чается  своим  видимым
самоутверждением  по отношению к объекту. Он восстает  против зависимости от
объекта, он отклоняет всякое влияние со стороны объекта, а иногда испытывает
даже страх  перед ним. Но тем сильнее  он зависит от идеи,  которая защищает
его от внешней зависимости и дает ему чувство внутренней свободы, но  вместе
с тем сообщает ему и ярко выраженную психологию власти.

     ж) Седьмой противоположностью является монизм и плюрализм

     После   всего  вышесказанного  само   собою  понятно,   что  установка,
ориентированная на идее, склоняется  в  сторону  монизма. Идея  всегда имеет
иерархический характер, безразлично, добыта ли она посредством абстракции от
представлений   и   конкретных   понятий   или   существует   априори,   как
бессознательная  форма. В  первом  случае она есть  высшая  точка  строения,
завершающая и охватывающая, так  сказать, все, что под ней; во втором случае
она   является    законодателем,   который    руководит    возможностями   и
необходимостями   мышления.  В  обоих   случаях  идея  имеет  господствующее
значение. Хотя существует множество идей, но одна идея всегда  преобладает в
течение   более   или   менее   продолжительного   времени  и   монархически
упорядочивает  большую  часть  психических  элементов.  Наоборот,  столь  же
понятно,  что  установка,  ориентирующаяся по объекту,  склоняется  всегда к
множеству принципов (плюрализм), ибо многообразие свойств объекта необходимо
ведет к множественности понятий и принципов, без которых объяснение не может
приспособиться  к  сущности   объекта.   Монистическая   тенденция   присуща
интроверсии, плюралистическая тенденция - экстраверсии.

     з) Догматизм в противоположность скептицизму

     И в этом случае  легко усмотреть, что догматизм прежде всего присущ той
установке, которая следует за идеей, хотя бессознательное осуществление идеи
еще  не  есть ео ipso (сам по себе) догматизм.  Но независимо от этого самый
способ, которым бессознательная  идея осуществляется  как бы  насильственно,
производит  на внестоящих  впечатление, будто  человек,  ориентирующий  свою
мысль  по  идеям, исходит  из  некоторой  догмы, в  застывшие рамки  которой
втискивается  опытный   материал.  Само   собою   понятно,   что  установка,
ориентирующаяся по объекту, оказывается априори скептической по отношению ко
всем  идеям,  ибо она  стремится прежде всего  предоставить слово  объекту и
опыту, не  заботясь об общих идеях.  В  этом смысле скептицизм является даже
неизбежным   предварительным   условием   всякого    эмпиризма.   Эта   пара
противоположностей тоже  подтверждает  существенное  сходство  между  типами
Джемса и моими.


3. К критике концепции Джемса

     Приступая  к критике концепции Джемса, я  прежде всего должен отметить,
что  она  сосредоточивается почти  исключительно  на  особенностях  мышления
разных типов. От философского труда вряд ли можно ожидать чего-либо другого.
Однако такая, обусловленная  рамкой, односторонность легко  может  повести к
путанице. Не  трудно ведь обнаружить те или иные свойства или даже целый ряд
их  у  противоположного типа.  Так,  например,  есть  эмпирики  догматичные,
религиозные,  идеалистичные,  интеллектуальные  и   рационалистические,   и,
наоборот, бывают  идеологи  -  материалистичные,  пессимисты,  детерминисты,
иррелигиозные. Возможность смешения не устранится даже и в том  случае, если
мы  укажем на  то,  что все  эти  выражения обозначают  собою очень  сложные
фактические данные, причем обнаруживаются еще очень различные оттенки.
     Выражения Джемса,  взятые  отдельно,  слишком широки  и  лишь  в  своей
совокупности  дают  приблизительную  картину  типической  противоположности,
отнюдь не сводя ее, однако,  к простой формуле. В целом типы Джемса являются
ценным  дополнением  общей  картины  типов, извлеченной нами из целого  ряда
других  источников. Джемсу  принадлежит  та  большая заслуга, что он  первый
показал  с  известной обстоятельностью,  какое  необычайное  значение  имеют
темпераменты  при  образовании  философского  мышления.  Его  прагматическая
концепция стремится охватить  противоположности тех  философских  воззрений,
которые обусловлены различием темпераментов.
     Известно, что прагматизм - широко распространенное философское течение,
вышедшее из английской философии (Ф.-К.-С.  Шиллер), течение, признающее  за
"истиной" ценность, ограниченную ее  практической  действенностью и пользой,
и, при  известных обстоятельствах, пренебрегающее ее оспоримостью  с той или
иной  точки   зрения.  Характерно,  что   Джемс  начинает   изложение  этого
философского воззрения именно с противоположности типов и этим, так сказать,
обосновывает  необходимость  прагматического воззрения. Это воспроизводит ту
картину, которую нам уже показало  раньше  Средневековье.  Противоположность
того  времени гласила:  номинализм против  реализма,  и именно  Абеляр искал
объединения  в сермонизме или концептуализме. Но так как воззрению той эпохи
психологическая  точка  зрения  была  совершенно  чужда,  то  и его  попытка
разрешить   проблему   оказалась   соответственно    этому    односторонней,
логически-интеллектуалистической. Джемс захватывает глубже, он понимает  эту
противоположность   психологически   и   пытается   согласно   этому   найти
прагматическое  разрешение.   Конечно,   не  следует  предаваться   иллюзиям
относительно   ценности   этого   размышления:   прагматизм   -   это   лишь
вспомогательное средство, которое может претендовать на значение лишь до тех
пор,  пока,   помимо  познавательных  способностей   интеллекта,  окрашенных
темпераментом, не открыты еще иные  источники, которые могли бы присоединить
новые  элементы  к  процессу  образования  философских  воззрений.  Бергсон,
правда, указал нам  на интуицию и на  возможность "интуитивного метода",  но
это  так и  осталось лишь указанием. Раскрытия  такого метода нет, и не  так
легко  будет  дать  его, хотя Бергсон имеет  право указать  на  свои понятия
"жизненного  порыва"  ("elan vital")  и  "творческой  длительности"  ("duree
creatrice") как на  результаты интуиции. Оставляя  в стороне это  интуитивно
уловленное основное воззрение, которое имеет свое психологическое оправдание
в  том факте, что уже в древности, особенно в неоплатонизме, оно было вполне
распространенной  комбинацией  воззрений,  -  помимо этого,  метод  Бергсона
интеллектуалистичен, а не интуитивен. В несравненно большей мере использовал
интуитивный источник Ницше,  который освободился  этим в  образовании  своих
философских воззрений от чистого интеллекта, хотя и таким образом, и в такой
мере,   что  его   интуиционизм   вышел  далеко   за   пределы  философского
мировоззрения  и привел  его  к художественному  свершению,  представляющему
собою  величину,  в  значительной  части  своей недоступную  для философской
критики.  При этом я имею  в  виду,  конечно, "Заратустру",  а  не  сборники
философских  афоризмов,  доступные прежде  всего психологической  критике, и
притом  именно вследствие их преимущественно интеллектуалистического метода.
Итак,  если вообще позволительно говорить  об  "интуитивном"  методе,  то  я
считаю, что "Заратустра" Ницше дает  наилучший образчик его  и  вместе с тем
разительно  доказывает  возможность  не интеллектуалистического, а  все-таки
философского     постижения    проблемы.    Предшественниками    ницшевского
интуиционизма  я   считаю  Шопенгауэра  и  Гегеля;  первого  -  в  силу  той
чувствующей интуиции, которая  имеет  решающее  влияние  на  его  воззрение;
второго - в силу той идеальной интуиции, которая лежит в основе его системы.
У обоих этих предшественников интуиция находилась -  если  мне позволено так
выразиться - "под пятой" у интеллекта, у Ницше, напротив, над ним.
     Противоположность  обеих  "истин" требует  прежде всего  прагматической
установки,  если мы  вообще хотим  оценить по  справедливости  другую  точку
зрения.  Как  ни необходим  прагматический  метод,  однако  он  предполагает
слишком много  резиньяций и вследствие  этого он почти  неизбежно  связывает
себя с недостатком  творческого формирования. Но конфликт противоположностей
не  разрешается  ни путем логико-интеллектуалистического  компромисса, как в
концептуализме,  ни путем  прагматического  измерения практической  ценности
логически  несоединимых  воззрений, но  исключительно  путем  положительного
творчества или свершения,  которое прием  лет  в  себя противоположности как
необходимые элементы координации, подобно тому как координированное движение
мускулов всегда  включает  в себя  иннервацию мускульных групп-антагонистов.
Поэтому прагматизм не  может быть не чем  иным,  как  переходной установкой,
которая должна приготовить путь для творческого  акта посредством устранения
предрассудков. Мне кажется, что на новый путь, подготовляемый прагматизмом и
указываемый Бергсоном, уже вступила  немецкая - конечно, не  академическая -
философия:  именно Ницше,  взломавший  со свойственной ему насильственностью
эту   запертую   дверь.  Его   творение   выводит   за   пределы  того,  что
неудовлетворительно в  прагматическом разрешении проблемы,  и притом  делает
это  с той  же основательностью, с  какой прагматическое признание жизненной
ценности   истины   преодолело  -  и  еще   должно  преодолевать   -   сухую
односторонность   бессознательного   концептуализма   в    послеабеляровской
философии.


IX. Проблема типов в биографике

     Можно  почти  ожидать, что и область  биографики внесет  свой  вклад  в
проблему  психологических  типов.  Благодаря  естественно-научной   методике
такого ученого, как  Вильгельм  Оствальд [/89/  Вильгельм Оствальд  (1853  -
1932) - немецкий  химик и философ; член-корр. Петербургской академии наук (с
1896 года); лауреат Нобелевской премии по химии (1909).], сопоставившего ряд
биографий     выдающихся    естествоиспытателей,    обнаружилась    типичная
психологическая  противоположность, которую  Оствальд  характеризует как тип
классический и  тип романтический.  /89-  S.44/ "Тогда  как  первый  тип,  -
говорит  Оствальд,  -  отличается  всесторонним  совершенствованием  каждого
отдельного дела,  но  в то  же  время замкнутым характером и  слабым  личным
влиянием  на  окружающую  обстановку,  романтик  обращает на  себя  внимание
противоположными свойствами.  Ему  свойственно не  столько совершенствование
единичной  работы,  сколько  разнообразие  и   замечательная  оригинальность
многочисленных,  быстро  следующих   один  за  другим  трудов,  а  на  своих
современников  он  имеет обыкновенно  непосредственное  и сильное влияние. И
надо   подчеркнуть,  что   быстрота  умственной  реакции  является  решающим
признаком в вопросе о  том, принадлежит ли исследователь к тому  или другому
типу.   Исследователи   с   большой  быстротой   реакции   суть   романтики,
исследователи же с небольшой быстротой - суть классики". /89- S.44 f/
     Классик  отличается медленным  процессом  творчества и  создает нередко
самые зрелые  плоды  своего духа - лишь сравнительно поздно.  /89- S.89/  По
Оствальду,   наличным   признаком   классического   типа   всегда   является
"безусловная потребность стоять пред общественностью свободными  от ошибок".
/89- S.94/ Классическому  типу  в  виде  возмещения за "недостаточное личное
влияние предоставлена тем  большая возможность  влиять своими  сочинениями".
/89- S.100/
     Правда,  этому влиянию, по-видимому, тоже поставлены пределы, как на то
указывает приведенный Оствальдом случай из биографии Гельмгольца:  по поводу
математических   исследований  Гельмгольца   о  влиянии  индуктивных   токов
Дюбуа-Реймон пишет исследователю: "Ты должен - не в обиду тебе будет сказано
-  гораздо  больше заботиться  о том,  чтобы отвлечься от своей  собственной
точки зрения  в науке  и ставить себя  на точку зрения  тех, которые еще  не
знают, о чем идет речь  и  что  ты  хочешь им разъяснить". На это Гельмгольц
ответил: "Что  касается изложения в этой  статье, то именно  в данном случае
оно стоило мне большого труда, и наконец мне  показалось, что я могу быть им
доволен". По  этому поводу Оствальд замечает: "В вопрос о читателе  он вовсе
не входит,  ибо по характеру классика он пишет для себя самого, то есть так,
что изложение кажется безупречным ему,  а  не  другим".  Характерно то,  что
Дюбуа-Реймон пишет  в  том же письме Гельмгольцу:  "Я  раза  два прочел твою
статью и резюме,  что ты, собственно, делал и  как ты это  сделал. Наконец я
сам открыл твой метод, и тогда только я понял мало-помалу твое изложение".
     Этот  случай является  весьма  типичным событием  в жизни классического
типа, которому  редко  или  никогда  не  удается "воспламенить  своей  душой
родственные души". /89- S.100/ Это показывает, что  признанная за  классиком
способность влиять своими сочинениями происходит, вероятно, главным  образом
оттого, что он  в большинстве случаев влияет лишь  посмертно, то есть  после
того, как его ретроспективно открывают в его печатных трудах, как это  было,
например, с Робертом Майером. И его писания, по-видимому, очень часто лишены
убеждающего,   воспламеняющего,  непосредственно  личного  воздействия,  ибо
писание есть в  конце  концов столь  же личное выражение, как  разговор  или
лекция. Поэтому влияние классика, переданное через посредство его сочинений,
основано не  столько  на  внешних,  воодушевляющих свойствах его  сочинений,
сколько  на  том  обстоятельстве,  что  его писания  суть,  в  конце концов,
единственное,  остающееся  после него,  из  чего впоследствии  можно  бывает
реконструировать  заслуги данного человека.  Ибо,  по-видимому, из  описания
Оствальда тоже вытекает тот факт, что классик редко  сообщает, что он делает
и как он это делает, но сообщает лишь то, чего он достиг, не считаясь с тем,
что  его читатели  понятия не  имеют о его  путях. По-видимому, для классика
путь, характер  и способ его творчества имеют меньшее значение,  ибо все это
теснейшим образом связано с  его личностью,  которую он  оставляет на заднем
плане.
     Оствальд  сравнивает   оба   свои  типа   с  четырьмя   темпераментами,
установленными  в  древности  /89- S.372/,  и  при  этом  в  отношении  той,
свойственной  им медленной и быстрой реакции,  которая, по его мнению, имеет
фундаментальное значение. Медленная реакция  соответствует флегматическому и
меланхолическому    темпераменту,    быстрая    реакция    -    темпераменту
сангвиническому   и  холерическому.   Он   рассматривает   сангвинический  и
флегматический типы как  нормальные  средние типы, тогда как  холерический и
меланхолический   типы  представляются   ему   болезненными  преувеличениями
основных характеров.
     И в самом деле, просматривая биографии Гемфри  Дэви (английский физик и
химик, 1778-1829) и Либиха (Юстус Либих, 1803-1873)  -  немецкий  химик),  с
одной стороны, и биографии Роберта Майера (1814-1878) и Майкла Фарадея (1791
- 1867) - с другой, нетрудно признать, что первые являются одновременно ярко
выраженными  "романтиками"  и сангвино-холериками, последние  же,  наоборот,
столь  же  несомненными  "классиками",  флегматиками  и  меланхоликами.  Это
размышление Оствальда  представляется мне  вполне  убедительным, ибо  весьма
вероятно, что  древнее  деление на четыре темперамента построено по тому  же
опытному принципу, на основании которого Оствальд построил свое  деление  на
классический и романтический типы.  Четыре темперамента  явно  различаются с
точки зрения эффективности, то  есть  в их проявляющихся наружу  аффективных
реакциях.   Но   с   психологической   точки  зрения   такая   классификация
поверхностна; она судит исключительно по внешнему проявлению. Согласно этому
древнему  делению,  человек, который по  внешности  держится спокойно  и  не
обращает на себя  внимания,  имеет  флегматический темперамент. Его  считают
"флегматичным" и  поэтому записывают  в ряды флегматиков. В действительности
же может  быть  так, что он все, что  угодно, только не флегматик; напротив,
может быть,  это чувствительная и даже страстная натура,  у  которой  эмоции
всецело  обращены  внутрь  и  сильнейшее внутреннее  волнение  выражается  в
величайшем спокойствии. Концепция типов,  выдвинутая  Джорданом, считается с
этим фактом.  Она судит не по поверхностному впечатлению, но основывается на
более  глубоком   понимании   человеческой   природы.   Напротив,   основной
отличительный признак, выдвигаемый  Оствальдом,  покоится,  подобно древнему
разделению  темпераментов, на внешнем впечатлении.  Его "романтический"  тип
отличается  быстрой,   проявляющейся  вовне   реакцией.  "Классический"  тип
реагирует, быть может, столь же быстро, но только вовнутрь.
     Просматривая  биографии,  написанные  Оствальдом, мы  сразу видим,  что
"романтический"   тип   соответствует   экстраверту,   а   "классический"  -
интроверту.  Гемфри  Дэви и Либих  являют  образцовые примеры экстравертного
типа,  тогда  как  Роберт  Майер  и  Фарадей - интровертного.  Реакция вовне
характерна  для  экстравертного,  подобно  тому как  реакция вовнутрь  - для
интровертного типа. Экстравертный  не имеет  особых затруднений в проявлении
своей  личности;  он  почти  непроизвольно  заставляет  считаться  со  своим
присутствием, потому  что  он  всей своей природой стремится  к  тому, чтобы
перенести себя на объект. Он легко расходует себя во внешней среде, и притом
по необходимости в  форме доступной  и  поэтому приемлемой  для  окружающих.
Обыкновенно форма бывает  приятна,  но  если даже она  и  не приятна,  то во
всяком  случае  понятна.  Ибо  в  самую  сущность  быстрого  реагирования  и
проявления вовне входит то, что на объект переносится не только ценное, но и
не ценное,  не только привлекательные, но и отталкивающие  мысли и  аффекты.
Вследствие быстрого проявления  и  перенесения  содержания  оказываются мало
переработанными и поэтому легко  понятными; уже  благодаря чисто  временному
нанизыванию  непосредственных  выражений,   развертывается  постепенный  ряд
образов, ясно показывающих публике  пройденную дорогу и  тот  способ,  каким
исследователь достигает своего результата.
     Напротив,  интроверт, который  сначала  реагирует  только  вовнутрь, по
общему правилу не выявляет своих реакций наружу (за  исключением аффективных
взрывов!). Он замалчивает свои реакции, которые, однако, могут быть столь же
быстры, как и у экстраверта.  Поэтому  они  не проявляются наружу,  и потому
интроверт   легко    производит    впечатление   медлительности.   Так   как
непосредственная  реакция  всегда  имеет  сильную  личную  окрашенность,  то
экстраверт и не может иначе, как  предоставлять своей личности  проявляться.
Напротив, интроверт скрывает свою личность, замалчивая свои непосредственные
реакции. Он стремится  не к эмпатии, не к  перенесению своих  содержаний  на
объект, а к абстрагированию от объекта. Поэтому он предпочитает вместо того,
чтобы непосредственно проявлять свои  реакции вовне, долго перерабатывать их
внутри, с  тем  чтобы потом выступить с  готовым результатом. Он стремится к
тому, чтобы  по  возможности  освободить свой  результат от всего  личного и
представить его  ясно отличенным от  всякого личного  отношения. Поэтому его
содержания  вступают   во   внешний  мир  в   возможно   абстрагированной  и
обезличенной  форме  как результаты  долгой  внутренней  работы.  Но  именно
вследствие этого они становятся труднопонятными, потому что публика не имеет
никакого понятия о тех  предварительных ступенях и о том способе, при помощи
которого исследователь достиг своих результатов. Но у публики нет  и личного
отношения, потому что интроверт умалчивает о себе и тем скрывает от нее свою
личность. А между тем именно личные отношения очень  часто дают  возможность
понимания там, где  интеллектуальное постижение оказывается несостоятельным.
Это обстоятельство всегда  следует заботлив