же без Колдуна мы проводим наших братьев на ледяную тропу?!
     Гор шумно вздохнул и насупился. Всю обратную дорогу он только об этом и думал!
     - Ничего не поделаешь! Главное - завтра. А сегодня... Будем делать что можем!
     - А что с голой лашии? Бросить волкам и лисам?
     Похоже, Гор рассердился:
     - Ну что ты хочешь от меня, Вуул?! Я охотник, ничего не смыслю в колдовских делах! Будем ждать. Если завтра не вернется... Пусть тогда Донго решает, так Колдун сказал!
     Донго побледнел:
     - Но... Я даже учеником его не был! Только хотел!..
     - Да не знаю я ничего! - с досадой повторил Гор. - Не знаю! Будем делать что можем, - да вы уже и сами начали! И будем просить духов и предков, чтобы они вернули нашему Колдуну Силу! А сейчас... Давайте делать, что начали! Хоть об Арго позаботимся!..
     Но вышло иначе. Мужчины, пожалуй, и готовы были прекратить расспросы и делом заняться, да ведь есть еще и женщины!
     Лана выбежала откуда-то из задних рядов и упала ничком, раскинув руки, с криком:
     - Старый! Лана виновата во всем! Прикажи казнить Лану!

     Она не вдруг поняла, что произошло, даже когда услышала рассказы охотников. Слишком не умещалось все это в ее сознании: Лашилла, которую она привыкла считать несчастной, которой они все покровительствовали, Арго, и в постели остававшийся для нее прежде всего вождем детей Мамонта, дети Арго, которых она всегда любила, и неведомая нежить, о которой она никогда и не думала...
     И свою роль во всей этой истории Лана поняла не вдруг, настолько чудовищным, невозможным было все то, что случилось, по сравнению с ее намерениями. С тем, что никому и никогда не желала она зла! Она ведь только добра хотела - всем: и вождю, и Лашилле... и их детям конечно... да и себе самой - что скрывать!..
     Лана заглядывала в жилище, где рожала Туйя и была Ола - единственный близкий ей человек! Но это было еще ночью, еще тогда, когда и сама она ни о чем не знала толком, так, слухи, и Оле было не до нее, и Туйя металась в боли...
     А после - и подойти страшилась! Не могла, ведь если бы не она... Все были бы живы и здоровы!!!
     Никто не корил Лану, никто и не знал даже, что Лана виновата, что именно она всему виной! Даже Эйра не знала - ругала Олу (а той и дома-то нет!), а Лане вроде даже сочувствовала:
     - Ты что это? Словно с лица спала! Из-за той стервы, что ли? Брось! Не ты виновата - сам вождь, что лашии тебе предпочел! Может, еще и вернется... (говорили до возвращения Гора) и поймет, что нечего было тебя бросать! Вот Оле я задам, как вернется! А ты оставь...
     Лана ничего не отвечала. Решила: и впрямь Арго нужно дождаться! Пусть сам ее своей рукой убьет, как Лашиллу! Да только не вернулся Арго, принесли его! Мертвого.

     Гор, совсем уж было собравшийся заняться делом - строительством Обиталища Мертвых, остановился в тоске и огорчении:
     - Ну что ты хочешь, женщина? Что случилось?! Делом займись!..
     Лана говорила о том, что случилось, впопыхах, скороговоркой, но, будь даже речь ее связной и разумной, Гор все равно едва ли понял бы ее.
     - Да не вождь я и не колдун, - сколько можно вам, дурам, повторять это! Не вождь и не колдун! Нет мне дела до того, что ты там натворила! С Колдуном говори, когда он вернется! Или с новым вождем... когда он появится! А по мне, так хоть всех бы вас, дур, водяные забрали!..
     Лана не отошла даже - отползла, не поднимаясь с земли. Никто ее не слушал, никому до нее не было дела. Хмурые лица, озабоченные лица, каждый о себе думает, о детях своих, о Роде... Что им всем до нее - бесплодной? Не замеченная никем, Лана покинула толпу.
     Лана забилась в самый дальний угол вдовьего жилища, свернулась калачиком, закрыла руками голову... Ничего не помогало; ей казалось, все здесь насквозь пропитано ненавистным запахом. Запахом лашии.

     Так вот какие они, лашии! Не только прятаться умеют, не только похищать женщин и детей! Могут и людьми притвориться, да так, что и не узнать! Вождю не узнать, колдуну не узнать, не то что ей... дуре!

     Эйра осталась там со всеми. Ола - у роженицы; сегодня еще ее и не видел никто, спит, должно быть...
     - Лана! Лана! Пойдем, воду нужно носить, вечер близок.

     Легка на помине! Что ж, Лана натаскает воду, как бывало! На всех хватит! А после... Пусть вода ее и примет! Зачем ждать? Гор - старый, но он всего лишь старый охотник. Вождь или колдун все равно ее приговорят - к смерти или изгнанию! И правильно: такое простить нельзя!.. Да и зачем жить? Ей, бесплодной...
     В последний раз потрудится она для Рода... И для тех, кого погубила! Она не будет ждать восхода, она не будет ждать возвращения Колдуна. Дети Мамонта погребут своего бывшего вождя, погребут его детей. Но не Лану. Лана никому не нужна, и ее никто не найдет, никто не увидит больше!

     Поднявшись с лежанки как ни в чем не бывало, Лана украдкой вытерла глаза и взялась за бурдюки.

     Обиталище Мертвых уже готово - хорошее, из свежего лапника! - и ждут в нем Погребального времени обмытые и обряженные тела Арго и его сыновей: Дрого и Анго. Плачут женщины. Всю ночь будут они оплакивать мертвых. И сегодня это не просто дань обряду! Сегодня каждый общинник чувствует: горе, подлинное горе пришло к детям Мамонта! Страшнее, чем в тот день, когда покинули они свою родину!
     Мужчины не плачут, мужчинам нельзя! Можно говорить о чем угодно... шутить и то можно, если уж совсем невмоготу! Но плакать нельзя! Табу!
     Вуул, Донго и Аун разбирают оскверненное жилище. Завтра оно станет костром, завтра угли этого костра лягут на дно могил...
     Мужчины почти все собрались в центре стойбища, у общих костров. Все говорят, говорят... О разном, вроде бы совсем о пустяках. Да только о чем бы ни шла речь - об охоте ли, о достоинствах ли оленьей кости, - а все понимают: это лишь попытки заглушить то, что черным камнем лежит на их душах.
     Они сироты! Что толку в том, что нежить повержена, если они - сироты, оставленные вождем и Колдуном, брошенные предками и духами, обреченные... Потому-то и не говорит никто сейчас о новой тропе, что тропа эта теперь не ведома никому. Закрыта.
     Одна надежда: быть может, Колдун все же вернется.

     - Ты куда, Лана? - спросила Ола, только что вернувшаяся от Туйи. Ей хочется поговорить: Туйя уже знает, что Дрого нет, но она в себя почти не приходит: должно быть, вслед за мужем уходить собралась. А сын - как же с ним теперь быть?.. Правда, хорошо, что есть Нага, она еще дочь кормит, так что...
     Но Лана не слышит. Она пытается слушать, она поддакивает, но ничего не слышит. Ей самой скоро - на ледяную тропу! Только не нужно, чтобы об этом знали другие - до срока! Пусть потом поймут, догадаются...
     - Да ты меня и не слушаешь? Устала?
     - Я сейчас...
     Лана выскальзывает наружу. Стойбище - как растревоженный муравейник. Слышится плач в Обиталище Мертвых, слышится плач и в других жилищах... Гудит пламя в общих кострах, сегодня его почему-то сделали высоким. Мужчины говорят, говорят... И как только не устают они говорить так помногу?! До Ланы никому нет дела, ее никто не заметит, никто не остановит... Вот и хорошо!
     Она осторожно пробирается задами на тропу, ведущую к ручью, хоженую-перехоженую. Сегодня - в последний раз!..
     Лана торопится, словно боится погони... Или того, что сама может передумать, вернуться. Передумать? Зачем, для чего? Сегодня ее и не слушали даже, но потом вспомнят. Обязательно вспомнят! И тогда - все равно смерть, только после позорных расспросов, долгих пересудов. Изгнание, быть может? Но это - та же смерть!
     Она остановилась на том самом месте, что любил Дрого. Откуда их временное пристанище казалось похожим на то далекое родное стойбище... Должно быть, не только Дрого - многие заметили это. Сейчас, в темноте, особенно похоже, только такое высокое пламя редко разводят. Жилища видны как днем, и люди различимы, и отблески играют на сосновых стволах почти до самых крон... Лана смотрит, и ей все труднее сделать следующий шаг. Она в последний раз видит и это, и словно бы то, покинутое стойбище. Старается угадать людей, попрощаться с каждым... Бедная Ола - ждет ее, чтобы досказать...
     Ну а если даже ее пожалеют, оставят жить, - что тогда? Год за годом вдовье жилище, ворчанье и попреки... И, пока не состарилась, мужчины будут уводить ее, даже не спрашивая... Что еще с нее взять, с бесплодной Ланы?
     НЕТ!
     Машинально продолжая разглядывать людей, она заметила вдруг, что кто-то направился от костров на ту же тропу. За водой, что ли? Нужно спешить, еще не хватало, чтобы ее увидели!
     Лана решительно отвернулась и, больше не оглядываясь, почти бегом пустилась вниз, к ручью, чтобы выйти потом по его течению к Большой воде.

     Вот она, здешняя Большая вода! Чужая Большая вода! Она не такая широкая, как та, дальняя, и, должно быть, мельче, но и ее хватит на то, чтобы принять женщину, вовсе не умеющую плавать... Бывшую дочку Серой Совы, бывшую жену, рано потерявшую своего мужа, которому так и не сумела дать ни детей, ни радости... Быть может, потому-то и ушел он на ледяную тропу так рано? Ту женщину, что потом так долго, так мучительно пыталась забеременеть и найти мужа, что и мужчины-то стали ей одинаковы скучны, одинаково безразличны... Из-за этого и погубила вождя! Хотела как лучше, а погубила!
     Под раскрытым оком Небесной Старухи вода сияла, переливалась, манила... Быть может, там будет все по-другому?
     Лана шагнула в прибрежные камыши. Сердито закрякала потревоженная утка. Дно пологое, но скользкое, босым ногам трудно и больно идти из-за раковин, каких-то палок. Ничего, всего несколько шагов...
     Лана и не поняла в первый момент, что случилось! Топот бегущих ног, прерывистое дыхание за спиной, ее всю окатывает водой, и чьи-то руки сжимают ее и тащат назад, на берег! Изумленная, она даже не пытается сопротивляться.
     - Нет! Ты не должна!
     Срывающийся, почти мальчишеский голос... Да это же Донго!

     Это действительно был Донго. Единственный, кто вслушивался в сбивчивую речь Ланы. Впрочем, вот уже два года как он вслушивается в каждое ее слово, вглядывается в каждый жест, только никто, даже самые близкие друзья, и не подозревал об этом. Сэмми-заморыш, а потом Донго умеет хранить свои тайны, как никто другой! Он понял, в чем Лана себя винит, и догадался, что будет дальше... Быть может, слова Колдуна, переданные Гором, о его возможной участи - стать неподготовленным колдуном детей Мамонта, привели к тому, что Донго вдруг сделался в этот день особенно чуток и внимателен. Ко всем и всему, а уж к Лане - вдвойне. Лишь одного он боялся: как бы не опоздать! И все же едва не опоздал.

     Они сидели рядом, в мокрой одежде, на открытом, поросшем густой травой берегу. Внизу у ног блестела Большая вода, и каждый камыш, каждая ракушка были отчетливо различимы в сиянии Одноглазой. Донго, молчаливый Донго говорил и говорил и все не мог наговориться, а она слушала, не произнося ни слова, и даже не пыталась освободиться от его робких рук. Великие предки, духи-покровители, этот милый, тихий мальчик говорит о том, что она, Лана, должна стать его женой, что ему все равно, что колдуны и не должны иметь детей... Впрочем, Лана почти не вслушивалась в слова - был ли в них какой-то смысл, нет ли, - она наслаждалась самим голосом, вздрагивающим от скрытой, так долго сдерживаемой нежности! Лана с удивлением поняла, что ее саму переполняет нежность к этому мальчику, такому чуткому, так боящемуся ее обидеть... Нежность и благодарность. Огромная, никогда не испытанная прежде... И уж конечно не потому, что Донго ее из воды вытащил! Совсем не потому.
     Мягко освободившись из его рук, Лана сняла через голову свое насквозь промокшее платье, старательно отжала, расстелила на траве и приблизилась к замершему и вдруг потерявшему дар речи Донго.
     - Нет, ты уж не противься! - приговаривала она, помогая своему спасителю раздеваться, едва ли не против его воли. - Не противься, а то Лана может подумать, что ты наговорил все это так, по-пустому!
     И рассмеялась своим негромким, переливчатым смехом, который почти никто не слышал.
     Одежду Донго разложила рядом со своей рубахой и только потом коснулась руками, подалась навстречу этому облитому белым сиянием, напряженному, вздрагивающему телу, телу молодого оленя...
     (Милый! Да он - в первый раз!..)

     Донго оторвался от Ланы, беззвучно заплакал и тихо засмеялся, не замечая ни слез, ни смеха!
     - Как же так? Вождь мертв, мой лучший друг мертв, брат его мертв; быть может, и Колдун... А я... я счастлив!
     Лана привлекла его голову назад, на свою ждущую грудь:
     - Не надо, мой хороший, не надо! Они не в обиде! И Дрого, и Анго... и Арго - они только рады, ты уж поверь... мой молодой колдун! А старый - он вернется; Лана знает, Лана чувствует, что вернется.

     В эту ночь она, ложившаяся со многими мужчинами в тщетной надежде родить ребенка, вновь чувствовала себя девушкой. И одновременно - матерью, держащей в своих объятиях долгожданное дитя.

     Не было даже снов. Впрочем, и отдыхая, Колдун следил за собой. Он вспоминал общину, он ясно представлял, что там происходило весь этот день: слезы, хлопоты, разговоры... И растерянность! Но это были только мысли - не ясновидение.
     Осталось последнее. Открыв глаза (Одноглазая уже вошла в полную силу и по-прежнему насмешничает!), Колдун достал черный мешочек. Этим снадобьем он пользовался очень редко: сильное и опасное, оно тем не менее позволяло резко, почти мгновенно пройти в Верхний или Нижний Миры. Нужно только уметь... Кто не умеет, тому лучше и не касаться этого снадобья: станет добычей насылающих мару, да не обычных, ночных, - других, опасных, вечно голодных... Трудно вырвать того, кто попался в их страшные объятия; присосавшись, они снова и снова будут заставлять человека возвращаться к себе - через снадобье, ради мары...
     Крошево готово. Терять уже нечего, сегодня он примет не щепоть - больше. И усилит!
     Надрез. Кровь по капле сочится в крошево под монотонные заклинания. Все готово.
     Это последняя попытка!

     Колдун вырвался с трудом, несмотря на то что ему, прошедшему три Посвящения, даже самые сильные из насылающих мару не должны быть опасны... Но так было раньше, пока он не потерял Силу! А теперь - даже это не помогло, даже это! Вместо скользящего полета над ледяной тропой, вместо встречи с обитателями Нижнего Мира, вместо предков и покровителей их Рода - ложные, наведенные сны! Приторный бред, словно он и не Колдун вовсе, а неразумный мальчишка, решивший тайком лизнуть колдовского зелья!

     И вот он сидит изнеможенный, опустошенный. Надежды больше нет! Враг побежден, но Сила к нему не вернулась. Нет даже намека на то, что она когда-нибудь вообще вернется!

     Быть может, неудачное место? Лашии... Смерть... Огонь... Нет! Сегодня это лучшее место, то самое, где развоплощена нежить! Где, как не здесь, Первопредки должны были бы вернуть детям Мамонта свое благоволение? Если бы только они пожелали. Но они НЕ пожелали. Погибли лучшие, нет вождя... и Колдуна нет: даже если он и вернется, Колдуна все равно нет! И новая тропа неясна.
     Быть может, Хорру и впрямь был прав? Его боялись, он служит Злу и сам был злобен, но кто при нем посмел бы изгнать их Род? Никто бы не посмел, даже дети Куницы! И как бы то ни было, а при Хорру дети Мамонта без покровительства не оставались! Так неужели самую страшную свою ошибку Колдун сделал тогда, когда отказался принять покровителей своего наставника?! Если это так, то он потерял не только Колдовскую Силу, но и все свое прошлое! Выходит, вся его жизнь прошла напрасно, коль скоро ее итог - гибель Рода!
     Он решил еще утром: назад пути нет! Колдун сам встанет на ледяную тропу, и он ступит на нее так, что никто не посмеет отвергнуть его - Там! Колдун знает, что для этого нужно делать: если отвергнутый предками и духами-покровителями Рода покинет этот Мир сам, с помощью священного оружия, примененного как должно, - Великий Мамонт вернет ему свое благоволение, и Первобратья помогут вновь вернуться в свой Род - более сильным!

     Колдун извлек Девственный кинжал. Нет, не здесь! Сородичи не должны найти даже его тела! Нужно уходить. Уходить так, чтобы и самому не знать, куда он идет. Если решение верно, его поведут духи. И остановят там, где нужно.
     Поднявшись, Колдун слегка смежил веки, так чтобы Мир проступал сквозь дрожание ресниц, и медленно двинулся прочь с поляны лашии. В чащу.

     Колдуна словно что-то толкнуло. Он понял: "Дошел! Здесь!"
     Где, куда шел он в эту последнюю свою ночь? Как долго? Его вели духи. Невидимые; туда, куда им угодно. И место, где оказался он сейчас, могло быть и за много-много переходов от зимовья детей Мамонта... или в двух шагах от него. Не он выбрал это место - они. Невидимые.
     Озеро. И березы. Совсем как там, на родине! (Уж не туда ли и занесли его духи напоследок?! Почему бы и нет?)
     Одноглазая неистовствовала. Колдун давно уже не помнил такого ее сияния, заполняющего все вокруг, выделяющего каждый листок, каждую былинку!
     Что ж, быть может, и не насмешничает она вовсе, а прощается с ним, Колдуном детей Мамонта, в этом Мире! Ему ведомы и иные Миры, но Колдун не имел ни малейшего представления, есть ли в тех Мирах своя Небесная Старуха? Или хотя бы ее предки?
     Но место ему по нраву! Спасибо духам, что здесь! Где-нибудь в чащобе было бы хуже. Печальнее...
     Колдун опустился на мох и прильнул спиной к белоствольному дереву. Нижняя ветвь с мелкими нежными листочками почти касается его лба. Одноглазая, не отрываясь, смотрит прямо в лицо.
     Пора! Колдун вновь скинул рубаху, надетую перед тем, как пуститься в последний путь, постлал ее вместо шкуры и сел, скрестив ноги.
     Глядя прямо в лицо Небесной Старухе, он развязал ремешок и приспустил края замшевых штанов, полностью обнажив подтянутый, мускулистый живот. Рукоять Девственного клинка удобно легла в правую руку. Сейчас...

     Где помещается самая важная, самая сокровенная Жизненная Сила? В сердце? Нет, в животе! Так считают дети Мамонта... Да и не только они! Именно на живот наводят порчу. Именно там может угнездиться злая сила, именно оттуда отсасывает колдун конку... И если отвергнутый хочет вернуться к Первопредкам и вновь заслужить их покровительство, он должен в урочный час своей рукой взрезать Священным клинком собственный живот - и так вступить на ледяную тропу!

     Колдун не боялся смерти. И боли не боялся: даже лишенный своей Силы, он мог погасить любую боль. Но сейчас... Чтобы достигнуть того, чего он хочет, требовалось встать на ледяную тропу таким, как ползунчик. Без защиты. Значит, боль будет.

     Колдун не понял, что произошло. Белое сияние задрожало, потекло тягучими струями или каким-то струящимся пологом, занавесившим Мир...
     (Или он уже нанес удар, сам того не заметив?!)
     И он, не только Безымянный, но и Бестелесный, оказался вдруг там, где все так безотрадно и уныло. Над ледяной тропой.
     В отличие от прошлых полетов, он в этот раз совершенно не воспринимал самого себя. Никак. Словно и не было его здесь вовсе. Но он - был. И ОНИ это сразу поняли.
     ОНИ. Отец и двое сыновей, обряженные как должно, при оружии. Именно так завтра их тела лягут в могилы.
     Они смотрели на него, все трое, и Колдун понимал: видят! Всего видят, всю его суть: и прошлое, и будущее... и Единое в нем, то, что вне Времени... Великий червь наматывает бесконечные кольца, но вечно кусает собственный хвост.
     Арго, Дрого и Анго одновременно подняли руки в традиционном приветственном жесте сыновей Мамонта. И затем - загораживающий, запрещающий жест:
     "Рано! Ледяная тропа - еще не для тебя! Твои тропы еще там, в Среднем Мире!"
     Колдун слушал эту речь, речь мертвых, уходящих в Иное. И поведанное ими на ледяной тропе было невероятно, непостижимо! Он не знал, что такое вообще возможно! Теперь понятно, почему закрыты Миры, почему нет для него путей к предкам! К старым предкам, к прежним предкам! Теперь меняется все, и новые тропы берут