я, - именно  потому  я  и
прибыл в Версаль.
   - Откуда?
   - Из Парижа.
   - Из мятежного Парижа?
   - Из Парижа кипящего, хмельного, окровавленного.  Королева  закрыла  лицо
руками.
   - О, значит и от вас я не услышу ничего утешительного! - простонала она.
   - Государыня, в нынешних обстоятельствах вам следует  требовать  от  всех
вестников только одного - правды.
   - А вы скажете мне правду?
   - Как всегда, государыня.
   - У вас, сударь, честная душа и отважное сердце.
   - Я всего-навсего ваш верный слуга, государыня.
   - Тогда пощадите меня,  друг  мой,  не  говорите  ни  слова.  Сердце  мое
разбито; сегодня эту правду, которую всегда говорили мне вы, я слышу от всех
моих друзей, и это меня удручает. О граф! Невозможно было скрыть от меня эту
правду; ею полно все: багровое небо, грозные слухи, бледные и серьезные лица
придворных. Нет, нет, граф, прошу вас  впервые  в  жизни:  не  говорите  мне
правду.
   Теперь граф в свой черед вгляделся в лицо королевы.
   - Вам странно это слышать, -  сказала  она,  -  вы  почитали  меня  более
храброй, не так ли? О, вам предстоит узнать еще много нового.
   Господин де Шарни жестом выразил свое удивление.
   - Очень скоро вы сами все увидите, - сказала королева с нервным смешком.
   - Вашему величеству нездоровится? - спросил граф.
   - Нет, нет! Сядьте  подле  меня,  сударь,  и  ни  слова  больше  об  этой
отвратительной политике. Помогите мне забыть о ней...
   Граф с печальной улыбкой повиновался. Мария-Антуанетта положила руку  ему
на лоб.
   - Вы горите, - сказала она.
   - Да у меня в мозгу пылает вулкан.
   - А руки ледяные.
   И она обеими руками сжала руку графа.
   - Сердца моего коснулся могильный холод, - сказал он.
   - Бедный Оливье! Я вас уже просила: забудем обо всем этом.  Я  больше  не
королева, мне ничто не грозит, никто не питает  ко  мне  ненависти.  Нет,  я
больше не королева, я просто женщина. Что для меня мир? Сердце, которое меня
любит, - разве этого не достаточно?
   Граф упал перед королевой на колени и покрыл  поцелуями  ее  руки  с  тем
почтением, с каким египтяне поклонялись богине Изиде.
   - О граф, единственный мой друг, - сказала королева, пытаясь поднять его,
- знаете ли вы, как поступила со мной герцогиня Диана?
   - Она собралась за границу, - отвечал Шарни, не раздумывая.
   - Вы угадали! Увы, значит, это можно было предугадать.
   - О Боже! Разумеется, государыня, - отвечал граф. - Нынче может произойти
все что угодно.
   - Но почему же вы и ваше семейство не собираетесь за  границу,  если  это
так естественно? - вскричала королева.
   - Я, государыня, не собираюсь туда прежде всего  потому,  что  я  глубоко
предан вашему величеству и поклялся не  вам,  но  самому  себе,  что  ни  на
мгновение не расстанусь с вами во время надвигающейся бури.  Мои  братья  не
поедут за границу, потому что будут брать пример с меня, наконец, госпожа де
Шарни не уедет за границу, потому что она, надеюсь, искренне предана  вашему
величеству.
   - Да, у Андре благородное сердце, - согласилась  королева  с  неприкрытой
холодностью.
   - Оттого-то она и не покинет Версаль.
   - Значит, именно ее  благородству  я  буду  обязана  возможностью  всегда
видеть вас? - осведомилась королева тем  же  ледяным  тоном,  не  выражавшим
ничего, кроме ревности или презрения.
   -  Ваше  величество  оказали  мне  честь,   назначив   меня   лейтенантом
королевской стражи, - сказал граф де Шарни. - Мой пост -  в  Версале;  я  не
оставил бы моего поста,  если  бы  вы,  ваше  величество,  не  послали  меня
охранять Тюильри. Вы должны удалиться, -  приказала  мне  королева,  -  и  я
повиновался. Так вот,  ко  всему  этому,  как  известно  вашему  величеству,
графиня де Шарни не имела ни малейшего касательства.
   - Вы правы, - сказала королева прежним ледяным тоном.
   - Сегодня, - бесстрашно продолжал граф, - я  счел,  что  обязан  оставить
свой пост в Тюильри и возвратиться в  Версаль.  Тогда,  да  не  прогневается
королева,  я  нарушил  воинский  долг,  покинул  место,  где  мне  надлежало
находиться, - и вот я перед вами.  Боится  госпожа  де  Шарни  надвигающихся
бедствий или нет, собирается она за границу или  не  собирается,  я  остаюсь
подле королевы.., если только королева не сломает мою  шпагу;  но  и  тогда,
лишившись права сражаться и  умереть  за  нее  на  версальских  паркетах,  я
сохраню за собой другое право -  право  убить  себя  на  мостовой,  у  ворот
дворца.
   Граф  произнес  эти  простые,   искренние   слова   так   мужественно   и
самоотверженно, что королева отбросила свою  гордыню,  служившую  прикрытием
для чувства, роднящего коронованных особ с простыми смертными.
   - Граф, - взмолилась она, - никогда не говорите этих  слов,  не  обещайте
умереть за меня, ибо, клянусь вам, я знаю, что вы исполните свое обещание.
   - О, напротив, я всегда буду говорить  об  этом!  -  воскликнул  граф  де
Шарни. - Я буду говорить об этом всем и каждому, я буду об этом  говорить  и
выполню то, о чем говорю, ибо, боюсь, грядут времена, когда все,  кто  любит
королей, неминуемо погибнут.
   - Граф! Граф! Откуда у вас это роковое предчувствие?
   - Увы, государыня, - отвечал де Шарни,  качая  головой,  -  в  пору  этой
злосчастной войны в Америке меня, как и многих других, охватило лихорадочное
стремление  к  свободе;  я  тоже  захотел  принять  деятельное   участие   в
освобождении рабов, как тогда говорили, и  сделался  масоном;  я  вступил  в
тайное общество вместе с такими людьми, как Лафайет или Ламеты. Знаете ли вы
цель этого общества, сударыня? Истребление тронов. Знаете ли вы  его  девиз?
Три буквы: LPD.
   - - И что означают эти три буквы?
   - Lilia pedibus destrue - топчите ногами лилии.
   - И как же вы поступили?
   - Я вышел из общества, ничем не запятнав свою  честь;  однако  на  одного
выбывшего члена приходилось двадцать только что принятых. Так вот:  то,  что
происходит сегодня, это, сударыня, пролог великой драмы, которая  готовилась
в тиши, во тьме уже целых двадцать лет. Во главе людей,  будоражащих  Париж,
распоряжающихся в Ратуше, занимающих  Пале-Рояль,  взявших  Бастилию,  стоят
люди, мне знакомые, - это  мои  бывшие  собратья  по  тайному  обществу.  Не
обманывайте  себя,  государыня,  все,  что  свершилось,   -   не   результат
несчастливого стечения обстоятельств; это мятеж, готовившийся уже давно.
   - О, вы так думаете! Вы так думаете,  друг  мой!  -  вскричала  королева,
заливаясь слезами.
   - Не плачьте, государыня, но постарайтесь понять, - сказал граф.
   - Постараться понять! Постараться понять! - повторила Мария-Антуанетта. -
Чтобы я, королева,  я,  повелительница  двадцати  пяти  миллионов  людей,  я
старалась понять эти двадцать четыре  миллиона  подданных,  которые,  вместо
того чтобы повиноваться мне, бунтуют и убивают моих друзей! Нет,  я  никогда
не смогу их понять.
   - И тем не менее вам придется это сделать, ибо с тех пор как  повиновение
наскучило этим людям, рожденным для того, чтобы вам повиноваться, они  стали
видеть в вас врага,  и  покамест  зубы  этих  голодных  людей  не  сделаются
достаточно остры, для того чтобы загрызть вас, они будут бросаться на  ваших
друзей, которых ненавидят еще сильнее, чем вас.
   - Быть может, вы хотите уверить меня, господин философ, что они правы?  -
надменно воскликнула королева; зрачки ее расширились, ноздри раздулись.
   - Увы, государыня! Да, они правы, - отвечал граф мягким, нежным тоном,  -
ибо когда я в моем мундире с золотым шитьем, в сопровождении моих лакеев, на
чьи ливреи пошло больше  серебра,  чем  потребовалось  бы  для  того,  чтобы
прокормить  три  семьи,  прогуливаюсь  по  бульвару  в  карете,  запряженной
прекрасными английскими лошадьми, двадцать пять  миллионов  голодных  людей,
именуемых вашим народом, задаются  вопросом,  какую  пользу  приношу  им  я,
человек, ничем от них не отличающийся.
   - Вот какую пользу вы им приносите, граф! - воскликнула королева,  хватая
за рукоятку шпагу графа. - Вы приносите им пользу  посредством  этой  шпаги,
которая служила вашему отцу при Фонтенуа, вашему деду при Стейнкерке, вашему
прадеду при Лансе и Рокруа, вашим предкам при Иври,  Мариньяне  и  Азенкуре.
Дворяне приносят пользу  французскому  народу,  сражаясь  за  него;  золото,
которым расшиты их  камзолы,  серебро,  которым  украшены  ливреи  их  слуг,
дворяне завоевали ценою собственной крови. Поэтому  не  спрашивайте  больше,
Оливье, какую пользу вы приносите народу, - вы, который так блестяще владеет
шпагой, полученной в наследство от предков!
   - Государыня, государыня! - возразил граф, качая головой. -  Не  говорите
так много о дворянской крови; в жилах народа тоже  течет  кровь:  эта  кровь
пролилась на площади Бастилии; взгляните на тех, кто пал  там,  пересчитайте
мертвые тела, распростертые на алой мостовой, и поймите, что в  день,  когда
ваши пушки стреляли в толпу, сердца этих людей  бились  точно  так  же,  как
бьются сердца дворян; в этот день, потрясая оружием, непривычным для их рук,
эти люди пели под артиллерийским огнем и выказывали отвагу, какую не  всегда
выказывают храбрейшие из ваших гренадеров. О государыня, о моя королева,  не
смотрите на меня с таким гневом, молю вас. Что  такое  гренадер?  Это  синий
разукрашенный мундир, под которым бьется точно такое же сердце,  как  сердце
простолюдина. Разве ядру не все равно, куда лететь - в человека,  одетого  в
синее сукно, или в человека, едва прикрытого лохмотьями? Разве сердцу не все
равно, где  остановиться  -  под  холстом  или  под  сукном?  Настало  время
задуматься обо всем этом, сударыня; теперь вы имеете  дело  не  с  двадцатью
пятью миллионами рабов, не с двадцатью пятью миллионами подданных, даже не с
двадцатью пятью миллионами человек, но с двадцатью пятью миллионами солдат.
   - Которые будут сражаться против меня, граф?
   - Да, против вас, ибо они сражаются за свободу, а  вы  -  препятствие  на
пути к ней.
   За этими словами графа последовало долгое молчание. Королева прервала его
первой.
   - Одним словом, вы все-таки сказали мне ту правду, которую я умоляла  вас
скрыть от меня?
   - Увы, государыня, сколько бы я ни прятал эту правду из преданности  вам,
сколько бы ни набрасывал на нее покрывало из почтения к вам,  что  бы  я  ни
говорил и что бы ни говорили вы сами, отныне  истина  вечно  пребудет  перед
вами; делайте что угодно: смотрите, слушайте, вникайте,  осязайте,  думайте,
мечтайте - вам ни за что не от--Делаться  от  нее!  Даже  если  вы  захотите
заснуть, дабы не забыть о ней, она сядет у вашего изголовья и войдет в  ваши
сны.
   - О граф, - гордо произнесла королева, - я знаю сон, который  ей  не  под
силу нарушить.
   - Этого сна, государыня, я боюсь не больше, чем вы,  а  желаю  его,  быть
может, так же сильно, как вы.
   - Неужели, - спросила королева с  отчаянием,  -  вы  полагаете,  что  это
единственное, что нам осталось?
   - Да, но не будем спешить, государыня, не будем опережать  наших  врагов,
ибо, утомленные бурными событиями, мы все равно кончим этим сном.
   И снова молчание, на этот раз еще более безысходное, повисло в комнате.
   Граф и королева  сидели  рядом.  Их  руки  соприкасались,  и  все  же  их
разделяла пропасть: то были их мысли, устремлявшиеся по  волнам  будущего  в
разные стороны.
   Королева первой возвратилась  к  тому,  с  чего  они  начали  беседу,  но
возвратилась окольным путем. Пристально взглянув на графа, она спросила:
   - Послушайте, сударь.., я должна задать вам последний вопрос о нас..,  но
обещайте сказать мне все, как есть.
   - Спрашивайте, государыня.
   - Вы можете поклясться, что вернулись сюда только ради меня?
   - О, неужели вы в этом сомневаетесь?
   - Вы можете поклясться, что госпожа де Шарни вам не писала?
   - Госпожа де Шарни?
   - Послушайте: я знаю, что она собиралась куда-то ехать, я  знаю,  что  ей
пришла в голову какая-то мысль... Поклянитесь мне, граф, что вы вернулись не
ради нее.
   В эту минуту кто-то постучал, а точнее, поскребся в дверь.
   - Войдите, - сказала королева. Вошла давешняя камеристка.
   - Государыня, - сказала она, - король отужинал. Граф  удивленно  взглянул
на Марию-Антуанетту.
   - Что же тут удивительного? - отвечала она, пожав плечами. - Разве королю
не нужно ужинать? Оливье нахмурил брови.
   - Передайте королю, - продолжала королева, ничуть! не смутившись, - что я
слушаю рассказ о парижских происшествиях, а когда дослушаю, приду поделиться
с ним новостями.
   Затем она обратилась к де Шарни:
   - Вернемся к нашей  беседе;  король  отужинал  -  нужно  дать  ему  время
переварить съеденное.

Глава 28

ОЛИВЬЕ ДЕ ШАРНИ

(ПРОДОЛЖЕНИЕ)

   Появление камеристки  на  мгновение  прервало  беседу,  но  нисколько  не
уменьшило двойной ревности, мучившей Марию-Антуанетту и как  женщину  и  как
королеву.
   Поэтому, хотя могло показаться, что беседа ее с графом подходит к  концу,
на самом деле она только начиналась  и  вот-вот  грозила  стать  куда  более
резкой, чем прежде: так  в  сражении  после  пристрелки  наступает  недолгое
затишье, а потом артиллерия открывает огонь по всему фронту.
   Впрочем, дело зашло так далеко, что граф,  казалось,  желал  решительного
объяснения так же горячо, как и королева, поэтому,  лишь  только  они  снова
остались одни, он заговорил первым.
   - Вы спрашиваете, - сказал он, - не ради ли госпожи де Шарни я  вернулся?
Значит, ваше величество, вы забыли о наших клятвах и о том, что я -  человек
чести.
   - Да, - отвечала королева, поникнув головой, - да,  мы  дали  друг  другу
клятву, да, вы человек чести, да, вы обещали принести себя  в  жертву  моему
счастью и эта-то клятва мучит меня сильнее всего, ибо, принося себя в жертву
моему счастью, вы одновременно приносите в  жертву  прекрасную,  благородную
женщину... - и тем умножаете наши преступления.
   - О, государыня, вы чересчур строги. Признайте, по крайней  мере,  что  я
сдержал слово, что я ничем не погрешил против закона чести.
   - Да, вы правы, простите меня, я схожу с ума.
   - Не зовите преступлением то, что является плодом случая и необходимости.
Нам обоим нелегко дался этот брак, заключенный ради того, чтобы спасти честь
королевы. Мне остается нести его бремя, что я и делаю последние четыре года.
   - Да, - воскликнула королева. - Неужели вы думаете, что я не  вижу  ваших
мук, не понимаю вашей печали, скрытой под  покровом  глубочайшего  уважения?
Неужели вы думаете, что я не замечаю всего этого?
   - Умоляю вас, государыня, - сказал граф с поклоном,  -  уведомляйте  меня
обо всем, что вы видите, сам я страдаю недостаточно и недостаточно страдании
причиняю другим, мои беды  и  беды  тех,  кто  терпит  муки  по  моей  вине,
сделались вдвое горше от сознания моего несовершенства сравнительно с вами.
   Королева протянула графу руку. Как все, исходящее из сердца искреннего  и
страстного, слова этого человека были исполнены неодолимой силы.
   - Итак, государыня, распоряжайтесь мною, не бойтесь, заклинаю  вас:  я  к
вашим услугам.
   - О, да, да, я знаю, что не права; простите меня. Но  если  вы  скрываете
где-то вдали кумир, которому под покровом тайны курите фимиам, если  есть  в
мире уголок, где  живет  женщина,  которую  вы  обожаете...  О!  я  не  смею
произнести это слово, оно пугает меня, я сознаю это, когда составляющие  его
слоги достигают моих ушей. Так вот, если вы храните в своей душе эту  тайну,
не забывайте, что в глазах всего света и в ваших  собственных  вы  -  супруг
юной и  прекрасной  женщины,  которую  вы  окружаете  заботой  и  вниманием,
женщины, которой опорой служит не только ваша рука, но и ваше сердце.
   Оливье нахмурил брови, и чистые его черты на мгновение исказила судорога.
   - Что же вам угодно, государыня? - спросил он. - Чтобы я отдалил от  себя
графиню де Шарни? Вы молчите: значит, таково ваше желание. Что  ж!  Я  готов
исполнить вашу волю, но ведь вам известно, что она одна в целом  свете,  она
сирота! Ее отец, барон де Таверне, добропорядочный дворянин старого времени,
который и помыслить не мог о тех событиях, которые происходят сегодня,  умер
несколько лет тому назад; ее брат  Мэзон-Руж,  как  вам  известно,  навещает
сестру не чаще одного раза в год, целует  ее,  заверяет  ваше  величество  в
своей преданности и исчезает неведомо куда.
   - Да, все это мне известно.
   - Не забывайте, государыня, что если бы Бог призвал меня к себе,  графиня
де Шарни могла бы вернуть себе свою девичью фамилию, и ни  один  из  ангелов
небесных не смог бы отыскать в ее снах, речах, помыслах ничего, что пристало
замужней женщине.
   - О, конечно, конечно, - сказала королева, - я знаю,  что  ваша  Андре  -
сама сущий ангел,  сошедший  с  небес,  я  знаю,  что  она  достойна  любви.
Поэтому-то я и думаю, что у нее есть будущее, а у меня - нет. О, прошу  вас,
граф, более ни слова. Я  говорю  с  вами  не  так,  как  пристало  королеве,
простите меня. Я забылась, но что же делать? В душе моей не умолкает  голос,
поющий мне  о  счастье,  радости,  любви,  и  мрачные  голоса,  предвещающие
несчастья, войну, смерть, не способны заглушить его. Это голос моей  юности,
оставшейся далеко в прошлом. Простите меня, Шарни, я больше никогда не  буду
молодой, я  больше  никогда  не  буду  улыбаться,  никогда  не  буду  любить
Несчастная женщина закрыла свои пылающие глаза тонкими, исхудавшими  руками,
а по щекам ее скатились два алмаза - две королевские слезы.
   Граф вновь упал на колени.
   - Государыня, заклинаю вас всеми святыми, - сказал он,  -  прикажите  мне
покинуть вас, бежать, умереть, но  не  принуждайте  меня  смотреть,  как  вы
плачете.
   Произнося эти слова, граф сам с трудом подавлял рыдания.
   - Я больше не буду, - сказала Мария-Антуанетта, выпрямившись и с  улыбкой
тряхнув головой.
   Очаровательным  жестом  она  откинула  назад  густые   пудреные   волосы,
раскинувшиеся по ее белоснежной лебединой шее.
   - Да,  да,  я  больше  не  буду  вас  огорчать,  забудем  обо  всех  этих
безумствах. Боже мой! Как странно:  королеве  надо  быть  такой  сильной,  а
женщина так слаба. Вы ведь только что из Парижа, правда? Давайте  поговорим.
Вы мне уж что-то рассказывали, но я все забыла; а ведь дело, кажется,  очень
серьезно, не так ли, граф?
   - Хорошо, государыня, вернемся к политике; то,  о  чем  я  вам  расскажу,
действительно весьма серьезно; да, я прибыл из Парижа, где присутствовал при
падении королевской власти.
   - Я просила вас говорить откровенно, но вы слишком щедры. Удавшийся мятеж
вы называете падением королевской власти. Неужели взятие  Бастилии  означает
гибель королевства?! О, господин де Шарни, вы забываете, что  Бастилия  была
построена в XIV веке, а королевская власть существует в мире уже шесть тысяч
лет.
   - Я рад бы, государыня,  обольщаться  иллюзиями  и,  вместо  того,  чтобы
печалить ваше  величество,  утешить  вас  самыми  радостными  известиями.  К
несчастью, всякий инструмент умеет издавать лишь строго определенные звуки.
   - В таком случае, хоть  я  всего  лишь  женщина,  попробую  поддержать  и
вразумить вас.
   - Я только об этом и мечтаю.
   - Парижане взбунтовались, не так ли?
   - Да.
   - Сколько народу участвует в мятеже?
   - Из каждых пятнадцати - дюжина.
   - Откуда вам это известно?
   - О, тут нет ничего мудреного: народ  составляет  двенадцать  пятнадцатых
французской нации; две пятнадцатых приходится на  дворянство  и  одна  -  на
духовенство.
   - Расчет точен, граф; цифры вы выучили назубок.  Вы  читали  господина  и
госпожу де Неккер?
   - Господина де Неккера, государыня.
   - Значит, - весело подытожила королева, - пословица не лжет: бойся  друга
как врага. Что ж, если желаете, можете выслушать мой расчет.
   - Я весь внимание.
   - Шесть пятнадцатых из этих двенадцати - женщины, не так ли?
   - Да, ваше величество, но...
   - Не перебивайте меня. Итак, шесть  пятнадцатых  -  женщины,  столько  же
остается на долю мужчин, но из н