тва  Сталина.  Позднейшие
открытия Берия о руководящей роли Сталина в Тифлисе должны быть  отнесены  к
числу тех легенд и ненужных преувеличений, которые  Сталин  сам  еще  считал
необходимым опровергнуть в 1926 г.
   Сталин  оставляет  без  упоминания  батумский  период  своей  работы  как
лишенный в его собственных глазах особого значения.  Если  б  он  остался  в
собственной памяти руководителем уличной демонстрации, которая потрясла в те
годы всю Россию, он не мог  бы  не  упомянуть  о  батумском  этапе  в  своем
революционном восхождении.
   Если оставить в стороне случайную встречу без слов в Вене около  1911  г.
на квартире Скобелева, будущего  министра  Временного  правительства,  -  то
впервые  я  соприкоснулся  со  Сталиным   после   прибытия   из   канадского
концентрационного лагеря в Петербург, в мае 1917 г.  Сталин  был  тогда  для
меня лишь одним из членов большевистского штаба,  менее  заметным,  чем  ряд
других.
   На фоне грандиозных митингов, демонстраций, столкновений  он  политически
едва существовал. Но и на совещаниях большевистского штаба  он  оставался  в
тени. Его медлительная мысль не  поспевала  за  темпом  событий.  Не  только
Каменев и Зиновьев, но и молодой Свердлов, даже Сокольников занимали большее
место в прениях, чем Сталин,  который  весь  1917  год  провел  в  состоянии
выжидательности. Позднейшие попытки наемных историков  приписать  Сталину  в
1917 году чуть ли не  руководящую  роль  (через  посредство  несуществующего
"Комитета" по руководству восстанием)  представляют  грубейшую  историческую
подделку,
   После высылки Троцкого о центре стали писать  с  большей  настойчивостью.
После великой "чистки" центр был введен в учебники,  в  живопись  и  фильмы.
Мифы, как известно, не раз вдохновляли художественное творчество.  Но  никто
до сих пор не сказал, где и когда заседал  этот  "центр",  что  делал,  кому
отдавал приказания, почему отсутствовал в самые важные моменты  и  почему  о
нем никто никогда ничего конкретного не вспоминал.
   1917 год еще больше, чем 1905 год, становится для Сталина  годом  острого
недомогания.  За  кулисами  он  исполняет  административные  и   технические
поручения Центрального Комитета. Всегда являлся кто-нибудь, кто публично его
поправлял, затмевал, отодвигал, причем  в  такой  роли  выступал  не  только
Ленин, но и более молодые, менее влиятельные члены партии,  в  том  числе  и
новички. Но Сталин не мог выдвинуться качествами,  которые  были  у  других,
поэтому все его мысли и усилия характера направлялись на закулисную интригу.
Сталин тяготился обществом людей с более высоким умственным кругозором.
   Он двигается медленно и осторожно, где можно - отмалчивается. Но победы в
Петрограде и позже - в Москве убеждают его.  Он  начинает  входить  во  вкус
власти. После завоевания власти Сталин стал чувствовать себя более уверенно,
не переставая, однако, оставаться фигурой второго плана. Я  заметил  вскоре,
что Ленин "выдвигает" Сталина.  Не  очень  задерживаясь  вниманием  на  этом
факте, я ни на  минуту  не  сомневался,  что  Лениным  руководят  не  личное
пристрастие, а деловые соображения. Постепенно они  выяснились  мне.  Ленин,
несомненно, высоко ценил в Сталине  некоторые  черты:  твердость,  цепкость,
настойчивость, упорство, хитрость  и  даже  беспощадность,  как  необходимые
качества в борьбе. Но Ленин вовсе не считал, что эти данные,  хотя  бы  и  в
исключительном масштабе, достаточны для руководства партией и  государством.
Ленин  видел  в  Сталине  революционера,  но  не  политика  большого  стиля.
Самостоятельности идей, политической инициативы, творческого воображения  он
от него не ждал и не  требовал.  Ценность  Сталина  в  глазах  Ленина  почти
исчерпывалась в области администрирования и аппаратного маневрирования.
   Помню, во время гражданской войны я расспрашивал  члена  ЦК  Серебрякова,
который тогда работал вместе со  Сталиным  в  Революционном  Военном  Совете
Южного фронта: не мог бы Серебряков в интересах экономии  сил  справиться  и
без Сталина? Серебряков ответил: "Нет, так нажимать, как Сталин, я не  умею,
это не моя специальность". Способность  "нажимать"  Ленин  в  Сталине  очень
ценил,  Сталин  чувствовал  себя  тем  увереннее,  чем  больше  рос  и  креп
государственный аппарат "нажимания". И тем больше дух революции  отлетал  от
этого аппарата.
   Чтобы как-то объяснить ту неизвестность, в которой  оставался  Сталин  до
1924 года и  даже  позже,  официальные  историки  повторяют:  "Он  не  искал
популярности". Неправда, он напряженно и  страстно  искал  ее,  но  не  умел
найти. Эта неспособность всегда сверлила  его  сознание  и  толкала  его  на
обходные и кривые пути.  В  свете  нынешнего  положения  вещей,  когда  весь
аппарат государства и партии превращен в машину  славословия  вождя,  трудно
принять всерьез это объяснение. Нет, жажда  известности,  влияния  на  самом
деле пожирала его. Но в тот период, когда известность  можно  было  получить
непосредственно волею самих масс, когда завоевать ее можно было лишь  пером,
устной речью, теоретическим творчеством, - эта  известность  оставалась  для
него совершенно недоступной. Нужно было,  чтоб  известность  и  популярность
привела к образованию аппарата и чтоб этот  аппарат  сам  стал  машиной  для
фабрикации популярности.
   На самом деле Сталина не  любят  даже  в  ближайшем  окружении.  Служащие
Кремля относились к нему с неприязнью. "Ходит  по  Кремлю  насупленный,  как
Иван Грозный", - говорила наша  кухарка,  эстонка.  (Жили  в  Кремле  крайне
скученно. Большинство работало вне стен Кремля. Заседания кончались  во  все
часы  дня.  Столовая  имеет  овальную  форму.  Тут  подают   пищу,   которая
доставляется  из  ресторана  или  которую  готовит  женщина,  находящаяся  в
услужении.)
   Это не означает, однако, что не  существовало  преданных  Сталину  людей.
Наоборот,  их  было  много.  Но  это  была  преданность  особого  рода.   Не
преданность учеников учителю,  который  обогатил  их  мысли,  а  преданность
людей, которых вождь вывел из ничтожества и которым он  помогает  обеспечить
привилегированное положение.
   Лишенный возможности апеллировать к лучшим чувствам массы, Сталин ищет  с
нею связи грубостью выражений. Он подстраивается к  худшим  сторонам  массы:
невежеству, узости кругозора, примитивности мысли. В то  же  время  грубость
служит ему для прикрытия хитрости. Грубость -  это  именно  то  впечатление,
которое складывается у среднего человека, когда  он  слушает  речь  Сталина.
Именно это впечатление и нужно Сталину, ибо он тщательно  контролирует  свою
грубость и подчиняет ее своей хитрости. Свою  страсть  он  вкладывает  не  в
сильные выражения,  а  в  тщательно  подготовленный  план,  по  отношению  к
которому органическая грубость составляет лишний дополнительный ресурс.  Это
метод крайне приспособленного человека, у которого при большой и напряженной
воле слабые логические ресурсы. "Сталин сделал ошибку", - говорит  противник
по какому-нибудь конкретному поводу. Вместо анализа этого конкретного повода
Сталин отвечает: "Мой противник никогда не  делает  ничего,  кроме  ошибок".
Суварин  пишет  биографию  Сталина,  где  на  основании  неоспоримых  фактов
вскрывает некоторые неблагоприятные стороны его  характера  и  деятельности.
Сталин отвечает: "Суварин является агентом  "наци"".  Таков  основной  метод
Сталина, таков его единственный метод.
   Почему не издается собрание речей и статей Сталина, полное  собрание  его
сочинений? Можно не сомневаться, что  мысль  о  таком  издании  возникала  у
всегда готовых молодых карьеристов не раз. Но Сталин  не  мог  не  подавлять
такие планы в зародыше.  Ничего  более  опасного  для  Сталина  нельзя  себе
представить. Девятилетний период духовной школы наложил неизгладимую  печать
на его личность и на его  успехи.  Русскому  языку  он  научился  на  уроках
духовной схоластики. Русский язык навсегда остался для него полуиностранным,
семинарским, натянутым. Богословие не было для  него  наукой,  для  изучения
которой он пользовался русским языком, как и для изучения  других  наук.  Он
изучал русский язык вместе с богословием.  От  этого  богословские  формы  и
обороты навсегда вошли в его сознание как формы и обороты русского языка.
   Богословская аргументация всегда имеет формальный характер, и чем дальше,
тем меньше она уверена в себе. Она подбирает доводы  у  авторитетов  церкви,
классифицирует  эти  доводы   и   нумерует   их.   Семинарист   должен   был
доказательства бытия Божия заучивать в порядке схоластических  доводов.  Эту
манеру изложения Сталин  изучил  вместе  с  богословием  и  русским  языком,
который остался для него, однако, навсегда чужим языком. Иосиф Сталин так же
плохо владеет русским языком, как Адольф Гитлер  -  немецким.  В  оправдание
Сталина нужно, однако, сказать, что он  лишь  в  одиннадцатилетнем  возрасте
познакомился с русским языком. Но мысль его лишена оригинальности, смелости,
меткости. Анализ ее стиля обнаруживает крайнюю неуверенность в  себе.  Может
показаться, что эта характеристика совершенно не вяжется с образом  Сталина,
главной чертой которого является решительность. На самом деле  решительность
свойственна Сталину только в области действия, когда  оно  навязывается  ему
всей совокупностью обстоятельств и когда оно может быть  осуществлено  через
посредство массивного аппарата. В царстве мысли он чувствует  себя,  как  на
льду, боится поскользнуться, выбирает уклончивые и неопределенные выражения.
Талант обобщения  ему  не  свойственен,  его  мысль  слишком  медлительна  и
эмпирична, его ум неповоротлив и скуден, его заученные образы отдают до сего
дня тифлисской семинарией, даже строки, продиктованные подлинной ненавистью.
Наш автор не идет дальше вульгарности.
   Характерными чертами ораторской речи является не отдельная от  логических
доводов "часть патетическая", а проникающий через всю речь дух импровизации,
творчества в момент произнесения,  обусловленное  этой  импровизированностью
волнение,  увлечение  непосредственным  общением  с  массой   слушателей   и
возможностью подвинуть их к неотложному решению.
   Сталин дает нам всем другие образцы:
   "Россия - заряженное ружье с приподнятым курком, могущее  разрядиться  от
малейшего  сотрясения.  Да,  товарищи,  недалеко  то  время,  когда  русская
революция поднимет паруса и сотрет с лица  земли  гнусный  трон  презренного
царя!.." и т. д. Ружье с поднятым курком, которое на  всех  парусах  стирает
царя с лица земли, - это нагромождение образов достаточно для характеристики
Кобы как теоретика и как писателя. Годы, увы, не  принесут  в  этой  области
больших изменений.
   "Никогда не был прочь", - пишет Сталин  вместо  "всегда  был  не  прочь".
Текст звучит обычно посредственный, как перевод с иностранного  языка.  "Что
такое Временное правительство?" - спрашивал Сталин и отвечал: "Это -  кукла,
это жалкая ширма, за которой стоят кадеты, военная клика и союзный капитал -
три опоры контрреволюции".
 
   Литературные ресурсы Сталина остались те же,  что  в  Тифлисе.  Временное
правительство оказывается одновременно "куклой" и "ширмой". Но  по  существу
оценка верна.
   Недаром сказано, что человек - это стиль. Никто  не  требует  от  Сталина
качеств писателя, но его стиль вполне выдает природу его мысли.  Как  только
Сталин переходит в область общих идей, его язык  становится  неопределенным,
сбивчивым, термины только приблизительно  отвечают  понятиям  и  одна  фраза
искусственно связана с другой.
   Печать время от времени возобновляет предположение, что Сталин  стремится
к международной революции. Нет более ошибочной мысли. Международная политика
полностью подчинена для Сталина внутренней. Внутренняя политика означает для
него прежде всего борьбу за самосохранение. Политические проблемы  подчинены
полицейским. Только в этой  области  мысль  Сталина  работает  непрерывно  и
неутомимо.
   ...Говорил он медленно и осторожно. Но под этим как бы апатичным  голосом
слышалась сдерживаемая страшная злоба, с  которой  гармонировали  желтоватые
белки глаз. Вся фигура показалась мне в первый раз зловещей и,  пожалуй,  не
мне одному. Речь мало касалась темы и не отвечала  на  аргументы.  Зато  она
заключала в себе ряд инсинуаций, которые большинству  оставались  непонятны,
да они и предназначены были для кадров, для людей аппарата.
   Сталин как бы инструктировал их, как надо выступать  перед  массами,  где
нет верхов партии и где можно говорить не стесняясь.
   Я вспоминаю, впрочем, эпизод, где Сталин вышел из себя. Это  происходило,
кажется, на заседании Советской делегации Коммунистического  Интернационала.
Речь шла об интриге, которую Сталин подводил под Зиновьева как  председателя
Коммунистического Интернационала. Сталин, как всегда, требовал искренности и
сокрушенно говорил, что у  оппозиции  нет  искренности.  Надо  сказать,  что
разговоры Сталина об искренности  -  его  любимая  тема  -  всегда  выводили
оппозицию из себя. Да и сторонникам Сталина не всегда было по себе.  Каменев
крикнул какое-то резкое замечание, вроде "лицемер".  Сталин  ответил  грубым
ругательством, завязалась подлинная  перебранка.  Каменев  стоял  бледный  и
взволнованный, сцена была очень тяжелая.
   Был и другой  эпизод,  когда  Сталин  под  давлением  оппозиции  оказался
вынужденным огласить перед широкой  аудиторией  запретный  текст  ленинского
завещания.  Сталин  редко  выходит  из  себя,  редко  повышает   голос   или
употребляет  жестикуляцию.  Только  по  грубости   выражений,   по   цинизму
обвинений, да еще по глухому  тембру  голоса  можно  подметить  душащую  его
злобу. Именно таким тоном он читал завещание Ленина. В отместку он  прочитал
некоторые старые документы, которые могли  повредить  членам  оппозиции.  Он
читал  с  намеренными  искажениями,  предназначенными  для  протокола.   Его
прерывали, поправляли, уличали. На возгласы с мест  он  не  находил  ответа.
Полемическая находчивость не свойственна его неповоротливому  уму.  В  конце
концов он  совершенно  потерял  равновесие  и,  приподнявшись  на  цыпочках,
форсируя свой голос, с поднятой вверх  рукой  стал  хрипло  кричать  бешеные
обвинения и угрозы, вызвавшие оторопь во всем зале. Ни раньше, ни позже я не
видел его в таком состоянии исступления.
   Двойственность  проходит  через   всю   политику   Сталина.   Фазу   этой
двойственности составляет нерасчлененная мысль, которая никогда  не  доводит
своих выводов до конца и сохраняет за собой возможность соглашаться и с  той
и с другой стороной. Этот  органический  оппортунизм  мыслей  Сталин  делает
сознательным орудием в борьбе.  Свою  неспособность  к  последовательному  и
систематическому мышлению Сталин превращает в орудие  политической  интриги.
Он не додумывает  и  не  договаривает  свои  мысли  до  конца.  У  него  нет
потребности  к  систематической  оценке  обстановки.  Он  не  торопится.  Он
выжидает.  Он  полусоглашается  с  одними  и  другими,  пока  не   созревает
обстановка для окончательного решения или не вынуждает его занять позицию.
   Мы видим Сталина тем же в  вопросе  о  строительстве  Красной  армии.  Он
повторяет свой маневр в Октябре, как и целую серию предшествующих  маневров.
Формально он с Лениным и  постольку  с  Троцким.  На  деле  он  полностью  с
оппозицией. Он руководит ею, подбирает обиженных, распространяет через своих
агентов наиболее отравленные слухи, он, наконец, опираясь  на  опыт  фронта,
систематически пытается оказать давление на Ленина. Он не решается выступить
против военной политики открыто, пока Ленин стоит на ее защите.
   Если оставить в стороне кавказский период, который  запечатлен  больше  в
ретроспективных воспоминаниях, малонадежных, то мы знаем  Сталина  в  четыре
периода. Во-первых, когда в 1910 - 1911 гг., в период  самой  острой  борьбы
внутри партии, Сталин, ища дверь в Центральный Комитет, в письме за  границу
солидаризировался с  примиренцами  против  Ленина.  Во-вторых,  когда  он  в
редакции "Правды" поддерживает примиренцев  против  Ленина  и  доводит  свою
двойную  игру  до  острого  конфликта  с  Лениным.  Мы  помним  также,   как
снисходительно Сталин отнесся в 1915 г. к Каменеву и его поведению на  суде.
Где  Ленин  видел  поведение,  недостойное  социал-демократа,   там   Сталин
голосовал за резолюцию, которая в общем и целом одобряла поведение  Каменева
и депутатов на суде. В-третьих, в Сибири, где он лавирует  между  Лениным  и
интернационалистами-примиренцами. Эта его позиция особенно ярко  проявляется
в марте 1917 г., когда он, заявляя о своей солидарности с Лениным, стоял  за
объединение  с  меньшевиками.  Наконец,  в  октябрьский  период,  в  момент,
несоизмеримо более важный,  чем  когда-либо,  мы  видим  Сталина  в  составе
большинства в ЦК и в то же  время  в  качестве  защитника  правой  оппозиции
Каменева и Зиновьева. Он не видел оснований "лезть  на  стену".  Разногласия
Зиновьева и Каменева с Лениным казались ему второстепенными. В общем и целом
он был согласен с  обеими  сторонами.  Дело  шло  о  массах,  о  неизвестных
величинах. Сталин не спешил сжигать мосты к позиции  Зиновьева  и  Каменева.
Беседовский писал: "Сталин - маньяк интриги. Он обожает создание  закулисных
интриг и комбинаций, - и лучшие моменты его  жизни  связаны  с  титанической
борьбой против Ленина и Троцкого".
   По словам того же Беседовского, "цареубийство было делом Сталина. Ленин и
Троцкий стояли за то, чтобы держать царскую семью  в  Петербурге,  а  Сталин
опасался, что, пока жив Николай II, он будет  притягивать  белогвардейцев  и
пр.".  12  июля  1918  года  Сталин   сговорился   с   Свердловым,   обычным
председателем съезда Советов. 14 июля он посвятил в  свой  план  Голощекина,
который 15 июля шифрованной  телеграммой  известил  комиссара  Белобородова,
который вел наблюдение за царской семьей, о намерениях Сталина и  Свердлова.
16 июля Белобородов телеграфировал в Москву, что через три дня  Екатеринбург
должен пасть. Голощекин повидал Свердлова, Свердлов  -  Сталина.  Положив  в
карман донесение Белобородова, Сталин сказал: "Царь никоим образом не должен
быть  выдан  белогвардейцам".  "Эти   слова   были   равносильны   смертному
приговору", - пишет Беседовский.
   Среди молодых революционеров царской эпохи был известный  процент  таких,
которые на допросах держали себя без достаточного мужества. В зависимости от
их дальнейшего поведения  партия  либо  изгоняла  их  навсегда,  либо  снова
принимала в свои ряды. В 1923 г. Сталин в  качестве  генерального  секретаря
сосредоточивал все материалы в своих руках, и они  остались  у  него  лучшим
орудием  против  сотен   старых   революционеров.   Угрозами   разоблачения,
компрометации или исключения из партии Сталин добивался от этих лиц рабского
послушания и доводил их шаг за шагом до полной деморализации.
   Сталин не мог подчинить себе людей более высокого склада.  В  Курейке  он
замыкался и членораздельно отвечал на  вопросы,  потому  что  не  располагал
ресурсами для господства над людьми, которые были по крайней мере равны ему,
а в некоторых отношениях и выше его. Он поэтому направлял свое  внимание  на
людей  примитивного  склада,  низкой  культуры,  сильной  воли   и   слабого
интеллекта. В тюрьме он тяготел к уголовным. Ленин впоследствии говорил, что
Сталин умеет  разговаривать  с  башибузуками.  Чтобы  справиться  с  людьми,
превосходившими его, он подбирал аппарат из людей, которые подчинялись  ему.
Не было такого средства, перед которым  он  бы  остановился.  В  Центральном
Комитете при  разного  рода  ответственных  назначениях  приходилось  давать
характеристику людей. Сталин пользовался высказываниями  отдельных  лиц  ЦК,
чтоб сообщить это заинтересованному, восстановить его  против  противника  и
привязать к себе. Эти приемы развернулись постепенно в  целую  систему.  Эта
система стала могущественной с того времени, как Сталин