перед вами на колени,  паду перед вами в прах! Я буду целовать следы
ваших ног...  боготворить землю,  по которой вы прошли!  Всего лишь двадцать
пять центов! Я голодаю... умираю от голода!.. Ради бога, не покидайте меня!
     Блюхер был растерян,  да и тронут тоже до глубины души. Он задумался. И
задумался крепко. Потом его осенила одна мысль.
     - Идемте со мной, - сказал он.
     Взяв несчастного под руку,  Блюхер повел его назад к ресторану,  усадил
за мраморный столик, положил перед ним меню и сказал:
     - Заказывайте, что вам угодно, приятель. Запишите на мой счет, Мартин.
     - Хорошо, мистер Блюхер, - отвечал Мартин.
     Блюхер  отошел  на  несколько  шагов,   прислонился  к  стойке  и  стал
наблюдать,  как  этот  человек уминал  одну  за  другой  гречневые оладьи по
семидесяти пяти центов порция,  как он  пил чашку за чашкой кофе и  уписывал
один за  другим бифштексы по  два доллара штука;  когда же еды таким образом
было уничтожено на шесть с половиной долларов и незнакомец заморил червячка,
Блюхер  отправился к  Питу  Французу,  заказал себе  на  свои  десять центов
телячью котлетку,  кусочек хлеба  и  три  редиски и  пообедал в  полное свое
удовольствие.
     Случай этот,  с какой стороны на него ни взглянуть, можно рассматривать
как один из несчастных курьезов, коими изобилует жизнь в Калифорнии.


ГЛАВА XIX

     Старый знакомый. - Образованный старатель. - "Карманное" старательство.
- Гримасы судьбы.

     Неожиданно я повстречал одного знакомого, старателя из полузаброшенного
приискового поселка Туоламни,  Калифорния,  и он увел меня к себе. Мы жили с
ним в маленьком домике на склоне зеленой горы;  нас окружали холмы и леса, и
во всей этой необъятной панораме мы не могли насчитать и пяти домов. А между
тем всего каких-нибудь двенадцать или пятнадцать лет назад, во времена бума,
на  месте  этой  безжизненной  зеленой  пустыни  был  город  с   двух-   или
трехтысячным населением,  и  там,  где  сейчас  стоял  наш  домик,  как  раз
находился центр города,  самая,  можно сказать, сердцевина этого деятельного
улья. Но вот прииски иссякли, город начал хиреть, а через несколько лет он и
вовсе исчез;  улицы, дома, лавки - все пропало, не оставив следа. И поросшие
травой склоны были так зелены, так целомудренно пустынны, что, казалось, они
никогда и не ведали иной жизни.  На глазах у ничтожной горсточки старателей,
так  и  застрявших тут,  город  этот  зародился,  вырос,  разросся и  достиг
величия,  и на их же глазах он зачах, сгинул, растаял, как сон. Исчез город,
унося с собой надежды,  некогда окрылявшие его обитателей. Ныне эти люди уже
потеряли вкус к жизни,  уже давно примирились со своей добровольной ссылкой,
перестали  переписываться с  родными  и  тосковать по  далекой  родине.  Они
приняли свое изгнание и  предали забвению мир,  который в свою очередь забыл
об  их  существовании.  Вдали от телеграфа и  железных дорог,  оторванные от
всего,  что волнует многочисленные народы,  населяющие земной шар,  поневоле
глухие к интересам, общим всему человечеству, изолированные и отверженные от
себе  подобных,  они  как  бы  похоронили себя заживо в  этой глуши.  Трудно
представить себе что-либо удивительней и  вместе трогательнее и печальнее их
судьбы.  В  течение  двух  или  трех  месяцев  мне  довелось тут  общаться с
человеком,   некогда   получившим  университетское  образование;   последние
восемнадцать лет он прозябал здесь и все больше и больше опускался;  но даже
теперь,  обросший и обтрепанный,  перепачканный в глине, он порой, незаметно
для себя,  пересыпал свои вздохи и  монологи обрывками латинских и греческих
фраз,  - оказывается, мертвые, замшелые эти языки наилучшим образом выражают
чувства человека,  чьи мысли сосредоточены на прошлом, чья жизнь не удалась;
мысли  усталого  человека,   которому  настоящее  в   тягость,   а   будущее
безразлично;  человека,  порвавшего последние связи с  жизнью и живущего без
надежд,  без  интересов,  ищущего  покоя,  жаждущего конца.  В  этом  уголке
Калифорнии старатели прибегают к  особому методу добывания золота;  описание
этого метода редко,  а  может и никогда не встречается в печати.  Он получил
название "карманного",  и я не слыхал, чтобы он применялся где-либо в других
местах.  В отличие от обычных плацерных приисков, золото тут не перемешано с
землей  в  верхнем  слое  почвы,  а  сосредоточено на  маленьких участочках;
расстояние между участками велико,  найти их чрезвычайно трудно,  зато, если
уж попадешь на "карман", урожай бывает неожиданно богатым. В настоящее время
во  всем  этом небольшом районе осталось не  больше двадцати таких карманных
старателей.  Я знаю их,  кажется,  всех наперечет.  Помню, как один из них в
течение восьми  месяцев каждый день  терпеливо шарил  по  склонам и  не  мог
набрать золота на  одну табакерку,  между тем  как  счет его  у  бакалейщика
неуклонно рос;  вдруг он напал на карман,  копнул и  в  два приема извлек из
него две тысячи долларов.  Помню и другой случай,  с ним же, когда он за два
часа набрал три тысячи долларов,  расплатился со всеми долгами до последнего
цента,  затем окунулся в умопомрачительный кутеж и к утру просадил все,  что
оставалось от его богатства. На следующий же день он снова набрал провизии в
кредит,  взял таз и  лопатку и,  веселый и  довольный,  отправился в  горы -
искать  карманы.   Изо  всех  способов  добывать  золото  -   этот  наиболее
увлекательный, чем, вероятно, и объясняется то обстоятельство, что карманные
старатели  поставляют такой  большой  процент  клиентуры  в  психиатрические
лечебницы.
     Способ,  которым ищут карманы,  достаточно хитроумен. Копнув где-нибудь
по склону горы лопатой, вы кидаете снятый пласт земли в большой жестяной таз
и  промываете землю,  пока осадка у  вас в  тазу остается не больше,  чем на
чайную ложку.  Все золото, какое заключалось в этом пласте, остается в тазу,
так  как частицы его,  будучи тяжелее земли,  оседают на  дно.  В  осадке вы
обнаруживаете с полдюжины желтеньких зернышек,  не больше булавочной головки
каждое.  Вы в восторге.  Вы снимаете пласт земли рядом и начинаете промывать
его.  Если и  на  этот раз в  тазу остается золото,  вы,  двигаясь в  том же
направлении,  берете третью пробу.  Если же  на этот раз вы не обнаруживаете
золота,  вы опять-таки в восторге,  ибо это знак того, то вы напали на след.
Вы  составляете  воображаемый  план  расположения  россыпи  в   виде  веера,
обращенного рукоятью  вверх,  -  ибо  там,  рассуждаете вы,  и  должны  быть
сосредоточены  богатые  залежи   золота,   крупицы  которого,   отделившись,
спустились затем  по  склону  холма,  расходясь все  шире  и  шире.  Так  вы
поднимаетесь шаг за шагом,  промывая почву и сужая границы всякий раз, когда
отсутствие золота в  тазу указывает на  то,  что  вы  уклонились за  пределы
вашего веера. Наконец, пройдя двадцать ярдов вверх, вы достигаете точки, где
сходятся ваши линии, - уже на расстоянии какого-нибудь фута от этой точки вы
не  найдете ни  крупинки золота.  У  вас спирает дыхание,  вы горите,  как в
лихорадке;  пусть надрывается колокол,  призывающий вас к обеду, - вы его не
слышите.  Пусть кругом умирают друзья,  бушуют пожары, справляются свадьбы -
вам дела нет; обливаясь потом, вы роете и роете, и вдруг - вот оно! У вас на
лопате кучка земли и кварца,  в котором так и сверкают комочки,  пластинки и
брызги золота!  Может быть,  дело  так  и  ограничится одной этой  лопатой в
пятьсот долларов.  А может, в гнезде этом золота на десять тысяч долларов, и
вам  придется  затратить  три-четыре  дня  на   извлечение  его.   Старатели
рассказывают о  гнезде,  из  которого два  человека за  две  недели извлекли
шестьдесят тысяч долларов,  после чего продали свой участок за  десять тысяч
еще кому-то; а тот не накопал там и на триста долларов.
     Свиньи - прекрасные золотоискатели. Все лето они возятся вокруг кустов,
подрывая корни  и  образуя возле  них  тысячи  холмиков;  старатели тогда  с
нетерпением ждут дождей,  ибо дождь, падая на эти кучки и размывая их, часто
обнажает золото,  находящееся над самым карманом. Рассказывают, будто кто-то
в  течение одного только дня обнаружил таким образом два кармана.  В  первом
оказалось пять,  во  втором -  восемь тысяч долларов.  Находка эта  пришлась
довольно кстати, ибо у него уже целый год как не было и цента за душой.
     В  Туоламни жили два  старателя.  Каждый день после обеда они ходили за
хозяйственными покупками в  соседний поселок и  вечером возвращались к себе.
Часть  пути  они  шли  тропинкой и  почти  всякий раз  садились отдохнуть на
крупный валун.  За  тринадцать лет ежедневного сидения на  валуне они успели
довольно основательно отполировать его поверхность.  В  один прекрасный день
мимо валуна проходили два мексиканца.  Они тоже присели отдохнуть, и один из
них  стал забавы ради скалывать киркой кусочки с  валуна.  Заинтересовавшись
одним из осколков,  эти бродяги обнаружили в  нем богатое содержание золота.
Валун впоследствии принес им восемьсот долларов.  Самое же досадное было то,
что мексиканцы,  тут же сообразив,  что где-то в том месте,  откуда скатился
валун,  должно быть еще золото,  шаг за шагом поднимаясь от валуна в  гору и
исследуя почву,  обнаружили в  конце концов один  из  богатейших карманов во
всем крае.  Его исчерпали лишь через три месяца,  дохода же он принес -  сто
двадцать тысяч долларов.  А  те два старателя,  которые привыкли отдыхать на
валуне -  и  по сей день бедняки;  они по очереди встают с  петухами,  чтобы
проклинать этих мексиканцев;  и  надо сказать,  что  чистокровный американец
одарен  свыше  прочих  сынов  человеческих талантом сквернословить изящно  и
витиевато.
     Я  задержался на описании карманного золотоискательства по той причине,
что тема эта редко освещается в печати, и я полагал, что она будет иметь для
читателя некоторую прелесть новизны.


ГЛАВА XX

     Дик Бейкер и его кот. - Особенности Тома Кварца. - Небольшая экскурсия.
- Возвращение. - Кот с предрассудками. - Пустые карманы и бродячая жизнь.

     Был у меня там один приятель - простодушный и положительный Дик Бейкер,
карманный  старатель  в   ущелье   Дохлой  Лошади,   -   еще   одна   жертва
восемнадцатилетних напрасных усилий и  несбывшихся надежд.  Это была кроткая
душа,  терпеливо несущая свой крест в томительном изгнании. Сорока шести лет
от роду,  он был сед,  как крыса,  нрава серьезного и глубокомысленного,  не
слишком обширных познаний, одевался несколько небрежно и всегда бывал покрыт
с ног до головы глиной; сердце же его было из самого чистого золота - такого
ему  никогда не  удавалось видеть на  своей лопате,  да  и  вообще такого не
сыщешь ни в россыпях, ни на монетном дворе.
     Всякий раз,  как его постигала неудача, он впадал в минорное настроение
и  принимался оплакивать гибель своего замечательного кота.  (Там,  где  нет
женщин  и  детей,  мужчина  с  любвеобильным сердцем непременно заводит себе
какое-нибудь  домашнее животное -  нужно  же  кого-нибудь  любить!)  Он  так
рассказывал об  удивительной мудрости этого  кота,  словно  в  глубине  души
подозревал в нем какие-то человеческие, а то и сверхчеловеческие свойства.
     Мне  как-то  довелось слышать его  рассказ об  этом коте.  Вот  что  он
рассказал:
     - Джентльмены,  был у меня некогда кот по имени Том Кварц, я думаю, что
вам бы понравился этот кот,  -  да и кому бы он не понравился! Он у меня тут
жил восемь лет,  и  более замечательного кота лично я  не  встречал в  своей
жизни.  Это был большой серый кот, умнее любого старателя в нашем поселке; а
уж важен был -  сам губернатор Калифорнии не посмел бы с ним шутки шутить! В
жизни он не поймал ни одной крысы -  считал это ниже своего достоинства. Его
интересовало только одно -  золото.  И уж в этом деле кот мой знал толк, как
никто,  - лично я, во всяком случае, не встречал ему равного среди людей. Он
знал все,  что можно знать о  плацерной добыче,  о  карманной же и  говорить
нечего -  он был создан для нее. Он копался в земле вместе со мной и Джимом,
когда мы  занимались разведкой на  горе,  и  отмахивал с  нами по  пять миль
зараз,  если нам случалось забираться так далеко.  А  насчет участков -  это
просто невозможно вообразить,  какое у него было чутье!  Мы,  бывало, начнем
работать,  а  он  этак поведет глазом и,  если ему не  приглянется местечко,
только посмотрит:  как хотите,  дескать,  а мне тут некогда с вами -  и,  ни
слова не говоря, задерет нос и - домой. Зато если уж ему понравится участок,
затаится весь да  помалкивает,  покуда мы  не  промоем первый таз.  А  потом
бочком-бочком к  нам  -  взглянуть:  если  в  тазу  осталось хоть шесть-семь
крупинок золота,  с  него довольно,  такая проба его  вполне устраивала;  он
укладывался на наши куртки и давай храпеть, как пароход; а если доберемся до
самого кармана -  тут он,  конечно,  встает и уже сам наблюдает за порядком.
Наблюдать-то  он  был горазд.  Ну вот,  тут вдруг подходит вся эта кварцевая
горячка. Все на нее поддались и давай долбить да взрывать землю, вместо того
чтобы раскапывать верхний слой по склонам;  шахты копать, вместо того, чтобы
скрестись на поверхности.  Джим, конечно, туда же - подавай ему жилу, и все.
Занялись,  значит,  и  мы этим делом.  Начали мы копать шахту,  а  Том Кварц
только диву дается - что, дескать, такое затевается? Ему, понимаете, никогда
не приходилось видеть,  чтобы золото добывали таким способом,  - и он совсем
расстроился,  не принимает его душа этого, да и только, не по его это части,
словом.  Очень  он  был  против  этих  шахт!  Верно,  считал  это  совсем уж
никудышной затеей.  Ну,  да  этот кот,  понимаете,  терпеть не  мог  никаких
новшеств -  такая натура.  Да  вы сами знаете,  каково со старыми привычками
расставаться.  Ну все же со временем начинает наш Том Кварц мириться с новым
положением дел,  хотя,  правду сказать,  не одобрял он этого вечного копанья
шахты без всяких промывок.  Наконец он начал и сам спускаться в шахту - дай,
мол,  попробую разобраться,  что у них там такое. А когда уж очень ему тошно
сделается и  на душе этак кошки заскребут,  -  он-то видел,  что долги у нас
растут,  а  мы  между  тем  и  цента не  намываем!  -  возьмет да  свернется
где-нибудь на рогожке и спит себе.  Ну вот, как-то, когда в шахте нашей было
футов  восемь  глубины,  порода  дальше  оказалась такой  твердой,  что  нам
пришлось ее взрывать,  -  это был наш первый взрыв,  с тех пор как Том Кварц
появился на  свет.  Зажгли  мы  фитиль,  сами  вылезли  и  отошли  шагов  на
пятьдесят,  а  про  Тома Кварца-то  и  позабыли -  он  крепко спал на  своей
рогожке.  Примерно через минуту смотрим - из ямы нашей повалил дым, поднялся
треск страшенный,  этак с  четыре миллиона тонн камня,  земли,  дыма и щебня
поднялось на воздух мили на полторы,  а  в самой что ни на есть середке всей
этой истории Том Кварц,  черт его возьми, - и кувыркается-то он, и чихает, и
сопит, и все когтями норовит за что-нибудь зацепиться, чисто сумасшедший. Но
толку-то,  сами понимаете,  никакого. Потом целых еще две с половиной минуты
мы его вовсе не видели,  и вдруг как посыпятся градом камни там и порода,  и
тут же,  футах в десяти от меня, - хлоп! - падает Том. Можете мне поверить -
вид  у  него был  невзрачный.  Одно ухо загнулось куда-то  на  спину,  хвост
торчком, веки повывернуты, сам аж почернел от дыма да пороха и весь с головы
до  кончика хвоста  покрыт  жидкой грязью.  Что  ж,  сэр,  извиняться,  сами
понимаете,  уже поздно -  сказать нам было нечего.  Он как бы с  отвращением
окинул себя  взглядом,  затем  посмотрел на  нас,  точь-в-точь  словно хотел
сказать:   "Джентльмены,   вам,   может  быть,   кажется  это  остроумным  -
воспользоваться неопытностью кота в кварцевом способе добычи золота,  однако
позвольте мне иметь на этот счет свое особое мнение". И тут же повернулся на
каблуках, марш домой, и ни слова больше!
     Уж такой он был. Хотите верьте, хотите нет, а только такого убежденного
врага кварцевых разработок, каким после этого сделался Том Кварц, вы никогда
среди кошек не встретите!  Со временем он снова стал спускаться в  шахты,  -
вот когда вы подивились бы его уму!  Только мы начнем взрывать, чуть фитилек
затрещит,  он уже на нас глядит - дескать, вы уж меня извините, я пойду, - и
с невероятным проворством вон из шахты,  да на дерево!  Скажете, ум? Нет, не
ум, а чистое вдохновение!
     - Что и говорить,  мистер Бейкер,  -  сказал я,  - предубеждение вашего
кота  против  кварцевой добычи  поистине  поразительно,  в  особенности если
вспомнить,  каким образом оно сложилось.  Но  неужели вам так и  не  удалось
перебороть в нем этот предрассудок?
     - Какое там!  Уж коли Том Кварц на чем уперся -  конец: вы его хоть три
миллиона раз взрывайте на  воздух -  все равно уже не  выбьешь у  него этого
злосчастного предубеждения против кварцевых разработок.
     Никогда не забуду лица Бейкера,  сиявшего гордостью и любовью, когда он
распространялся о  непреклонном  характере  своего  смиренного  друга  давно
минувших дней.
     Прошло уже два месяца, а мы так и не напали на карман. Мы снимали пробы
по всем склонам,  и они уже стали походить на вспаханное поле;  но даже если
бы мы засеяли эти поля, у нас не было бы возможности доставить снятый урожай
на  рынок.  Не  раз наши пробы воодушевляли нас,  но когда после промывки мы
принимались с  тоской и надеждой копать глубже,  карман,  который,  по нашим
расчетам,  должен  был  там  быть,  оказывался таким  же  пустым,  как  наши
собственные.  Наконец, взвалив на плечо кирку и таз, мы отправились дальше в
горы,  попытать новые места. Три недели мы копались в Анджеле-Камп, в округе
Калаверас,  но безуспешно.  Затем мы бродили в  горах,  ночуя под деревьями;
погода стояла теплая, но капиталы наши выдохлись, как осенние розы. Читатель
извинит  мое  бедное  остроумие:   как  бы  то  ни  было,  оно  находится  в
трогательной гармонии с  нашими тогдашними обстоятельствами,  когда мы  сами
были так бедны.  В соответствии с местным обычаем, дверь нашей хижины, когда
мы  вели  оседлый  образ  жизни,  никогда не  закрывалась,  и  странствующие
старатели всегда находили в  ней  кров и  пищу -  забредали же  они  чуть не
каждый день,  прислоняли свои лопаты к  косяку двери и  ели  с  нами что бог
послал; зато и мы теперь всюду встречали самое радушное гостеприимство.
     Куда  только не  забирались мы  в  наших странствиях!  Я  мог  бы  дать
читателю  красочное  описание  гигантских  деревьев  и   всевозможных  чудес
Йосемитской долины,  но читатель не причинил мне ни малейшего зла, за что же
мне его мучить?  Пусть менее щепетильные путешественники терзают его - тогда
он,   быть  может,   помянет  меня  добрым  словом.   За   неимением  прочих
добродетелей, буду хотя бы милосерден.


ГЛАВА XXI

     К Сандвичевым островам{315}.  -  Три капитана.  - Старый адмирал. - Его
режим  дня.   -   Легкие  победы.  -  Неожиданный  противник.  -  Победитель
провозглашен героем.

     После трехмесячной отлучки я вновь оказался в Сан-Франциско без единого
цента в кармане. Когда мне уже положительно негде стало занимать (в вечерних
газетах не было вакансий,  а  я  настолько уже опустился и обленился,  что в
утренней   газете   работать   не   хотел),   я   сделался  сан-францискским
корреспондентом газеты "Энтерпрайз" и  к  концу  пятого месяца рассчитался с
долгами,  но зато к самой работе утратил всякий интерес, ибо корреспонденции
приходилось поставлять ежедневно, без отдыха и передышки, что мне несказанно
надоело.  Я снова жаждал смены впечатлений.  Бродяжнический инстинкт овладел
мной.  Судьба мне улыбнулась,  и  я  получил новую и  чрезвычайно заманчивую
работу.  Надлежало ехать на  Сандвичевы острова и  оттуда написать несколько
корреспонденций в  "Юнион",  издаваемую в  Сакраменто.  Эта  отличная газета
славилась щедростью по отношению к своим работникам.
     Мы отплыли