ситуации, если, как выразился Лебедь,
оболганного  русского  генерала  предал   за   пятьсот   тысяч
сребреников,  обнаруженных в коробке из-под ксерокса, человек,
который неоднократно был обязан этому генералу  своей  жизнью.
Спасибо.
     ...Перед сном я иногда вспоминаю какие-нибудь эпизоды  из
прежней жизни. Весной 95-го  мне  сделали  операцию  -  зашили
грыжу  белой  линии.  Грыжа  образовалась   из-за   чрезмерных
спортивных и  физических  нагрузок,  мышцы  пресса  разошлись,
внутренности стали просвечивать через кожу. Врачи настояли  на
операции. Они просили два месяца на  реабилитацию,  но  Ельцин
отвел на все лечение две недели.
     На следующий день после операции Борис Николаевич приехал
меня навестить. Он прибыл часов в пять вечера  и  уехал  около
одиннадцати. Прямо в палате накрыли стол.  Пришлось  выпивать.
Иногда я отходил от стола, прикладывался к подушке. Чувствовал
себя отвратительно. Доктора уже в открытую объясняли шефу, что
спиртное пациенту противопоказано. Но у  нас  считалось:  если
президент приглашает,  не  пить  нельзя.  Борис  Николаевич  -
чудовищный эгоист.
     Миновала неделя, мне сняли швы. Я переехал  в  Барвиху  и
начал ходить пешком. Спустя несколько дней уже нахаживал до 30
километров. Внешние швы заросли, а  внутренние,  по  прогнозам
докторов, должны были прийти в норму только через полгода. Мне
категорически  запретили  поднимать   тяжести   и   заниматься
спортом.
     Вскоре я вышел на работу. Как раз  на  следующий  день  у
Ельцина в Старом Огареве была запланирована встреча с  Кучмой.
Леонид Данилович  перед  президентскими  выборами  на  Украине
хотел заручиться поддержкой Бориса Николаевича.
     После ужина уже обоих пришлось в  прямом  смысле  сначала
поддерживать, а Кучму потом и  выносить.  Шеф  же,  выходя  из
дома, не удержал равновесия и полетел головой вперед, прямо на
дверной косяк. Я успел его подхватить. В тот момент в глазах у
меня  потемнело,  появилось  ощущение,   будто   пресс   опять
разрезали, только на этот раз без наркоза.
     Дату другого  "черного"  дня моей жизни я даже запомнил -
это 26 мая 1995 года.  Мы вместе с  президентом  вернулись  из
Калуги. Во Внуково-2 собралось все "политбюро", там же накрыли
стол.
     Лужков произнес трогательную речь про президента.  Ельцин
был польщен, едва не заплакал от счастья. И тоже очень здорово
говорил  про  Юрия  Михайловича.  И  вдруг  в  середине  спича
неожиданно повернул голову в мою сторону:
     - Юрий Михайлович! Я не верю всему тому, что на  вас  тут
собирают... Мне клевещут, всякие доносы пишут, грязь льют... -
в голосе президента появились истеричные нотки.
     Не знаю,  как у  меня  за  столом  инсульт  не  случился.
Сначала  я  стал  багровым,  потом  серым.  Это  было страшное
унижение. Если моя служба и собирала какие-нибудь "доносы", то
только по приказанию Ельцина.
     Все разъехались, я остался в зале один. Мне  стало  очень
горько. Ни у кого никогда я  не  брал  никаких  подарков.  Мне
предлагали кредиты,  я  отказывался.  Мне  предлагали  готовую
дачу, я отказывался. Отвечал:
     - Если президент поселится, я тоже поселюсь.
     И тут я впервые подумал: завтра он меня вот так  же,  как
сейчас, предаст, и останусь  я  не  только  поруганным,  но  и
нищим...
     ...Журналисты очень часто задают мне вопрос:
     - А если сейчас Борис Николаевич  предложит  встретиться,
вы пойдете?
     Конечно, пойду. Я даже мысленно  не  раз  выстраивал  наш
диалог. Примерно такой:
     - Что же, Александр  Васильевич,  вы  написали  про  меня
такие гадости? Хотели отомстить за то, что отказался от вас?
     - Месть тут ни при чем, Борис Николаевич, да и злобы  уже
не осталось. Просто надоели все эти мистификации  и  про  ваше
здоровье, и про интенсивный труд во имя Отечества. Раньше мы с
вами думали, что обманываем  людей  ради  продолжения  реформ,
ради демократии... А нынче ясно, что все это вранье нужно лишь
вашей семье да горстке людей, приватизировавших власть...
     - Если вы такой принципиальный, что же раньше не написали
эту книгу?
     - Еще год назад ваш закат  был  очевиден  т