о юных арамонских красавиц, то, к их чести, мы должны признаться,
что они покинули собрание до  десерта,  не  позволив  своим  умам,  ногам  и
сердцам сказать решающее слово.
   Питу, храбрейший из храбрейших, и на пиру продолжал размышлять.
   За этот вечер перед ним промелькнуло  много  влюбленных,  очаровательных,
роскошных красавиц, но в душе его и в памяти запечатлелись только  последние
взгляды и последние слова Катрин.
   В полудреме он вспоминал, как рука Катрин  несколько  раз  коснулась  его
руки, как Катрин небрежно задела своим плечом его плечо, как  даже  в  споре
она держалась столь  пленительно,  что  лишний  раз  убедила  Питу  в  своей
неотразимости.
   Тогда, захмелев в свой черед от воспоминаний о том, чем  он  хладнокровно
пренебрег несколькими часами раньше, он тряхнул головой, словно очнувшись от
долгого сна.
   Он спросил у окружающей его ночи, отчего он так сурово  обошелся  с  этой
молодой женщиной? Ведь она - сама любовь, сама нежность, само  обаяние.  Да,
на заре жизни она погналась  за  несбыточной  мечтой,  но  с  кем  этого  не
случается?
   Питу задавался и другим вопросом: с какой стати самой красивой девушке  в
округе любить его - медведя, урода,  бедняка,  когда  подле  нее  распускает
хвост красивый и знатный господин, главный местный павлин.
   Затем Питу утешал себя тем, что у него, Питу,  есть  свои  достоинства  и
сравнивал себя с фиалкой, которая испускает сладостный аромат,  неслышная  и
невидимая миру.
   Поскольку иного способа испускать аромат не существует,  он,  несомненно,
был  абсолютна  прав;  впрочем,  основным  источником  этой   правоты   было
арамонское вино, что лишний раз подтверждает старинную  мудрость,  гласящую,
что истина - в вине.
   Итак, вдохновленный философией на борьбу со своими дурными наклонностями,
Питу признал, что вел себя с девушкой скверно, если не преступно.
   Он сказал себе, что  таким  поведением  мог  вызвать  к  себе  одну  лишь
ненависть, что расчеты его были из рук вон плохи, что  если  Питу  и  впредь
будет проявлять свою строптивость, Катрин, ослепленная  прелестями  г-на  де
Шарни, воспользуется этим предлогом, чтобы оставить без внимания блестящие и
основательные дарования Питу.
   Следовательно, необходимо было уверить Катрин в своей кротости.
   Каким же образом?
   Ловелас рассудил бы так: эта девушка изменяет мне и водит меня за нос;  я
обману ее и посмеюсь над нею.
   Ловелас сказал бы: я оболью ее презрением, и пусть ей станет стыдно за ее
распутство. Я внушу ей страх, я опозорю ее, я отобью у нее охоту  бегать  на
свидания.
   Питу, добрая душа, разгоряченный триумфом и белым вином,  поклялся  себе,
что заставит Катрин раскаяться в равнодушии к такому молодцу, как он.
   Добавим,  что  в  своем  целомудрии  Питу  и  помыслить  не  мог,   чтобы
прекрасная, скромная, гордая Катрин всерьез увлеклась г-ном Изидором; он был
уверен, что она просто кокетничает с этим красавцем, пленившим ее кружевными
жабо, лосинами и сапогами со шпорами.
   А разве мог захмелевший Питу ревновать к жабо и шпорам?
   В один прекрасный день г-н Изидор уедет в город, женится на  какой-нибудь
графине, забудет о Катрин - и конец роману.
   Вино,  возвращающее  молодость  старцам,  внушило   отважному   командиру
арамонской Национальной гвардии эти стариковские мысли.
   Меж тем покамест нужно было уверить Катрин в своей кротости, а для  этого
Питу решил взять назад все злые слова, что успел наговорить девушке.
   Раз так, следует вновь увидеться с Катрин.
   Для человека хмельного и не имеющего часов времени не существует.
   Часов у Питу не было, а пройдя от силы десять шагов, он  стал  пьян,  как
сам Вакх или его возлюбленный сын Феспис.
   Он напрочь забыл, что расстался с Катрин в три часа, а  дорога  до  Писле
отняла у нее час, не больше.
   Надеясь догнать ее, он, не разбирая пути, ринулся напролом через  лес  по
направлению к Писле.
   Пока он воюет с деревьями  и  кустами  герцога  Орлеанского,  вернемся  к
Катрин.
   Грустная и задумчивая, она ехала домой следом за матерью.
   Возле самой фермы дорога пересекает  болото  и  сильно  сужается;  лошади
могут пройти по ней только одна за другой.
   Матушка Бийо поехала первой.
   Катрин хотела последовать за ней, когда услышала призывный свист.
   Обернувшись, она разглядела среди листвы фуражку с галуном, принадлежащую
лакею Изидора.
   Она крикнула матери, что скоро догонит ее, и мать спокойно поехала вперед
- ведь до фермы было рукой подать.
   Лакей подошел к Катрин.
   -  Мадмуазель,  -  сказал  он,  -  господину  Изидору  срочно  необходимо
поговорить с вами; он просил назначить место, где  он  мог  бы  увидеть  вас
сегодня в одиннадцать вечера.
   - Боже мой, - воскликнула Катрин, - что случилось?
   - Не знаю, мадмуазель; я знаю только, что он получил из Парижа  письмо  с
траурной печатью; я уже целый час дожидаюсь вас здесь.
   На колокольне в Виллер-Котре только  что  пробило  десять;  звон  кимвала
медленно замирал в воздухе, и вместе с ним  один  за  другим  улетали  вдаль
часы.
   Катрин огляделась кругом.
   - Ну что ж, здесь темно и покойно, - сказала она, - я буду  ждать  вашего
хозяина здесь. Лакей вскочил  на  лошадь  и  ускакал.  Встревоженная  Катрин
возвратилась на ферму. Что мог сообщить ей Изидор в такой поздний час, кроме
дурной вести?
   Любовные свидания обставляются иначе.
   Но какое все это имело значение? Главное, что Изидор хочет ее видеть, - к
нему она не побоялась бы прийти и в полночь на кладбище.
   Поэтому, ни минуты не поколебавшись, она пожелала матери спокойной ночи и
поднялась к себе.
   Мать, ничего не заподозрив, разделась и легла.
   Впрочем, если бы даже бедная женщина что-то и заподозрила, это бы  ничего
не изменило. Ведь Катрин была на ферме законной хозяйкой!
   Хозяйка же эта, войдя в свою комнату, не разделась и не легла.
   Она ждала.
   Часы на колокольне пробили половину  одиннадцатого,  затем  без  четверти
одиннадцать.
   Тогда она погасила лампу и спустилась в столовую.
   Окна столовой выходили прямо на дорогу: девушка открыла  одно  из  них  и
проворно спрыгнула на землю.
   Окно она оставила открытым, чтобы  таким  же  путем  вернуться  назад,  и
только притворила ставни.
   Она быстро добежала до назначенного места и, прижав одну руку к пылающему
лбу, а другую - к колотящемуся сердцу, тщетно пытаясь унять дрожь  в  ногах,
принялась ждать.
   Впрочем, ждать ей пришлось недолго. Вскоре из лесу донесся стук копыт.
   Она сделала шаг вперед и увидела Изидора. Лакей держался поодаль.
   Изидор, не спешиваясь, протянул Катрин руку, помог ей взобраться на  круп
своего коня, обнял ее и сказал:
   - Катрин, вчера в Версале убили моего брата Жоржа; брат Оливье  призывает
меня к себе, я уезжаю, Катрин. Горестно всхлипнув, Катрин  сжала  виконта  в
объятиях.
   - О! - застонала она, - если они убили вашего брата Жоржа,  они  убьют  и
вас.
   - Катрин, что бы ни было, мой старший брат ждет  меня.  Вы  ведь  знаете,
Катрин, как я люблю вас.
   - О, останьтесь, останьтесь, - взмолилась Катрин, которая  из  всех  слов
Изидора поняла только одно: он уезжает.
   - Но это мой долг, Катрин! Я обязан отомстить! Отомстить за брата Жоржа!
   - О горе мне! - вскрикнула Катрин и, дрожа всем  телом,  не  помня  себя,
припала к груди Изидора.
   Слеза выкатилась из глаз виконта и капнула на шею девушке.
   - О, - сказала она, - вы плачете, значит, вы меня любите.
   - Да, Катрин, да, но брат, старший брат пишет мне:
   "Приезжай!" Могу ли я ослушаться?
   - Тогда поезжайте, - сказала Катрин, - я не держу вас.
   - Последний поцелуй, Катрин.
   - Прощайте!
   И, поняв, что ничто  не  заставит  Изидора  ослушаться  приказа  старшего
брата, девушка выскользнула из объятий возлюбленного, спрыгнула с коня и без
сил упала на землю.
   Изидор отвернулся, вздохнул, помедлил - но неумолимый приказ торопил  его
и, бросив прощальный взгляд на Катрин, он  пустил  коня  галопом  и  умчался
прочь.
   Лакей последовал за ним.
   Катрин даже не шевельнулась.
   Почти в то же мгновение вдалеке показался  какой-то  мужчина;  он  шел  к
ферме со стороны Виллер-Котре и едва не наступил  на  распростертое  поперек
дороги бездыханное тело.
   Потеряв равновесие, он упал и лишь тогда понял, кто перед ним.
   - Катрин! - завопил он. - Катрин умерла! Вопль его был так  страшен,  что
разбудил всех собак на ферме.
   - Кто же, кто убил Катрин? - кричал он. Положив тело девушки  к  себе  на
колени, он склонился над ним, объятый ужасом и горем.