х истребить, белые  люди
должны прийти им на помощь... Идем, вождь. Не  бойся  ничего!  Дауд  будет
охранять нас и пошлет нам победу.
   - Спасибо! Ты храбр. Мы выступим завтра же, и мы победим...
   "А я заберу сокровища кафрских королей", - сказал про себя Сэм Смит.



        13

   Крепость на колесах. - Приток Замбези. - Тропический пейзаж. - Флора  и
фауна  Южной  Африки.  -  Птица-полицейский.  -  Ткачи  и   секретари.   -
Птица-кузнец. - Человек  наводит  панику.  -  Неудобный  соперник.  -  Два
парламентера. - Между своими. - Перемирие. - Мучительное ожидание.

   Тяжелый фургон, в котором путешествовали две молодые женщины  и  Клаас,
остановился в нескольких сотнях метров от  Замбези,  на  берегу  небольшой
речушки, которая перед впадением в гигантский поток образует лиман. Журча,
бежит прозрачная вода между скалами, оставляя на них клочья  перламутровой
пены. Речушка  неглубока,  однако  многочисленные  оползни,  нагромождение
валунов,   причудливо   сбившихся   в   островки,   плодородные   участки,
разбросанные тут и там, - все это  говорит  человеку  хоть  сколько-нибудь
опытному, что в иные  минуты  скромный  ручеек  превращается  в  бурный  и
неукротимый поток. Путешественник осторожный не доверился бы  этой  зыбкой
почве; он бы остановился на привал где-нибудь подальше и повыше. Но  Клаас
расположился именно здесь, в местности, не защищенной  от  затопления,  на
самом берегу ручья, который разбухает от  неожиданных  грозовых  ливней  и
широко разливается. Либо у Клааса  были  какие-то  серьезные  соображения,
либо он проявил непостижимую беспечность...
   Он поставил фургон  на  открытом  месте,  прямо  "под  палящими  лучами
солнца, так что  духота  должна  была  там  быть  совершенно  невыносимая.
Правда, на брезентовую  крышу  фургона  он  положил  густой  слой  зеленых
листьев. Но они быстро пересохли. К мерам защиты от солнца  присоединялась
целая система укреплений, которые должны были оградить фургон если  не  от
воды, то по крайней мере от нападения диких зверей, а также от  общения  с
людьми: мы имеем в виду забор из  кольев  и  бревен  и  камни,  наваленные
позади забора. Видимо, Клаас боялся каких-то очень опасных врагов.
   Что же побудило белого дикаря добровольно отказаться от лежавшего всего
в нескольких шагах великолепного местечка, которое  пышная  растительность
делала похожим на райский сад?
   Здесь растут огромные купы бамбука, сжатые у основания и  развевающиеся
вверху, как огромные султаны. Их твердые, правильной цилиндрической  формы
коленчатые  стволы,  покрытые  нежно-зеленой  листвой,  раскачиваются  при
малейшем дыхании ветерка, и тот, кто однажды  слышал  их  странный  шепот,
никогда его  не  забудет.  То  тут,  то  там  среди  этого  зеленого  моря
возвышается одинокая пальма, подобная неподвижной колонне с  капителью  из
листвы. Древовидный папоротник переплел свою причудливую листву с  листвой
дикой финиковой пальмы; гвиала с красноватой корой смешала свои  ароматные
плоды с  венчиками  индиго.  Смоковницы,  у  которых  нижняя  часть  листа
светлая, а верхняя усыпана темными пятнами, похожими на запекшуюся  кровь,
мрачно возвышаются рядом с инжирным деревом,  у  которого  ветви  отягчены
широкими, гладкими листьями, твердыми, как металлические пластинки.  Затем
для очаровательного контраста над  этим  цветником  сплетается  в  кружево
нежная  листва  стручковых:   акация-жираф,   дерево,   стручки   которого
питательны; акация колючая,  вся  утыканная  опасными  шипами;  гигантская
мимоза, которая сворачивается, едва к ней прикасается  хоботок  насекомого
или крыло бабочки; мимоза с опьяняющим  запахом  и  баугинии,  испещренные
причудливыми полосами.
   Тут и там возвышается одинокий зеленый купол баньяна. Никакое дерево не
может расти в тени этого гиганта тропических  лесов,  бесчисленные  стволы
которого высасывают из почвы всю ее влагу.  Под  ним  может  расположиться
целое племя.
   Необозримым  ковром  раскинулись  густые  и  сочные  травы,  украшенные
ослепительно яркими цветами  мака,  амариллиса  и  др.  Обращает  на  себя
внимание цветок чистой белизны, каждое утро покрывающий землю благоуханным
снегом. Он живет лишь один день.  Туземцы  зовут  его  "тиаку-са-питсе"  -
"нога зебры". Его лепестки, распустившись, привлекают рои бабочек, похожих
на ожившие драгоценные камни, которые высыпались из волшебной шкатулки феи
цветов. А  бабочек  подстерегают  быстрые  кузнечики,  деловитые  муравьи,
шумливые стрекозы.
   На больших и малых деревьях, на стеблях и на ветвях,  на  травах  и  на
цветах, на скалах, на камнях, торчащих из ручьев, и на болотах  двигается,
прыгает,  летает,  охотится,  ловит  рыбу  целый  мир  птиц,   еще   более
разнообразных, чем растения.
   Красивые стрекозы, у которых изумрудные крылья  окаймлены  сапфиром,  с
веселым шумом гоняются друг  за  дружкой  и  при  малейшем  подозрительном
шорохе прячутся в ямках, которые они себе вырыли на берегу реки и  которые
служат им гнездами. Голубые  и  оранжевые  зимородки  ныряют  быстро,  как
стрелы, ловя свою добычу;  большие  пеликаны,  объединяющиеся  в  стаи  до
пятисот  голов,  взлетают  и  спускаются  где-то  в  отдалении,   описывая
правильные  симметричные  круги.  Суетливая  и  крикливая  ржанка,   вечно
сердитая, злобная, как моська, но  храбрая,  как  львенок,  старается,  по
одной только своей сердечной доброте, восстановить порядок среди пернатых.
Она смело преследует больших, поддерживает малых и  предупреждает  стычки.
Но сколько хлопот и забот, сколько крику! Маленькие зеленые попугаи, самые
неугомонные болтуны здешних мест, вынуждены замолчать, равно как и  черные
ткачи, которые не менее любят поболтать, чем их родичи-дрозды.
   Пурпурные  ибисы,  которые   среди   всего   этого   гомона   сохраняют
бесстрастное величие египетских божеств, величественно парят над торжищем,
озабоченные только  тем,  чтобы  вырвать  личинку  или  мелкую  рыбешку  у
голубого аиста, у розового фламинго, у красивой белой цапли или у  дерзкой
чайки.
   Большие гуси в черном одеянии, с грозной шпорой на крыле, пасутся рядом
с цесарками и куропатками, ищущими у себя под ногами муравьиные яйца.
   Время от времени большая птица с  пепельно-голубой  спинкой  и  светлой
грудкой камнем падает  с  высоты,  на  которой  она  держалась  одиноко  с
гордостью гладиатора. Она испускает пронзительный крик и падает в траву, и
тотчас завязывается борьба с невидимым противником. Птица прикрывает  себя
крылом со шпорой, как щитом. Перья на голове и на шее нахохливаются, птица
яростно бьет клювом и шпорой, затем снова  величественно  взмывает  ввысь,
держа в когтях змею, которой она раздробила  череп.  Это  птица-секретарь,
называемая также змеиной птицей.
   Наконец,  к  трепещущим  звукам,  напоминающим  арфу,  которые   издает
великолепный     красный     тритон,     присоединяется      металлическое
"дзинь-дзинь-дзинь" ржанки Бюршеля. Этот звук до такой степени  напоминает
звон наковальни, что туземцы прозвали птицу  "сетулатсепи",  что  означает
"кующий железо". Услышав этот тройной удар молота, крылатые  певцы  тотчас
смолкают. Всем известна бдительность  птицы,  которая  "кует  железо".  Ее
звучный призыв - не что иное, как крик тревоги:  он  означает,  что  птица
заметила белоголового орла, который сейчас налетит на ветви  акации,  хотя
они и кажутся необитаемыми. Неожиданно стая красивых птиц с  нежно-зеленым
оперением, сливающимся с цветом листвы, улетает с  паническим  шумом.  Это
зеленые голуби: крик сетулатсени еще раз спас их от когтей хищника.
   Короче - повсюду вокруг торжествует природа, жизнь бьет ключом  в  этом
перелеске. А в доме на колесах жильцы  заперлись  наглухо,  точно  они  не
хотят видеть это великолепное зрелище и не боятся духоты.
   Но что это за паника внезапно охватила жителей тропического  леса?  Они
как будто привыкли к виду фургона. Это соседство до сих пор  нисколько  не
угрожало их жизни и свободе. Но вот  они  стремглав  улетают,  исступленно
крича.
   Причина этого внезапного и поспешного бегства  скоро  станет  понятной.
Послышались человеческие голоса, приглушенный топот лошадей, и  на  опушке
показывается многочисленная группа всадников в грязных одеждах, с помятыми
лицами и всклокоченными бородами.
   Два гиганта выступают  впереди.  Они  командуют  "стоп"  и  подходят  к
забору, которым окружен фургон. Дверь  тихо  открывается,  и  высовывается
угрюмое лицо Клааса.
   Он бросает мрачный и подозрительный взгляд  на  новоприбывших,  которые
стоят под деревом, затем с решительным видом выходит, держа наготове  свое
длинное голландское ружье.
   - Это вы, Корнелис? Это вы, Питер? - ворчит он. - Что вам надо?
   - Брат мой Клаас, - насмешливым тоном отвечает Питер, человек с  рубцом
через всю голову, - вы не очень любезны.
   - И у вас короткая память, - со  своей  стороны  прибавляет  одноглазый
Корнелис.
   - Пусть меня унесут черти и пусть они  свернут  вам  шеи!  У  меня  нет
времени любезничать, в особенности с вами.
   -  Конечно...  Вы  приберегаете  всю  вашу  любезность  для  этих  двух
голубиц...
   - Молчать!.. Что тебе нужно?
   - Очень просто. Вы разработали довольно хитрый план и сообщили его нам,
если мне не изменяет намять,  в  шалаше  его  преподобия,  в  окрестностях
Нельсонс-Фонтейна.
   - Дальше.
   - Вы говорили, что мы можем легко овладеть кладом  и  будем  богаты  не
менее, чем королева Англии. С тех пор у нас текут слюни. А  теперь,  когда
мы у самой цели, в вас заговорила совесть и к  тому  же  голосом,  который
напоминает голос измены!
   - Дальше! - снова буркнул Клаас, которому уже  стала  ударять  кровь  в
голову.
   Взял слово Питер:
   - Вы говорили, что мы все разбогатеем, а себе вы вдобавок возьмете жену
нашего врага. Нас  это  устраивало  вдвойне,  потому  что  месть  -  штука
приятная... Но сокровища кафрских королей!.. - На лице бандита  отразилась
жадность.
   - Однако, - перебил Корнелис, - вам не кажется ли, Клаас,  что  это  не
слишком уважительно с вашей стороны разговаривать с нами  здесь,  даже  не
приглашая войти? Ведь мы, черт возьми, родные братья,  а  не  враги...  По
крайней мере, до сих пор между вами вражды не было!
   - И так хороши будете! - оборвал Клаас. - Я никому верить  не  могу.  И
вам меньше, чем кому бы то ни было.
   Корнелис и Питер грубо расхохотались. В их хохоте  были  и  насмешка  и
угроза. Корнелис заявил вызывающим тоном:
   - Ладно, Клаас, мы знаем, что нам остается делать.  Вы  хотите  забрать
себе и клад и бабенку. Это уж чересчур, дружище! Вы слишком жадны! Как  бы
не пришлось пожалеть!.. Во всяком случае, мы-то пришли к  вам  со  словами
мира. Обдумайте их до завтра. Когда  солнце  пройдет  треть  своего  пути,
будет поздно.
   - Чего же вы, собственно, хотите? - воскликнул Клаас, которого все-таки
встревожила угроза милых братцев.
   - Сейчас скажу. Мы знаем, что клад закопан где-то здесь, поблизости. Но
не мы одни это знаем. По-видимому, тайну  плохо  берегли,  потому  что  ее
знает масса народу  на  прииске  Виктория.  Люди  покинули  свои  участки,
организовались и против нашей воли поставили  нас  во  главе  всего  дела.
Теперь они хотят взяться за поиски вместе с нами. К тому же они, бедняжки,
торопятся. А вы сами знаете, что  жадность  -  плохой  советчик.  Если  вы
запретесь у себя в фургоне, то можно биться об заклад, что на вас  нападут
и обе ваши птички достанутся нашим ребятам...
   - Пусть тронут хоть один волос с их головы! Убью!
   - Возможно. Одного, двух, десять, если хотите. Но какой бы вы  ни  были
герой, не надеетесь же вы все-таки удержать целую ораву людей, которые  не
боятся ни бога, ни черта и только хотят дорваться до клада?
   - Клад - другое дело. А женщины при чем?
   - Братец Клаас, вы удивительно непонятливы! До сих  пор  я  считал  вас
самым умным в семье, но я вижу, что ошибался... Что  же,  выходит  -  жена
этого проклятого француза не знает, где закопаны алмазы?
   - Знает! Но она не скажет...
   - Вы не умеете ее заставить. Вы не умеете разговаривать с  женщинами...
Неужели вы здесь не хозяин? Не полный хозяин, перед которым все трепещет и
которому все повинуется?
   - Вам какое дело?
   - А такое дело, что если вы не знаете, как взяться, то я  вас  научу...
Способов много! Например, не  давать  им  ни  есть,  ни  пить.  Не  давать
спать... Подпалить пальчики... Мало ли что можно попробовать...
   - Нет! - решительно возразил Клаас.
   - Как хотите. Я вижу, она вас околдовала.  Ваше  дело!..  Мне  остается
только предупредить вас, что двух дней не  пройдет,  а  красотка  будет  в
наших руках и тогда уж она заговорит... А теперь прощайте или,  верней,  -
до свидания!..
   Клаас пожал плечами,  молча  поигрывая  ружьем,  повернулся  к  братьям
спиной и, как собака, забрался под фургон.
   Бандиты удалились. Они пошли к своим дружкам  сообщить  о  неудаче.  Те
встретили их отчаянной бранью. Потребовался весь  авторитет  обоих  буров,
чтобы отговорить банду от немедленного нападения на фургон.
   - Ладно, - ворчал Клаас, - орите сколько угодно! У меня еще целая  ночь
впереди. За двенадцать часов, да еще в  темноте,  такой  человек,  как  я,
может многое успеть...
   Тут он заметил, что  к  фургону  приближается  несколько  человек.  Они
потрясали оружием и громко кричали.
   - Вот как? - сказал он. - Уж не собираются ли они  нарушить  перемирие,
объявленное  Корнелисом  и  Питером?  Это  бы  меня  удивило.  Мои  братцы
отъявленные мерзавцы, но они люди слова. Эй, там! Стой, буду стрелять!..
   Но те продолжали приближаться, и Клаас выстрелил. Один упал,  остальные
застыли на мосте, хотя кричать не перестали.
   - Клад!.. Сокровища!.. Мы хотим сокровища кафрских королей! - орали они
в ярости.
   - Сокровища? Ладно. Подождите до  завтра.  Будут  вам  сокровища...  Вы
таких и но ждали!
   В то время как свидание  трех  братьев  заканчивалось  этими  кровавыми
событиями, госпожа де Вильрож и Эстер, которые слышали до последнего слова
всю их циничную беседу, бледные, но полные решимости,  находились  на  той
половине фургона, которая была им отведена для жилья. С тех  пор  как  они
узнали, что Альбер находится где-то неподалеку, их воля еще более окрепла.
Уверенные в том, что скоро придет помощь, если только смерть но избавит их
от долгого заточения, они  сохраняли  ясное  спокойствие  духа,  какое  не
всякий закаленный мужчина смог бы сохранить при подобных обстоятельствах.
   Их  непреклонная  твердость  торжествовала  над  всеми  поползновениями
Клааса, который боялся потерять одновременно и женщину  и  клад  и  потому
держался скорей как преданный слуга, чем как неумолимый тюремщик.  Правда,
он знал, что госпожа  де  Вильрож  способна  привести  в  исполнение  свою
страшную угрозу и взорвать фургон. Это сознание сильно  сдерживало  его  с
того самого дня, когда появился Сэм Смит.
   - Вы не боитесь, Эстер, не правда ли? -  сказала  Анна  своей  подруге,
которую выстрел заставил вздрогнуть.
   - Нет, сестра. Я ничего не боюсь, и я надеюсь.
   - О, я тоже! Я горячо верю, что скоро придет Альбер, и моя  уверенность
дает мне сверхчеловеческие  силы.  Он  придет,  я  это  чувствую,  и  наши
страдания  кончатся.  Вы  увидите,  Эстер,  как   эти   свирепые   бандиты
разбегутся, едва он появится. Он храбр и силен, как лов, и никто из них не
выдержит его страшного взгляда. Если бы вы  только  знали,  как  эти  буры
боятся его!..
   - Повторяю вам: я надеюсь. Хотя нам остается так  мало  времени.  Нужно
чудо...
   - Альбер его совершит.
   - Если бы эти негодяи искали только клад! Но увы! Вот уже  неделя,  как
наш тюремщик держит нас взаперти, но они знают, что мы находимся здесь. Вы
видели, как они настойчиво рассматривали наш фургон, когда упустили из рук
того человека, из-за которого я  осталась  сиротой?  Я  долго  жила  среди
золотоискателей. Я знаю, на что  способны  эти  люди.  Их  ведь  ничто  не
удержит...
   - Ну что ж, мы умрем, но позора не примем.
   Тем временем друзья Корнелиса и Питера, видимо, несколько успокоились и
в надежде на скорое разрешение всего  дела  стали  петь  песни.  Несколько
человек подняли труд того, которого подстрелил Клаас, и стащили  в  речку.
Другие сопровождали эту мрачную похоронную процессию,  выплясывая  бешеную
фарандолу и крича:
   - Сокровища кафрских королей!
   Этот крик, повторенный  тысячу  раз,  прокатывался  по  лесу  до  самых
берегов Замбези.



        14

   Клаас обдумал план обороны.  -  Заросли  эвфорбий.  -  Приготовления  к
ночной экспедиции. - Мнение бура о револьверах. - Клаас узнает, как попала
в руки его преподобия  карта,  украденная  у  Жозефа.  -  Братья-враги.  -
Отравление реки.  -  Страшные  последствия  купанья.  -  Ужасные  свойства
эвфорбий. - Не на чем ехать. - Гроза. - Наводнение.

   В ожидании, когда наступит ночь, под  прикрытием  которой  он  надеялся
избавиться от  своих  врагов,  Клаас  сидел,  уставившись  взглядом  в  ту
сторону, откуда доносилось пение, и мучительно думал.  Отбросив  несколько
планов, как неосуществимые, он с настойчивостью дикаря перебирал все новые
и новые, один смелей другого, но пришлось отказаться и от них: они были не
под силу одному человеку, да и времени было мало. Солнце уходило на  запад
очень  быстро,  и  Клаас  стал  считать  минуты   с   чувством   человека,
приговоренного к смерти. Он  был  близок  к  отчаянию,  когда  взгляд  его
внезапно упал на скалы, доходившие до самой реки.
   Странная растительность покрывала  эти  светлые  гранитные  глыбы.  Она
прилепилась ко всем извилинам, торчала из всех щелей.  Это  были  твердые,
бледно-зеленого цвета стволы, ровные, как свеча, и лишенные какой бы то ни
было листвы. Трудно представить  себе  что-нибудь  более  унылое  и  более
нарушающее приветливость окружающего леса. Ничего не  может  быть  мрачней
этих прутьев, похожих на бронзовых змей, воткнутых в стоячем виде в скалу.
   Вздох облегчения, который  можно  было  бы  принять  за  вздох  бизона,
вырвался из груди Клааса. Бур улыбнулся и, подобно  великому  сиракузскому
математику, воскликнул:
   - Есть! [Великий сиракузский математик Архимед (287-212  гг.  до  н.э.)
воскликнул: "Есть!" - когда открыл закон о том, что  тело,  погруженное  в
жидкость, теряет в весе столько, сколько весит вытесненная им жидкость.]
   Он узнал  молочай  эвфорбию,  опасное  растение  с  острыми  колючками,
которое дает одновременно и  масло  и  сок,  таящие  смерть  для  людей  и
животных. Он внимательно всмотрелся в скалы, измерил на  глаз  расстояние,
сделал чуть недовольную гримасу, заметив, что  оттуда  слишком  близко  до
расположения его врагов, затем  со  свойственной  ему  беспечностью  пожал
плечами, как бы говоря: "Все устроится. Посмотрим".
   Затем он вернулся в переднюю часть фургона, которая служила ему жильем.
Он  вышел  оттуда  через  несколько  минут,  держа  в   одной   руке   два
крупнокалиберных револьвера, а в  другой  -  бурдюк  с  буйволовым  жиром.
Хорошенько осмотрев оба револьвера и  патроны,  он  убедился,  что  все  в
порядке, однако пробормотал:
   - Не люблю я эти  игрушки!  Их  почти  не  чувствуешь  в  руке.  Хорошо
стрелять из них невозможно. Кроме того, не люблю я эти пули - они не толще
мундштука. Глубоко они не входят. Они расплющиваются, как монета, а выбить
человека из строя они не  могут...  То  ли  дело  доброе  ружье  и  пульки
восьмого калибра, да еще если к ним подбавлено немножко олова... Вот когда
можно поработать! Но ведь  у  меня  выбора  нет,  ничего  не  поделаешь...
Сегодня ночью мне мое верное ружье служить не может. А эти бараньи ножки -
это, как-никак, двенадцать выстрелов... Ладно,  довольно  болтать.  Вот  и
солнце заходит. Приготовимся...
   Он закрыл заднюю дверь фургона на засов и через деревянную  перегородку
обратился к обеим женщинам:
   - Если вы услышите кое-какой шум, не  пугайтесь.  Я  попытаюсь  сделать
все, чтобы вырва