Деятельная жизнь кипела в  домах и  на  улицах Вирджинии,  и  не  менее
деятельная жизнь кипела в городе,  что находился под этими домами и улицами,
- в  недрах  земли,  где  огромное население сновало  по  сложному лабиринту
штолен и  штреков,  мелькая там и  сям в  мерцающем свете фонарей;  а над их
головами   высилась  бесконечная  паутина   креплений,   распирающих  стенки
разветвленной Комстокской жилы.  Балки были толщиной с человека,  и переплет
этот тянулся ввысь и исчезал во мраке.  Ощущение такое, словно вы находитесь
внутри какого-то  колоссального скелета и  смотрите вверх сквозь его  ребра.
Представьте  себе  подобное  крепление,  тянущееся  на  две  мили  в  длину,
шестьдесят футов в ширину,  а в высоту выше самого высокого церковного шпиля
в  Америке.  Представьте себе,  что стройный этот переплет тянется по  всему
Бродвею от гостиницы "Сент-Николас" до Уолл-стрит и  что по верху его,  выше
колокольни Троицы,  движется с развевающимися знаменами карликовая процессия
в честь Четвертого июля!
     Это, впрочем, легче себе представить, чем то, во что обошелся весь этот
лес,  -  ведь его пришлось рубить в сосновых рощах за озером Уошо, везти его
оттуда и  переваливать через гору Дейвидсон -  один транспорт чего стоил!  -
затем обтесать и  спустить в огромную пасть шахты и там наконец возводить из
него  крепь.   Двадцати  солидных  состояний  не  хватило  бы  на  крепление
какого-нибудь  одного  из  крупнейших серебряных рудников.  Испанцы говорят,
что,  для того чтобы разрабатывать серебряный рудник, надобно иметь золотой.
Справедливая пословица! Участь нищего владельца серебряного рудника воистину
достойна жалости, если только ему не посчастливится этот рудник продать.
     Я   назвал  подземную  Вирджинию  городом.   Компании  "Гулд  и  Карри"
принадлежал всего один рудник из  множества других,  проходящих под  улицами
Вирджинии.  Однако мрачные штреки и штольни его составляли в общей сложности
пять миль,  а "население" -  пятьсот рудокопов. Если же взять весь подземный
город,  то протяженность его улиц составляла около тридцати миль, и населяли
его  пять или шесть тысяч человек.  В  настоящее время часть этого населения
работает  на  глубине  от  тысячи  двухсот  до  тысячи  шестисот  футов  под
Вирджинией и  Голд-Хиллом  и  принимает сигналы  от  управляющего сверху  по
телеграфу,  наподобие наших  пожарных команд.  Время  от  времени кто-нибудь
проваливается в  шахту глубиной в  тысячу футов.  В  таких случаях оповещают
наследников.
     Чтобы попасть в  один  из  этих  рудников,  нужно либо  пройти штольней
примерно полмили, либо, если вы предпочитаете более быстрый способ, стать на
небольшую платформу и ринуться на ней в шахту,  -  ощущение такое,  точно вы
прыгнули в пролет колокольни.  Спустившись на дно, вы берете в руки свечку и
движетесь по  штольням и  штрекам,  в  которых копошатся люди,  раскапывая и
взрывая породу; вы смотрите, как они нагружают бадьи огромными глыбами камня
и  отправляют их наверх,  -  этот камень и  есть серебряная руда;  выбираете
несколько приглянувшихся вам камешков на  память;  восхищаетесь удивительным
деревянным  креплением;  постоянно  напоминаете себе,  что  вы  находитесь в
недрах горы и  что между вами и  дневным светом тысяча футов земли;  со  дна
шахты  вы  с  "галереи"  на  "галерею" карабкаетесь по  бесконечным отвесным
лесенкам;  и  когда наконец ноги отказываются вам  служить,  вы  валитесь на
вагонетку, которая везет вас по тесной, как сточная труба, наклонной шахте к
дневному свету,  и  вам  кажется,  будто ваше тело пропускают сквозь длинный
узкий гроб,  которому нет конца.  Наверху вы  видите людей,  занятых приемом
бадей и  вагонеток,  прибывающих снизу;  рабочие сваливают породу в огромные
лари, стоящие в ряд, емкостью в шесть тонн каждый; под ними стоят фургоны, в
которые порода грузится из ларей через люки и желоба;  затем фургоны тянутся
со своей драгоценной поклажей по длинной улице -  к фабрикам. Вот и вся ваша
экскурсия.  Можете больше не спускаться в  шахты,  вы видели все,  что можно
видеть.  Если же вы позабыли, как руда перерабатывается в серебряные слитки,
то можете перечитать мои главы об Эсмеральде.
     Конечно,  в этих рудниках случаются иной раз обвалы, и тогда есть смысл
рискнуть и  спуститься в  один  из  них,  чтобы  увидеть,  какие  разрушения
способна произвести гора своим весом. Я как-то напечатал свои впечатления об
этом в "Энтерпрайз"; приведу отрывок из своей статьи:

     ЧАС В ОБВАЛИВШЕМСЯ РУДНИКЕ.  -  Вчера мы спустились в Офирский рудник -
взглянуть на  землетрясение.  Мы  не решились спуститься по наклонной шахте,
так  как  она  грозила  дальнейшими  обвалами.  Поэтому  мы  прошли  длинной
штольней,  которая берет начало над конторой "Офира",  оттуда по  нескольким
высоким лесенкам мы спустились с первой галереи до четвертой. Затем дошли до
Испанской  линии,   прошли  пять  уцелевших  креплений  и  прибыли  к  месту
землетрясения.  Глазам нашим  представился хаос  совершеннейший -  громадные
массивы  земли,   беспорядочно  перемешанной  с  щепками  креплений;   редко
попадается просвет,  в который могла бы протиснуться кошка.  Сверху время от
времени еще  продолжала сыпаться порода,  и  одна балка,  которая еще  утром
поддерживала соседние,  теперь уже сдвинулась -  признак того,  что оседание
еще продолжается.  Мы находились и той части "Офира", которая носит название
"Северные рудники".  Вернувшись наверх, мы вошли в другую штольню, ведущую к
основному Офирскому руднику.  Пройдя по длинному спуску и  миновав несколько
штреков, мы дошли до глубокой шахты, спустились в нее и оттуда направились в
пятую  Офирскую галерою.  Мы  попали  в  один  из  боковых  штреков,  оттуда
проползли сквозь узкую дыру и опять очутились посреди землетрясения -  земля
и  обломки креплений были перемешаны без  какого бы  то  ни  было уважения к
изяществу и  симметрии.  Большая часть второй,  третьей и  четвертой галерей
обвалилась,  превратившись в  совершенные руины;  в  двух последних галереях
обвал произошел накануне, в семь часов вечера.
     Возле поворотного круга,  у северного конца пятой галереи,  две большие
кучи породы провалились из четвертой галереи,  и,  судя по балкам, следовало
ожидать  дальнейших  обвалов.  Балки  эти  весьма  добротны  -  восемнадцать
квадратных дюймов в  разрезе;  сперва укладывается поперечная балка,  на нее
крепят стояки в  восемь футов вышиной,  они поддерживают следующую балку,  и
так  далее,  переплет над  переплетом,  как  оконные  рамы.  Давление сверху
оказалось столь  сильным,  что  концы  этих  огромных стояков на  три  дюйма
вмялись в  горизонтальные перекладины,  а  сами стояки при этом изогнулись в
дугу,   как  лук.   До   обвала  на   Испанской  линии  некоторые  из   этих
двенадцатидюймовых балок расплющились настолько,  что их  толщина была всего
пять  дюймов!  Какова же  должна быть  сила,  чтобы  сплющить таким  образом
плотное бревно!  Кроме того,  ряд  стояков,  тянущихся примерно на  двадцать
футов  в  длину,  отклонился на  шесть  дюймов  от  вертикали под  давлением
обвалившихся верхних галерей. Кругом трещало и хрустело, и ощущение, что мир
над  вашей головой медленно и  безмолвно обрушивается на  вас,  было  не  из
приятных. Впрочем, рудокопы привыкли не обращать внимания на такие вещи.
     Возвращаясь  вдоль  пятой  галереи,  мы  попали  в  безопасный  участок
Офирского спуска и по нему проникли в шестую галерею; там мы обнаружили воду
глубиной в десять дюймов и были вынуждены подняться.  Пока происходил ремонт
повреждений в спуске,  пришлось выключить на два часа насос,  и за это время
вода поднялась на целый фут.  Скоро,  однако,  насос снова заработал, и вода
стала убывать.  Поднявшись на пятую галерею, мы стали искать глубокую шахту,
через  которую  надеялись проникнуть в  какой-нибудь  другой,  незатопленный
участок шестой галереи,  но  тут  нас ждало разочарование,  ибо рабочие ушли
обедать,  и некому было управлять воротом. Так что, посмотрев землетрясение,
мы  выбрались по  спуску "Юнион" к  штольне и,  покрытые потом  и  воском от
свечей, отправились в контору "Офира" завтракать.

     В тот великолепный 1863 год Невада,  как утверждают,  произвела серебра
на двадцать пять миллионов долларов,  -  таким образом, на каждую тысячу душ
населения приходилось чуть ли не по целому миллиону. Это для края, в котором
не  было  ни  сельского  хозяйства,   ни  промышленности,  весьма  неплохо*.
Единственное, что производила Невада, - это серебро.
     ______________
     *  После того как  моя  книга пошла в  набор,  я  узнал из  официальных
источников,  что цифра,  приведенная мной,  преувеличена и что добыча в 1863
году не превышала двадцати миллионов долларов.  Однако время астрономических
цифр не за горами; на глубине двух тысяч футов будет проложена штольня вдоль
всей Комстокской жилы,  и  тогда процесс добычи серебра облегчится и  станет
относительно дешевым;  к  тому  же  отпадут  трудности,  связанные с  такими
серьезными вопросами,  как откачка воды и доставка руды на поверхность.  Эта
огромная работа потребует многих лет  и  миллионы долларов;  но  прибыль она
начнет  приносить очень  скоро,  ибо  желанная  пора  наступит,  как  только
обнажится один  конец всей жилы.  Штольня будет иметь восемь миль в  длину и
будет роскошно оснащена.  Машины будут доставлять руду по штольне и прямо на
фабрики,  и,  таким  образом,  будет  положен конец нынешней системе двойной
погрузки и перевозки руды на мулах. Напор воды, отведенной из штольни, будет
использован  на   фабриках.   Мистер  Сутро,   затеявший  это   колоссальное
предприятие, принадлежит к тому чрезвычайно немногочисленному разряду людей,
у которых хватает мужества и упорства,  чтобы довести подобного размаха дело
до  конца.  Ему  удалось добиться благосклонного отношения к  своему ценному
начинанию у нескольких упрямых конгрессов и заручиться необходимым капиталом
в Европе, которую он с этой целью исколесил вдоль и поперек. (Прим. автора).


ГЛАВА XII

     Джим Блейн и баран его дедушки.  -  Старуха Вегнер и стеклянный глаз. -
Гробовщик Джейкопс.  -  Смелый  эксперимент с  миссионером.  -  Удивительный
памятник.

     Наши мне все уши прожужжали своим Джимом Блейном.  Они твердили,  что я
непременно должен  послушать,  как  он  рассказывает потрясающую историю про
старого барана,  принадлежащего его деду, и тут же оговаривались, чтобы я не
вздумал поминать этого барана при Джиме,  пока Джим не напьется как следует,
то  есть до  состояния уютной общительности.  Они  довели мое любопытство до
белого каления.  Дошло до того,  что я  начал ходить по пятам за этим Джимом
Блейном. Но все напрасно - всякий раз наши бывали недовольны его состоянием.
Я его часто заставал навеселе,  пьяным же,  как следует пьяным, - никогда. В
жизни я  не следил за человеком с  таким всепоглощающим интересом,  с  таким
тревожным участием;  никогда я  так не  жаждал увидеть безоговорочно пьяного
человека. Наконец в один прекрасный вечер я стремглав бросился к его хижине,
- меня известили,  что  состояние его  таково,  что самые строгие критики не
могли бы ни к чему придраться:  он был пьян,  безмятежно,  тихо и гармонично
пьян, - речь его не прерывалась икотой, а туман, начавший обволакивать мозг,
еще не  коснулся памяти.  Я  застал его сидящим на бочонке из-под пороха,  в
одной руке он держал глиняную трубку, другую поднял вверх, призывая общество
к  молчанию.  Лицо его  было кругло,  красно и  чрезвычайно серьезно,  ворот
распахнут,  волосы всклокочены;  весь  его  облик и  костюм были типичны для
славных рудокопов того  времени.  На  сосновом столе  стояла свеча,  тусклым
своим  светом  озаряя  "ребят",  расположившихся на  койках,  ящиках  из-под
свечей, пороховых бочонках и т.д.
     - Тсс!.. - зашикали они, - ни слова - он сейчас начнет.


ИСТОРИЯ ПРО СТАРОГО БАРАНА

     Я тотчас уселся, и Блейн сказал:
     - Вряд  ли  когда  вернутся к  нам  те  дни.  Свет  не  видывал  такого
замечательного старого барана!  Дед ездил за ним в  Иллинойс...  купил его у
человека  по  имени  Ейтс;   Билл  Ейтс  -  небось  слыхали,  его  отец  был
священником,  из баптистов,  -  тоже парень не промах;  да уж, раненько тому
пришлось бы встать,  кто захотел бы провести старика Ейтса! Это ведь он-то и
посоветовал Гринам примкнуть к  каравану моего деда,  когда тот  двинулся на
Запад.  И то сказать -  второго такого,  как Сэт Грин,  не скоро найдешь; он
взял себе в  жены одну из уилкерсоновских девушек -  Сарру Уилкерсон.  То-то
была  женщина!  Второй  такой  кобылки во  всем  старом Стоддарде ищи  -  не
найдешь,  -  всякий,  кто знал ее,  подтвердит.  Ей было нипочем,  например,
подбросить бочку с мукой -  все равно что лепешку перевернуть на сковородке.
А как пряла -  не говорите!  И язычок у нее - хо-хо! Когда Сайл Хокинс начал
было охаживать ее,  она ему живо дала понять,  что,  несмотря на его толстый
кошелек,  ему не  удастся впрячься с  ней в  одну упряжку.  Видите ли,  Сайл
Хокинс был...  Постойте,  я  не о Сайле Хокинсе,  а об одном типе по фамилии
Филкинс...  не помню его имени,  -  словом,  это я  о  нем начал говорить...
как-то вечером он ворвался пьяный в  собрание верующих и давай кричать:  "Да
здравствует Никсон!"  -  думал,  что тут происходят выборы;  ну,  старый поп
Фергюсон,  конечно,  вскочил и  выбросил его в  окошко,  а он возьми и упади
прямо на  голову этой несчастной старой кляче,  мисс Джефферсон.  Вот добрая
была душа! У нее один глаз был стеклянный, и она его давала напрокат старухе
Вегнер всякий раз,  как у той собирались гости:  у нее своего-то стеклянного
глаза не было, а этот ей был мал, так что иной раз, когда она забывалась, он
у  нее  перевертывался в  глазнице и  смотрел вверх,  вбок или  еще куда,  а
другой,  настоящий то  есть,  в  это  время глядел прямо вперед -  что  твоя
подзорная труба!  Взрослые -  те ничего,  а  детишки так непременно плакали:
жутко им,  вишь.  Она пробовала обкладывать его ватой,  но  из  этого как-то
ничего не получалось -  вата выскакивала и торчала,  да так-то страшно,  что
детям уж совсем невмоготу становилось.
     Вечно этот глаз выпадал у  нее,  и  она уставляла на гостей свой пустой
фонарь,  а им делалось вроде неловко,  потому что она-то не замечала -  была
слепая,  так сказать,  с  того боку.  Так что приходилось ее  подталкивать и
говорить:  "Мисс Вегнер,  миленькая,  ведь ваш кривой глаз выпал", - и тогда
гостям нужно было сидеть смирно,  пока она его снова вправит - задом наперед
обычно,  и зеленый,  как голубиное яйцо, - глаз-то, верно, скромненький был,
все норовил спинкой к  народу обернуться.  В  общем же,  то,  что он  у  ней
шиворот-навыворот был,  никому особенно не мешало, потому как собственный ее
глаз был небесно-голубой, а стеклянный - желтенький спереди-то, так что, как
она  его  ни  ворочай,  все  не  в  масть.  Старуха Вегнер вообще много чего
занимала у  соседей.  Когда у ней собирались кумушки стегать одеяла или шить
для  бедных,  она  обычно брала у  мисс  Хиггинс ее  деревянную ногу,  чтобы
ковылять по  комнате.  Нога  эта  была  чуть покороче,  чем  ее  собственная
подставка,  а ей и горя мало.  "Терпеть,  говорит,  не могу костыли, когда у
меня гости,  потому копотно с  ними;  когда гости,  говорит,  надо и то и се
поделать,  да поживей".  Лысая она была,  как горшок, так что ей приходилось
занимать парик у мисс Джейкопс -  мисс Джейкопс,  что за гробовщиком была, -
вот  тоже старая крыса!  Стоит кому захворать,  он  уже тут как тут -  ждет,
значит;  сядет,  старый стервятник,  и  сидит себе  весь  день  где-нибудь в
холодочке,  прямо на гробу,  который уж и подобрал -  для клиента то есть; а
если клиент начинал волынить или там неизвестно,  как еще дело обернется, то
Джейкопс запасется,  бывало, провиантом, одеяло прихватит и по ночам в гробу
этом спит.
     Раз он таким манером пришвартовался к домику старика Роббинса,  -  а на
дворе мороз,  - да так три недели и сторожил его; а после так целых два года
не  разговаривал со  стариком -  обиделся,  что  тот,  значит,  обманул его.
Отморозил ногу -  это раз,  да  и  деньги на нем потерял,  потому у  старика
Роббинса кризис в  его  болезни получился и  он  пошел  на  поправку.  Когда
Роббинс вздумал заболеть другим  разом,  Джейкопс решил  с  ним  помириться,
покрыл все тот же гроб лаком и  притащился с ним;  ну да где ему со стариком
Роббинсом тягаться!
     Тот зазвал его к себе и прикинулся, будто совсем уж плох, купил гроб за
десять долларов, с тем что, если гроб ему не подойдет, Джейкопс должен будет
вернуть эти деньги да приплатить еще двадцать пять долларов.
     Затем Роббинс умирает,  а на похоронах вдруг поднимает крышку, встает в
своем саване и  говорит священнику,  чтоб тот кончал музыку,  потому в таком
гробу он  никак не  согласен лежать.  С  ним,  видите ли,  когда он  был еще
молодой,  случился раз  такой транс,  вот  он  и  понадеялся,  что это может
повториться,  а сам так и рассчитал: выйдет - хорошо, и денежки в кармане, а
осечка -  он  все равно не в  накладе.  И  уж будьте покойны,  он свои гроши
отсудил! А гроб поставил у себя в угловой комнатке и сказал: "Теперь уж меня
никто  торопить не  станет".  Джейкопс просто забыть не  мог  этот  досадный
случай.  Вскоре после этого он переехал в Индиану,  в Уэлсвилл,  - Уэлсвилл,
откуда  Хогардоны  родом.   Славная  семейка!   Старой  закваски,  настоящей
мэрилендской.  Я не встречал человека,  который мог бы выпить столько разной
дряни,  сколько выпивал старик Хогардон.  И ругаться был мастер. Вторично он
женился на вдовушке Биллингс -  бывшая Бекки Мартин; а ее мамаша была первой
женой священника Дэнлапа.  Ее  старшая дочь,  Мария,  вышла за  миссионера и
умерла праведной смертью -  ее съели дикари.  Они и его,  беднягу, съели - в
вареном виде.  Это  у  них,  говорят,  не  принято,  но,  как  они объяснили
родственникам, когда те приехали за вещами, они перепробовали миссионеров во
всяких других видах,  и все невкусно получалось, - так что родственники даже
обижались, что человек погиб ни за что, вроде как для эксперимента. Но я вам
вот что скажу: ничего-то не бывает зря; иной раз кажется - ну какой от этого
прок?  А  глядишь -  все идет на  пользу,  надо только выдержку иметь.  Нет,
ребята,  провидение - оно холостыми зарядами не стреляет! Так вот и сущность
этого  самого  миссионера -  без  его  ведома,  она  прямо-таки  обратила  в
христианство всех  язычников,  кто  пришел  отведать того  рагу.  До  этого,
бывало,  ничем их не проймешь.  И не говорите мне, будто это случай, что его
именно  сварили.  Я  не  признаю  никаких  случаев.  Когда  мой  дядюшка Лем
прислонился как-то к лесам одной стройки -  ослаб ли,  пьян ли был,  или еще
что,  -  какой-то  ирландец с  целой  поклажей кирпичей свалился на  него  с
третьего этажа и переломил старику хребет в двух местах.  Все говорили,  что
это случай.  А  никакого тут случая не  было.  Он-то  не знал,  для чего там
очутился,  а цель была.  Если бы он тут не подвернулся, ирландец бы расшибся
насмерть. И никто не докажет мне, что это не так. Была же там собака дядюшки
Лема.  Почему же ирландец не упал на нее?  Да потому, что собака бы увидела,
что он на нее падает,  и убежала бы. Потому-то собаку и не предназначили для
этого.  Нет, провидение не станет пользоваться собаками! Вы уж мне поверьте,
тут все было подстроено.  Нет,  нет,  ребята, случайностей не бывает. Собака
дядюшки Лема -  вы  бы видели эту собаку!  Чистокровная овчарка...  то бишь,
наполовину овчарка,  наполовину бульдог -  то-то был зверь! Она принадлежала
священнику Хагару,  прежде чем перешла к  дядюшке Лему.  Знаете Хагаров,  из
Западного  заповедника{271}?  Прекрасная семья!  Его  мать  была  урожденная
Уотсон,  одна сестра вышла замуж за Уилера.  Они поселились в округе Морган,
он  попал  в  машину  на  ковровой  фабрике,   и  машина  обработала  его  в
какие-нибудь п