ших глазах
воплотилось в столь ужасную политическую  действительность коммунистического
строя. Сейчас, когда всякий мало-мальски здравомыслящий человек воочию видит
уродливость  и ложность  этой  веры, осмеяние ее не многого стоит.  Конечно,
там,  на родине,  где омертвевшие формулы этой  ложной  веры губят  жизнь  и
творят бесчеловечные,  неправые дела, действенная  и идейная  борьба с  ними
есть гражданский долг. Но в области подлинной духовной жизни эта вера теперь
уже  столь  мертва,  ее  горение  в  душах  так  основательно  потухло,  что
изобличать ее  и глумиться над нею было бы делом слишком дешевым. Наше время
тем меньше  имеет права на  это,  что  все уродство  этой веры  продолжает в
значительной мере жить в нем, лишь с обратным,  противоположным содержанием.
Сколько  есть в  наши дни людей, отравленных тем же узким  по-литицизмом, --
людей, для  которых, как  мы уже поминали, добро и  зло совпадает с правым и
левым (как  оно  раньше совпадало с левым и правым)  и которые  на вопрос  о
смысле их жизни могут ответить только: "ненависть к большевикам"!

     Мы  описали  это  прошлое для того, чтобы оживить в памяти  невероятную
силу  над  русскими  умами  и  душами  этого  кумира  революции,  глубину  и
могущество веры в него. Здесь, где мы занимаемся не политикой и политической
пропагандой, а осмыслением нашего духовного прошлого и  настоящего, мы можем
и должны помянуть не только ложность и нелепость содержания этой  веры, но и
нравственно-духовную  силу  ее  власти  над душами. Вспомним,  что  тысячи и
десятки тысяч русских людей, между которыми было много подлинно талантливых,
вдохновенных  душ,  жертвовали  ради  этого  кумира  своей жизнью,  спокойно
всходили на виселицы, шли в ссылку и  в тюремное заключение,  отрекались  от
семьи,  богатства,  карьеры,  даже от  духовных благ  искусства и  науки,  к
которым  многие из них были призваны. Со скорбью  об их заблуждениях, но и с
уважением, которого заслуживает даже самая ложная и зловредная вера,  должны
мы вспомнить  об  этой рати мучеников, добровольно приносивших себя в жертву
молоху  революции.  О  них  поведал  Европе  в  эпической  книге Кеннан, они
приводили своим героизмом  в восхищение  Ибсена,  изнывавшего  от  мещанской
пошлости благополучной  европейской жизни. Чтобы  понять  трагедию  крушения
этой  веры, нужно прежде  всего ощутить ее  былую силу и  обаятельность. Все
ужасное, бушующее  пламя  русской революции разгорелось  от  огня этой веры,
благоговейно  хранимого  в душах  в течение  более полувека. И когда в душах
интеллигенции,  начиная  с 1905  года,  этот  пыл  начал  уже  потухать, и в
особенности когда  интеллигенция в  октябре 1917  года  в  ужасе  и смятении
отшатнулась  от  зажженного  ею же  пожара,  огонь этой  веры перешел в души
простых  русских  мужиков,  солдат  и  рабочих. Ибо  сколько  бы порочных  и
своекорыстных вожделений ни соучаствовало в  русской революции -- как  и  во
всякой революции,  --  ее  сила,  ее упорство,  ее демоническое могущество и
непобедимость объяснимы только из той пламенной  веры, во имя которой тысячи
русских  людей, "красноармейцев"  и  рабочих,  шли  на смерть,  защищая свою
святыню  --  "революцию". А  сколько есть  еще  доселе интеллигентов, людей,
считающих  себя  мыслящими и  разумными  политическими деятелями,  которые и
теперь еще.  когда  сама жизнь громко вопиет  о ложности и гибельности  этой
веры, продолжают судорожно за нее цепляться, ибо боятся, утеряв  ее, утерять
смысл  жизни.   Одни,   в  рядах   коммунистов,   упорно  слагают   с   себя
ответственность   за   все  сотворенное  зло,  погрязают  в   преступлениях,
оправдываемых  политической необходимостью,  -- только потому,  что не имеют
внутреннего мужества отречься от ложной веры, не в силах признаться, что они
впали в роковое заблуждение. Другие,  ужаснув-' шиеся зла, которое  принесла
революция,  стараются ответственность  за  него  снять с  самой  революции и
перенести на отдельных людей или на отдельную партию.:

     Так некоторые, отчасти  в бессознательной  слепоте, отчасти из упорного
нежелания сознаться в банкротстве своей веры, продолжают -- во имя революции
--  -геройствовать в  борьбе  с порядком, порожденным  революцией,  как  они
раньше  геройствовали  в  борьбе со  старым порядком.  Все  это  --  явления
судорожного,  отчаянного стремления  искусственно  раздуть потухающий  огонь
старой веры; обаяние которой было так безмерно велико и всевластно.

     Но  все же -- вера эта  умерла и ничто уже не  в  силах воскресить  ее.
Кумир,  которому   поклонялись  многие  поколения,  которого  считали  живым
богом-спасителем, которому приносились бесчисленные человеческие  жертвы, --
этот  кумир,  которому  сейчас  тупые  фанатики  или  бессовестные  лицемеры
вынуждают еще  поклоняться,  во  имя  которого расстреливают людей,  калечат
русскую жизнь, издеваются над  истинной религией,  --  именно  в силу  этого
потерял свою власть над душами, изобличен как мертвый  истукан. Живые души в
ужасе  и  омерзении отступились от  него. Большевики со своей  точпи  зрения
вполне  правы,  когда   обвиняют   русскую  революционную   интеллигенцию  в
"предательстве". Они не понимают лишь или не хотят понять глубокой трагедии,
оправдывающей эту измену.  Интеллигенция в момент осуществления высших своих
надежд,  в момент  наступления чаемого в  течение  более  полувека  "царства
бо-жия" -- именно  наступления революции  и торжества  ее  идеалов  -- вдруг
поняла,  что бог-спаситель  ее заветной веры  есть  ужасное, всеистребляющее
чудовище или  мертвый истукан, способный вдохновлять лишь безумных и лишь на
безумие и  убийственные дела. Острота  этой  трагедии  смягчена  и  прикрыта
отчасти тем, что она совершалась в смене поколений, отчасти тем, что в более
чутких сознаниях  она  назревала уже  давно, по  меньшей мере  с 1905  года,
отчасти, наконец, в силу общего защитного приспособления человеческого духа,
загоняющего   в  бессознательные  глубины  все   наиболее  тягостное   и  не
допускающего озарения его светом ясного сознания.

     Но что,  собственно,  здесь изобличено как ложное и  злое начало, какая
именно  вера умерла  в душах,  какое  божество раскрылось как мертвый кумир?
Совершенная  ясность здесь далеко еще не  достигнута. Одни, наименее чуткие,
думают, что достаточно внести  в  старую веру маленькие  поправки,  наложить
заплаты на лохмотья старых  знамен, подвести  подпорки  под разваливающегося
истукана  и  подклеить его  трещины, чтобы  все  сразу  вновь увидали в  нем
прежнее,  лучезарно-обаятельное  божество. Говорят: "мы ошибались  в степени
подготовленности русского народа, который еще  не созрел для социализма  или
для революции вообще"; или: "мы поняли теперь, что социализм есть благо лишь
в непременном сочетании с демократическими началами, а вне связи с ними есть
зло",  и т. п.  Те,  кто находятся в таком духовном состоянии,  нас здесь не
интересуют;  это --  либо  толстокожие,  тупые  упрямцы,  которых  ничем  не
прошибешь,  либо  же  люди,  боящиеся  сами  себе  сознаться  в   глубине  и
значительности  происшедшей  духовной  катастрофы.  Другие,   более  глубоко
потрясенные  -- такие,  вероятно,  преобладают  --  делают более радикальные
выводы:  они   говорят,  что  жизнь  изобличила  ложность  социализма,   или
революционизма,  и   что   поэтому   отныне   надо   начать   служить  прямо
противоположным идеалам: надо  провозгласить  священность института  частной
собственности,   надо   восстановить   монархию,   уверовать    в   принципы
консерватизма и т. п. Все это отрицательно вполне правильно, т. е. поскольку
сводится к честному констатированию окончательного крушения  старой веры. Но
все это далеко не так радикально, как это кажется и  как это необходимо. Ибо
опрокинуть один кумир, для того  чтобы тотчас же воздвигнуть другой и начать
ему   поклоняться  с   прежним  изуверством,  не   значит   освободиться  от
идолопоклонства  и окончательно  понять смысл происшедшего его  изобличения.
Пусть  социализм как  универсальная система  общественной  жизни изобличен в
своей  ложности  и   гибельности;  но  история  показывает,  что  и  крайний
хозяйственный  индивидуализм,   всевластие  частнособственнического  начала,
почитаемое  за  святыню, также калечит жизнь  и несет зло и  страдания; ведь
именно   из   этого  опыта  и  родилась   сама   вера  в  социализм.   Пусть
революционность, жажда опрокинуть старый  порядок, чтобы все устроить заново
в  согласии  со  своими  идеалами,  есть   величайшее  безумие;  но  история
показывает,  что и  контрреволюционность,  когда она  овладевает  душами как
абсолютное начало, способнастать  таким же насильственным подавлением жизни,
революцией  с  обратным содержанием.  Пусть  так называемые "демократические
идеалы" -- свободы, всеобщее избирательное право и т. п.  -- неспособны уже,
после пережитого,  зажечь души верой;  но и слепая  вера в монархию есть для
нас тоже поклонение  кумиру. Вообще  говоря -- все общественно-политические,
социальные принципы на свете относительны. Дело специалистов, людей научного
знания  и общественного опыта --  расценить относительное значение  каждого,
степень его полезности или вредности, условия и формы, при которых они могут
оказаться целесообразными  или которые,  наоборот, делают  их неуместными. И
наряду  с этим трезвым, спокойным научным знанием  каждая эпоха имеет в этой
области свои  увлечения, свои  односторонности, --  и ни  одна такая вера не
вправе  с  презрением  говорить  о  другой  и  считать себя  единоспасающей.
Идолопоклонство  революционной  веры  заключалось  не только  в  том, и даже
совсем   не   в    том,    что   она   имела   ложные    или   односторонние
социально-политические  идеалы,  а  в   том,   что  она  поклонялась   своим
общественным  идеям  как идолу  и  признала  за  ними  достоинство  и  права
всевластного  божества. То,  что  сейчас  погибло и крушение чего есть, быть
может,  единственное оправдание  или единственный  смысл  всей  общественной
катастрофы, есть не только определенное общественное мировоззрение, а именно
сама качественная природа ложной, идолопоклоннической веры.

     Но мы уже невольно вышли за пределы обсуждаемой здесь темы. Собственно,
крушение кумира революции как такового  -- какими бы хитросплетениями разума
ни  пытались  некоторые  еще спасать этот  кумир -- настолько очевидно, есть
столь бесповоротный факт русского духовного развития, что подробно  говорить
о  нем -- именно в  контексте  духовного развития  -- не было бы даже особой
надобности,  -- сколько  бы  ни приходилось кричать  о  нем на  перекрестках
политической жизни.  Но дело в  том, что кумир революции был еще так недавно
укоренен  в таких глубинах духа, что его крушение не может пройти  бесследно
для всей структуры духовной жизни. Кумир этот столь тесно был связан с рядом
других  кумиров,  что он  неизбежно увлекает их  за  собой в своем  падении.
Другими словами,  его падение  есть только начало,  первый  этап  или первый
симптом  наступающего  глубокого  духовного  переворота, наличность которого
многие смутно  ощущают,  но лишь немногие осмыслили до конца.  В  предыдущих
строках  мы уже вплотную подошли  к  усмотрению  крушения  иного,  еще более
универсального кумира -- кумира политики вообще.



     II. КУМИР ПОЛИТИКИ


     Разочарование,  овладевшее  душами  в   результате   крушения   идеалов
революции,  в  результате  того,  что напряженно-страстная,  самоотверженная
политическая  борьба за  осуществление  "царства божия на  земле" привела  к
торжеству царства  смерти  и сатаны,  --  это  разочарование гораздо  глубже
простои потери веры в определенные, частные политические идеалы  социализма,
демократии и  т.  п.  Многие ощутили, не  отдавая себе  в  том сознательного
отчета, --  а  кто  имеет очи, чтобы  видеть, те  ясно увидали в  частной, с
известной точки зрения  случайной,  судьбе русской  революции нечто  гораздо
более многозначительное  и общее -- именно крушение  политического фанатизма
вообще. Дело не в одних частных ошибках старого мировоззрения -- не только в
том, что социализм есть утопия, в своем осуществлении губящая жизнь, или что
было  ребяческой наивностью усматривать  все зло  жизни в  носителях  старой
власти или в ее  системе  и  считать безгрешными  и  святыми  и весь русский
народ, и в особенности деятелей революции.  Если отвлечься  от  частностей и
сосредоточиться на основном -- не  есть ли судьба  русской революции судьба,
прежде  всего, всякой революции вообще? Не  то же  ли  самое случилось и  во
французскую революцию, где во имя торжества  разума творилось дикое безумие,
где  во имя свободы, равенства и  братства  воцарился  чудовищный деспотизм,
всеобщий  раздор  и  панический  ужас,  бессмысленное  истребление  людей  и
разрушение хозяйственной  жизни,  разнуздались  садические  инстинкты  мести
ненависти  и  жестокости? Не  то  же  ли  самое  творилось  и  в  английскую
революцию, где строгие  добродетельные пуритане с именем Бога на устах после
ежедневной  утренней  молитвы  беспощадно  истребляли  мирных  инакомыслящих
людей,  в которых  они  видели  "безбожных амалекитян  и филистимлян", и  на
радость  сатаны   мечом  и   разрушением   пытались  насаждать  в  личной  и
общественной  жизни  чистое  пуританское  благочестие?  История  революций в
бесконечных вариациях  и видоизменениях повторяет одну и  ту  же классически
точно и  закономерно развивающуюся тему:  тему о святых и  героях,  которые,
горя  самоотверженной  жаждой  облагодетельствовать  людей, исправить  их  и
воцарить на земле добро и правду, становятся дикими извергами,  разрушающими
жизнь, творящими  величайшую  неправду, губящими живых людей и  водворяющими
все  ужасы анархии  или бесчеловеческого  деспотизма. Дело не в том, значит,
какие  именно политические или социальные идеалы пытаются осуществить;  дело
--  в самом  способе их осуществления, в какой-то основной,  независимой  от
частного политического содержания морально-политической  структуре отношения
к жизни и действительности во имя общественного идеала.

     Но,  может  быть,  такова  роковая  судьба  именно   только  революций,
возмущений  низших  классов, низвержений  тронов  и  исторически сложившихся
порядков?  История революции  в этом  смысле  есть,  конечно,  особая  тема,
имеющая  свою  собственную  закономерность.  Но  духовный  взор,  достаточно
изощрившийся  на   страдальческом  опыте  революции  и  потому  обозревающий
достаточно широкий горизонт, не останавливается на  этом.  Он видит дальше и
видит  ту же  трагедию или то  же сатанинское превращение добра во зло и  во
всех  контрреволюциях,  религиозных войнах,  во  всех  вообще насильственных
осуществлениях в жизни  каких-либо абсолютных  идеалов общественно-духовного
устроения. Разве  мы  не имели опыта "белого", контрреволюционного движения,
воодушевленного  самыми  чистыми  и  бесспорными  идеалами спасения  родины,
восстановления  государственного единства и порядка,  -- движения,  которое,
правда, не имело  своего  торжества и  потому в памяти многих сохранило свою
святость мученической борьбы  за  правое дело, но о котором  все  же один из
самых пламенных, но и самых  чутких и правдивых его вождей уже должен  был с
горечью  признать, что "дело,  начатое  святыми,  было закончено  бандитами"
(буквально так же, как русская революция)? И не то же ли самое произошло и с
торжеством  реставрации   Бурбонов  ("белый   террор!")  или   с  торжеством
"Священного  союза",  основатели  которого  действительно  были полны чистой
мечты освобождения  человечества  от ужасов революций и войн,  умиротворения
жизни на началах христианской любви и вместо этого заключили Европу в душную
тюрьму и довели ее  тем до катастрофы 48-го года?  А католическая реакция 16
-- 17-го века, Варфоломеева ночь, герцог Альба и  -- еще шире -- злосчастная
судьба католической теократии вообще -- судьба  мечты о христианской  церкви
как всемирной власти, насаждающей царство правды и любви? Нет, куда бы мы ни
обратили взор, всюду одно и то же:


     И прежде кровь лилась рекою,
     И прежде плакал человек * --

     * Из "Переложения "Екклесиаста" Н.М.Карамзина

     и  лилась эта кровь всегда во имя насаждения какой-то  правды, и плакал
человек,  которого  какие-то   самоотверженные  благодетели,  во   имя   его
собственного спасения, истязали и насиловали.

     Если с этой точки зрения окинуть общим  взором  всю жизнь человечества,
то  приходится  усмотреть  парадоксальный, но воочию  явственный  факт  (его
очевидность еще усугубится для нас, если обратить внимание -- о чем ниже  --
на тиранию идей, принципов и идеалов в частной жизни людей): все горе и зло,
царящее на земле, все  потоки пролитой крови и слез, все бедствия, унижения,
страдания,  по меньшей  мере на 99  %  суть результат  воли к  осуществлению
добра, фанатической  веры в какие-либо священные принципы,  которые надлежит
немедленно насадить на земле, и  воли к беспощадному истреблению зла;  тогда
как  едва  ли  и  одна  сотая  доля  зла  и бедствий  обусловлена  действием
откровенно злой, непосредственно преступной и своекорыстной воли.

     Что же отсюда следует? -- спросят нас. Проповедуете  ли вы  толстовское
непротивление  злу,  отрицание  государства, всякого  принуждения  или  даже
всякой политической действенности вообще?  Прежде всего,  по крайней мере на
этой стадии  наших размышлений, мы ничего вообще не проповедуем -- мы просто
повествуем  об истории духовного опыта и связанных с  ним разочарований  Нам
нет  поэтому надобности обсуждать здесь  систематически  сектантское  учение
толстовства.  И лишь  во  избежание  недоразумений  мы должны  указать,  что
духовный  опыт,  который  мы  пытаемся  пересказать,  ни  в  малой  мере  не
тождествен с отвлеченной доктриной толстовства. Прежде всего уже потому, что
толстовское отрицание государства  и политики конкретно  кульминирует тоже в
определенном общественно-политическом  идеале  -- именно  идеале  анархизма,
который в нем также выступает как абсолютное добро,  подлежащее немедленному
осуществлению.  Пусть здесь  отвергается всякое принудительное осуществление
идеала;  но  уже одно то, что мы имеем здесь дело с фанатической сектантской
доктриной, для  которой абсолютное добро воплощается  в определенном порядке
отношений, в определенном образе действий, -- уже одно это заставляет нас на
основании  изложенного духовного опыта видеть  в этом учении не освобождение
от  кумира, а воздвижение нового кумира,  иное идолопоклонство, приводящее к
тому же роковому результату разнуздания зла из желания сотворить  добро.  Да
ведь  мы  имели  на наших глазах  живой  конкретный  пример,  к  чему  ведет
фанатическая   дбх-трина   отрицания   государства   и   насилия:  проповедь
непременного  и немедленного  братания  с  неприятелем,  отказа  от  военных
действий, эта  священная  война, объявленная  войне  в 1917 году  хотя  и не
толстовцами,  но с  явным  использованием нравственных мотивов  толстовства,
привела не к всеобщему умиротворению, а к еще большему, неслыханному раздору
и развалу  жизни, когда во имя этой проповеди брат пошел  на брата. Нет, кто
действительно ощутил в своей душе  гибель старых кумиров, тому не по пути ни
с каким сектантством -- в том числе и с толстовством.

     По  существу  здесь  надо  сказать   еще   следующее.  Крушение  кумира
"политики",  веры  в  какой бы  то  ни  было  идеал  общественного  порядка,
немедленное и полное осуществление которого уничтожало бы зло и водворяло бы
на  земле  добро  и  правду,  --  это  крушение  совсем  не  тождественно  с
принципиальным отрицанием государства, принуждения, политической жизни и  т:
п. Скорее наоборот: всякое такое принципиальное отрицание,  т. е, возведение
отрицания в  священный принцип, в ранг абсолютного добра есть,  как уже было
у