трудной, утомившей
его работы, чтобы  рассеяться,  слегка отвлечься,  устроить  себе  небольшой
перерыв.
   Так он появился и в этот вечер. В  своем знаменитом полувоенном френче,
в  мягких кавказских  сапогах,  с незажженной  трубкой  в  руке.  Маленький,
полуседой,   рябой,  великий.  Проговорил,  подкрепляя  слова  успокаивающим
жестом:
   - Сидите, товарищи, сидите. Продолжайте работать.
   -  Мы  обсуждаем  кандидатуры  по разделу  "артист  театра", -  доложил
Фадеев. -  Товарищ Михоэлс рассказывает  о спектакле харьковского  театра по
пьесе "Украденное счастье". Он считает, что исполнитель главной роли в  этом
спектакле артист Бучма заслуживает наивысшей оценки.
   Сталин перевел взгляд на человека, который стоял в дальнем конце стола.
В позе его было ожидание. Он говорил. Его прервали. Он терпеливо ждет, когда
ему разрешат продолжать. Черные  курчавистые волосы окаймляли  обширную, ото
лба  до  затылка,  лысину.  Оттопыренная  нижняя  губа.  Приплюснутый нос  с
горбинкой.  Маленький  урод. И это  -  великий Михоэлс? Это  - король Лир, о
котором взахлеб писали все газеты и журналы Москвы? Король. Надо же.
   -  Товарищ  Михоэлс  считает,  что артист Бучма  заслуживает Сталинской
премии? - уточнил Сталин. - Или есть другая наивысшая оценка?
   - Да, Сталинской премии, - подтвердил Михоэлс. - Это грандиозный актер.
Очень жалко, что в Москве его не знают.
   -  Продолжайте  свой  рассказ,  товарищ  Михоэлс.  Товарищ Сталин вас с
интересом послушает.
   Обычно  при  Сталине  все члены комитета поджимались,  становилось  еще
жестче  лицо  Фадеева,  даже  барственный  Алексей  Толстой  утрачивал  свою
вальяжность.  Но  Михоэлс точно  бы  мгновенно  забыл о его  присутствии. Он
продолжал, будто и не прерывался:
   - И  что делает в этот  момент  Бучма? Он...  молчит. Он молчит полторы
минуты! Он просто сидит и  молчит...  этот  огромный,  сильный, ошеломленный
предательством мужик! И молчит зал. Пол-то-ры ми-ну-ты!  Зал - не дышит. Зал
ждет:  сейчас  он взорвется. Чудовищно. Страшно. Само небо рухнет!.. А он...
не   шелохнувшись,  бровью  не  дрогнув...  произносит...  почти  беззвучно:
"Уйдите".  И от этого беззвучного "Уйдите" рушатся небеса!.. И  только тогда
он встает...
   Сталин напряженно смотрел на рассказчика. Не было тщедушного уродливого
еврея. Был огромный сильный мужик. Наполненный яростью. Страшный от горя.
   Михоэлс говорил еще  минут  десять. Потом умолк. Снова стал  маленьким.
Оттопырилась и отвисла нижняя уродливая губа. Были пустыми глаза. Он все еще
оставался там, на сцене харьковского театра.
   Сталин сунул  в рот  мундштук трубки и  несколько раз ударил  ладонью о
ладонь, не аплодируя, но обозначая аплодисменты. Их оживленно подхватили все
члены  комитета,  включая  всегда  сдержанного  Фадеева.  На  лице  Михоэлса
появилась растерянная улыбка, он как-то суетливо переступил с  ноги на ногу,
зачем-то сказал "Извините" и сел на свое место.
   Сталин вынул  изо рта трубку и медленно  прошел  по  ковровой дорожке -
туда и обратно. Остановился за спиной  Михоэлса. Проговорил, обращаясь через
весь длинный стол к Фадееву:
   - Насколько мне известно, после предварительного отбора остались только
два кандидата на Сталинскую  премию. Артист Михоэлс за  роль короля  Лира. И
артист Бучма. Это так, товарищ Фадеев?
   - Да, товарищ  Сталин. Я  считаю, что  премию нужно  присудить  артисту
Михоэлсу. "Король  Лир" идет  уже несколько лет,  слава о  нем разнеслась по
всему миру. Один из самых знаменитых  режиссеров Гордон Крэг недавно написал
в лондонской  "Таймс":  "Теперь мне  ясно, почему  в  Англии  нет настоящего
Шекспира на театре. Потому что в Англии нет такого актера, как Михоэлс".
   -  А вот  товарищ Михоэлс  считает,  что Сталинскую премию  нужно  дать
артисту Бучме.  Как  же  быть?..  Товарищ  Сталин  не  видел,  к  сожалению,
спектакля  "Король  Лир".  Товарищ  Сталин не  видел и спектакля "Украденное
счастье",  в  котором  играет  артист  Бучма.  Но  товарищ  Сталин  доверяет
художественному  вкусу такого  опытного  артиста  и режиссера,  как Михоэлс.
Товарищ  Михоэлс  убедил  товарища Сталина, что  Сталинскую  премию  следует
присудить артисту Бучме. Я думаю, именно так и нужно сделать.
   Отдых кончился. Пора было возвращаться к работе.
   Возле двери Сталин остановился.
   - Товарищ Михоэлс, вы очень хороший оратор. Вы это знаете?
   - Да, мне об этом говорили. Но поверил в это я только сейчас.
   Сталин вышел.
   Алексей Толстой посмотрел  на закрывшуюся за ним дверь и перевел взгляд
на Михоэлса.
   -  Соломон,  ты не просто очень хороший оратор,  ты великий  оратор,  -
барственно пророкотал он. - Но свою Сталинскую премию ты просрал.
   Михоэлс растерянно поморгал. Потом буркнул:
   - Зато я великий оратор.
   И неожиданно - громко, заразительно - захохотал.

   Нечасто звучал в Кремле такой смех. А возможно, не звучал никогда.

   Вернувшись в свой кабинет, Сталин закурил папиросу "Герцеговина Флор" и
вызвал Поскребышева. Когда его верный помощник и  начальник его секретариата
возник на пороге кабинета, бесшумный и бесстрастный, как тень, бросил:
   - Чаю.  И еще.  Михоэлс.  Спектакль "Король Лир". О нем писали.  Сделай
подборку.
   - Принести сюда?
   - Нет. На Ближнюю. Там посмотрю. Все.
   Поскребышев исчез.

   На другой день во втором часу ночи, когда  Сталин  вернулся на  Ближнюю
дачу, где он постоянно жил после смерти жены, на столе в гостиной уже лежала
стопка  газет  и   журналов.   Публикации  о  спектакле  "Король  Лир"  были
предупредительно отчеркнуты. Поверх стопки лежали два машинописных листка.
   "Объективка".
   Поскребышев умел работать.

   "Михоэлс (Вовси) Соломон Михайлович.  Род.  в1890  г. в г. Двинск, ныне
Даугавпилс, Латвия. Происхождение мелкобуржуазное.
   1911-1915 - учеба в Киевском коммерческом ин-те.
   1915-1918 - учеба на юрфаке Петроградского ун-та.
   С 1918 г. по наст. время - артист Гос. евр. т-ра (ГОСЕТ).
   С 1928  г., после невозвращения  руководителя  ГОСЕТ  Грановского после
гастролей  театра  в Германии,  Франции, Бельгии, Голландии, Австрии  - худ.
рук. ГОСЕТ.
   1935 - присв. звание нар. арт. РСФСР.
   1939  - нагр. орденом  Ленина,  присв. звание  нар. арт. СССР. Введен в
состав Худ. совета Комитета по делам искусств при СНК СССР.
   В ВКП(б) и др. партиях не состоял.
   Женат  вторым  браком. Жена  Михоэлс-Потоцкая  Анастасия  Павловна.  По
непроверенным данным - из рода польских князей Потоцких. Связей с возможными
родственниками в Польше не поддерживает. Служащая Наркомздрава, биолог.
   Двое малолетних дочерей: Наталья, Нина.
   Михоэлс -  театр.  псевдоним.  Фамилию  Вовси  на  Михоэлс  сменил  при
поступлении в еврейскую театральную студию Грановского в 1918 г.
   Жилищные  условия - комната 30  кв.  м. в общей  квартире.  Образ жизни
свободный.  Очень  много времени  занят  в театре.  Чрезвычайно широкий круг
знакомств  в  среде  моск.  интеллигенции,  видных  деятелей науки, техники,
военачальников.
   Поддерживал дружеские отношения с репрессированными  в качестве  врагов
народа  писателем  Бабелем,  режисером Мейерхольдом,  поэтом  Мандельштамом,
журналистом  Кольцовым  и др.  В  ходе следствия компрометирующих  данных на
Михоэлса не получено.
   В наст. время находится в близких дружеских  отношениях  с писателем А.
Толстым,  еврейскими  поэтами  П.   Маркишем,  С.   Галкиным,  писателем   и
журналистом И. Эренбургом, артистами Москвиным, Качаловым и др.
   В быту Михоэлс характеризуется как морально устойчивый.
   К  спиртному не  чужд. Пьет наравне  с  А.  Толстым и даже с  самим  А.
Фадеевым. Может выпить очень много, при этом облика не теряет..."

   Сталин отложил "объективку".
   Умеет работать Поскребышев. Ничего не скажешь. Умеет.

   Сталин  перебрал  стопку газет. Среди  них  обнаружился журнал "Театр".
Сталин раскрыл  журнал  на закладке. Статья называлась  "Об  образе вообще и
Лире в частности". Автор - Соломон Михоэлс.

IV

   "Сыграть  короля  Лира  было моей  давнишней, еще юношеской  мечтой.  Я
учился  тогда в  реальном училище в Риге. В  этом  училище большое  внимание
уделялось изучению мировой литературы. Педагог по литературе часто заставлял
нас   на   уроках  вслух  читать   произведения   классиков.   Драматические
произведения мы всегда читали по ролям. Когда дошла очередь до "Короля Лира"
Шекспира, педагог поручил мне читать роль Лира.  Очень хорошо  помню,  какое
впечатление  произвела  на меня последняя сцена. Она  больше всего волновала
меня во всей трагедии. Это, очевидно, отразилось на моем чтении, потому что,
когда я ее читал, учитель наш прослезился.  В тот день я дал себе слово, что
если когда-нибудь стану актером, то непременно сыграю короля Лира.
   Уже тогда я мечтал стать  актером. Но эти мечтания я прятал глубоко - я
считал,  что  не обладаю достаточными  способностями,  чтобы посвятить  себя
актерской  деятельности. Кроме того, мои родители отнеслись  бы к  подобному
решению отрицательно: в среде, к  которой принадлежала моя семья,  профессия
актера считалась зазорной.  Если  в  столице небольшая часть  актеров иногда
проникала  в другие слои  общества, то  в  провинции  и особенно в еврейской
среде к ним относились отрицательно и никогда их не принимали. Это заставило
меня  скрывать свои мечты, тем  более  что я  был уверен, что из них  ничего
реального  не  выйдет.  Я  начал  серьезно  готовиться к  совершенно  другой
профессии  -  меня  очень  тогда  интересовала  политическая  адвокатура.  Я
воображал  себя  юристом,  с   героическими  усилиями  защищающим  какого-то
человека  -  обязательно революционера  -  и  добивающимся его  освобождения
из-под стражи...
   С тех пор прошло  много времени. Жизнь далеко унесла  меня от юношеских
мечтаний. Я  поступил  в  университет,  учился  на юридическом факультете  и
целиком  отдался  подготовке  к  будущей адвокатской  деятельности.  Изредка
только попадал я в театр.
   Так прошло лет двенадцать. Потом произошла революция. После революции я
поступил в театральную школу.
   В  театре  я играл  в  основном  комедийные  роли.  Но почти  в  каждой
комедийной  роли   я  улавливал  какое-то  трагедийное  звучание.  Оно  было
настолько  ощутимым,  что  порой  рецензенты  даже  называли   меня  актером
трагикомедии, а мои товарищи, восприятию которых я особенно доверял, стали в
один голос советовать мне подумать о шекспировском Лире. Но тогда я  был еще
очень далек от помыслов  о серьезной  работе  над  "Королем  Лиром". Слишком
сильно было во мне недоверие к своим силам.
   В 1932 году в  моей жизни было много горя. Я потерял  за очень короткий
срок нескольких близких мне людей. Эти тяжелые утраты настолько  выбили меня
из колеи, что я стал  подумывать вообще бросить сцену.  Выходить  на сцену и
играть  свои  старые роли  стало для меня  невыносимым. В  этих  ролях  были
комедийные эпизоды, смешившие весь зрительный зал. Мне же этот смех  казался
чуждым. Мне было завидно, что люди могут смеяться. Я сам был тогда внутренне
лишен этой возможности.  Я твердо решил уйти из  театра.  Но мои товарищи по
театру, желая  вернуть  мне  интерес  к  жизни и  к работе,  все чаще и чаще
говорили: "Вот вы сыграете Лира..."

   Сталин нахмурился. Вернулся к началу абзаца. Фраза  "В 1932 году в моей
жизни было много горя" была  подчеркнута. На полях  против этой фразы стояла
карандашная "галочка" и надпись, сделанная хорошо  знакомым Сталину почерком
Поскребышева: "См. комментарий".  В конце статьи лежал еще один машинописный
листок. Сталин прочитал:
   "На обсуждении спектакля  "Король Лир"  в объединении драматургов Союза
писателей выступил драматург А.  Афиногенов.  Из стенограммы: "Плач Лира над
трупом Корделии - почти библейское прощание с телом. В 1932  году у Михоэлса
умерла молодая жена, он провожал ее, шел за гробом и разговаривал все время.
И  теперь играет  это отчаяние  над трупом  мнимой дочери.  Он кричит тонким
голосом, тихим оттого, что отчаяние слишком велико: "О-о-о-о-о..."
   Кого имеет в виду автор статьи, когда пишет о других близких ему людях,
которых он потерял в 1932  г., выяснить не  удалось. В  1932 г.  был раскрыт
контрреволюционный  заговор М. Рютина, В.  Каюрова,  М.  Иванова и др. Среди
обвиняемых и осужденных по делу "Союза истинных марксистов-ленинцев" не было
никого, связанного с С. Михоэлсом".

   Сталин   хмыкнул.  Очень   хороший   работник  Поскребышев.  Но  дурак.
Прямолинеен, как бронепоезд. Как будто,  кроме Рютина,  больше  никто не был
репрессирован в 32-м. Были. А выяснить не удалось, потому что он, Сталин, не
приказал выяснить. И не прикажет, пожалуй. Да, не прикажет. Пока.

   Сталин подошел к окну. Глухо. Пусто. Черно.
   1932-й. Страшный был год. Черный. Никогда еще Сталин не  получал такого
подлого, предательского удара судьбы.
   Незабываемый 32-й.
   Ночь с  8 на  9 ноября.  Ужин  у Ворошиловых  в их  квартире  в Кремле.
Надежда. В  красивом  черном  платье.  Чайная  роза  в  волосах.  Надменная.
Нервная.  До  боли красивая.  До  злобы.  Вырядилась. Корчит из себя.  Хочет
заставить его ревновать.
   Дура.
   В  тот  вечер  он много пил.  Хотелось забыть о делах. Трудный был год.
Опасный. Голод. До  поры - союзник. Не дает притупиться классовой ненависти.
За гранью -  враг любой  власти.  Дело  Рютина - знак,  что эта грань опасно
близка. Доносилось тревожное  -  как  подземный  гул  перед  землетрясением.
Знаки, знаки.  А эти старые бляди Смирнов  и Эйсмонд?  "Неужели в стране  не
найдется человек, который мог бы его убрать?"  Его убрать, Сталина. А?  Иван
Грозный рвал языки. Мало рвал. Он, Сталин, не повторит его ошибку. Да за что
же ему это проклятье? Даже в праздник не дано забыть о делах!
   Еще пил.  Не отпускало. От  этого еще больше мрачнел, ярился. А  эта, с
розой в волосах. Зима, живую розу ей подавай. Да что это она себе позволяет?
Щебечет! Сука.  Он выругался.  Она  оскорбленно  вскинулась.  Демонстративно
отвернулась. "Эй!" -  "Я  тебе не  эй!" Выбежала. Плевать. Молотов, каменная
жопа.   Чего   уставился?   Наливай!   Полина  Жемчужина,   жена   Молотова,
подхватилась: "Я ее успокою". Ушла.  Потом  вернулась. Одна. "Успокоила".  -
"Где она?" "Пошла домой, устала". И ладно. Не первая ссора. И не  последняя.
Так всегда  было: порознь трудно, а  вместе еще трудней. Аллилуевы,  черт бы
их. Вся порода такая. Горячая  цыганская  кровь. Ладно. Праздник должен быть
праздником. Давай, Буденный, спой нам свою любимую: "Едет товарищ  Буденный,
едет-едет на коне..."
   А ночью, сквозь тяжелый сон - хлопок. Как лампочка лопнула.  Поднялся с
дивана в кабинете, открыл дверь ее спальни. Сначала увидел на полу  у порога
чайную розу. Потом дамский никелированный вальтер, подарок ее брата Павлуши,
в откинутой руке. Потом...
   С тех пор он ни разу не зашел в свою квартиру в Кремле.
   Незабываемый 32-й.

   Оказывается, и для этого комедианта он  был  черным. Надо же. До  конца
года Сталин не показывался на людях. Пережигал  в  себе:  гнев, горе, обиду,
боль. Ненависть. При одном воспоминании о Жемчужиной кровь бросалась в лицо.
Успокоила!  Жидовка.  Тварь!  Павлуша, урод.  Нашел  что подарить,  ублюдок:
вальтер. А  может,  не по  глупости подарил,  а с  расчетом? Но больше всего
рвало сердце мелкое. Это его "Эй!". Последнее слово, которое она услышала от
него.  Других слов, какие он молча  говорил  ей над открытым  гробом, она не
слышала.
   Больно-то как, Господи!

   Вылечила работа. Семнадцать  тысяч партийцев,  посланных им в  деревню,
взяли  хлеб.  Голод был  потеснен.  А в  январе  33-го  он  объявил о победе
индустриализации. О  своей победе. "У нас не было черной металлургии - у нас
она есть. У нас не было автомобильной промышленности - у нас она есть. У нас
не было тракторной промышленности - у нас она есть..."
   А  Михоэлс,  так  надо  понимать,  решил  вылечиться  "Королем  Лиром"?
Странное лекарство.

   "Но  во  мне  еще жило  школьное впечатление о  трагедии, я помнил, как
плакал мой  учитель, когда  я  читал последний акт. С тех  пор  я к трагедии
больше  не возвращался. Воспоминания  сохранили мне только  пессимистическую
сторону трагедии. Я помнил, что  там происходит катастрофа, гибель.  Это как
нельзя  соответствовало   моему  настроению.   Внутренне   я   понимал,  что
освободиться  от  тяжести  давившего  меня  горя  можно,  только  с  головой
окунувшись в дело. И я начал  всерьез думать  о том, чтобы поставить "Короля
Лира" у нас в театре..."

   Сталин отложил  журнал. Дальше ничего  интересного быть  не могло. Если
проект  плохой,  то,  как  бы ни  изощрялись  инженеры  и техники, какие  бы
хитроумные новинки  ни придумывали,  ничего у  них  не  получится.  А  пьесы
Шекспира были плохим проектом.
   Сталин много  читал. Читал  и Шекспира. Добросовестно  пытался  понять,
почему его считают одним из величайших драматургов. Не понял. Комедии вообще
невозможно  было читать. Какие  это комедии? Грубо, плоско, тоска зеленая, а
не  комедии.  Не  намного  лучше  трагедии.  Ну, "Отелло"  - куда ни шло.  А
знаменитый "Гамлет"? Чего мается?  "Быть  или не быть". Раз задумался, все -
"не быть".  "Макбет". Неплохо  по замыслу:  борьба  за власть,  вероломство,
кровь. Но опять же: кто  вдохновляет его на борьбу? Женщина? Глупо.  Женщина
не может дать победительную силу мужчине. Какова  бы она  ни  была.  Мужчина
может  совершить  очень  многое, защищая  женщину.  Это  правильно. Но чтобы
женщина вдохновила его на борьбу за власть? Это должно быть в самом мужчине.
Да и  этого мало, чтобы добиться победы. Настоящую силу и волю к победе дает
только идея. Власть - не цель, а лишь средство,  чтобы воплотить эту  идею в
жизнь. И чем идея грандиозней, тем больше воля к победе.
   А  самая,  конечно,  ничтожная  из  трагедий  Шекспира - это тот  самый
"Король Лир". Король делит свое царство. Это не король. Это дурак. Он отдает
царство двум старшим дочерям, про которых с  первых слов ясно, что они суки.
А младшую дочь, любящую его, обделяет. О чем дальше говорить?
   Л. Толстой  прав:  Шекспир бездарный драматург. Ходульный,  надуманный,
насквозь фальшивый. Великий драматург Шекспир - миф.
   А вот сонеты  Шекспира  Сталин любил.  Что  хорошо, то хорошо.  Даже  в
переводе Маршака, хоть некоторые снобы и брюзжали. Снобы всегда брюзжат. Все
им не так. За  их высокоумными рассуждениями - обыкновенная зависть, желание
самоутвердиться за  чужой счет.  Чехов хорошо сказал: "Когда  я критикую,  я
чувствую себя генералом".
   Что же до сонетов Шекспира...  Есть  люди, глухие к стихам.  Но  Сталин
умел их слышать.

   Я счет веду потерянному мной
   И ужасаюсь вновь потере каждой.
   И вновь плачу я дорогой ценой
   За все, за что платил уже однажды.

   Кто во всем мире лучше сказал о бессоннице? Никто.
   Прекрасная архитектура  прекрасна  и  в  развалинах.  Прекрасная поэзия
прекрасна и в переводах.
   Михоэлс в юности  мечтал стать актером. И  стал.  А Сталин мечтал стать
поэтом. И не стал. А мог бы. И, может быть,  неплохим. Недаром же князь Илья
Чавчавадзе, король грузинских  поэтов, опубликовал в своем  журнале "Иверия"
семь стихотворений юного Иосифа Джугашвили. А одно из них было даже включено
в  книгу  "Грузинская  хрестоматия, или Сборник  лучших  образцов грузинской
поэзии". Лучших. Это не им сказано.

   Там, где раздавалось бряцание его лиры,
   Толпа ставила фиал, полный яда, перед гонимым
   И кричала: "Пей, проклятый!
   Таков твой жребий, твоя награда за песни.
   Нам не нужны твоя правда и небесные звуки!"

   Интересно было  бы  отдать этот подстрочник Маршаку и попросить сделать
перевод. Как бы  это  звучало?  Наверное,  не  отказал  бы  в этой смиренной
просьбе Самуил Яковлевич. А там,  глядишь, и остальные стихи перевели  бы  и
издали отдельной книжкой. И чем черт не шутит - приняли бы в Союз писателей.
И - страшно даже подумать - Сталинскую премию дали бы.
   От какой карьеры он отказался, от