убеждения, являются у него  менее дифференцированными функциями,
которые не имеют решающего веса и поэтому не способны противопоставлять силе
интуиции  упорное  сопротивление.   И  все-таки  только  эти  функции  могут
действенно  компенсировать примат  интуиции,  давая  интуитивному  суждение,
которого   он,   как   тип,  совершенно   лишен.   Мораль  интуитивного   не
интеллектуальна и не чувствительна; у нее своя собственная мораль, а  именно
верность  своему  созерцанию и  добровольное подчинение его власти. Он  мало
считается  с  благополучием   окружающей  среды.  Физическое  благосостояние
окружающих, как и его собственное, не является  для него  веским аргументом.
Столь же мало у него уважения к убеждениям и жизненным привычкам окружающих,
так что  нередко его считают безнравственным и беззастенчивым  авантюристом.
Так как  его  интуиция  занимается внешними  объектами  и  чутьем выискивает
внешние возможности, то  он охотно берется  за такие профессии, где он может
развить свои способности наиболее многосторонне. К  этому  типу  принадлежат
многие  биржевые дельцы, "акулы"  бизнеса, продюсеры, политики  и т. д. Этот
тип  встречается,  по-видимому,  еще чаще среди  женщин, чем среди мужчин. В
этом  случае  интуитивная  деятельность  обнаруживается  гораздо  меньше   в
профессиональной  сфере, чем  в  общественной  жизни.  Такие  женщины  умеют
использовать  все  социальные  возможности,  умеют  завязывать  общественные
связи, разыскивать  мужчин, располагающих различными возможностями, и все  с
тем, чтобы снова все бросить ради какой-нибудь новой возможности.
     Без дальнейших  объяснений  понятно,  что такой тип  имеет чрезвычайное
значение  как в народном хозяйстве, так и в  строительстве культуры. Если  у
него хорошие задатки, то  есть если установка его  не слишком эгоистична, то
он может оказать необыкновенные услуги в качестве инициатора или  по крайней
мере поборника  всяких начинаний. Он  естественный ходатай всякого, имеющего
будущность, меньшинства. Так как он (если он установлен не столько на  вещи,
сколько  на  людей), предугадывая, постигает  в них известные  способности и
полезности,  то он способен  так же  "создавать" людей. Никто не может лучше
его подбодрить  своих ближних или воодушевить их на новое дело, даже если он
бросит его уже послезавтра.  Чем сильнее  его интуиция, тем  более  его  эго
сливается с увиденной возможностью. Он оживляет ее, он выводит ее наглядно и
с убеждающей теплотой, он, так сказать, воплощает ее. Это не актерство с его
стороны, это его судьба.
     Такая установка имеет и свои большие опасности, ибо интуитивный слишком
легко растрачивает свою жизнь, ибо он оживляет людей и вещи и распространяет
вокруг себя некую полноту жизни, которую, однако, проживает не он, а другие.
Если бы он  мог остаться  у дела,  то пожал бы  и плоды своего труда; но ему
слишком скоро приходится  мчаться за  новой  возможностью  и покидать  свои,
только что засаженные поля, с которых другие соберут урожай.  В конце концов
он  уходит   ни  с   чем.  Но  если  интуитивный  доходит  до  этого,  то  и
бессознательное его восстает против него. Бессознательное интуитивного имеет
некоторое сходство с бессознательным ощущающего типа. Мышление и чувственный
процесс  сравнительно  вытеснены  у  него   и  образуют  в   бессознательном
инфантильно-архаические мысли и чувства, которые можно сравнивать с таковыми
же у  противоположного типа.  Они  проявляются  также  в  форме  интенсивных
проекций и оказываются столь же нелепыми, как и проекции ощущающего типа; но
только, как мне  кажется,  они лишены мистического  характера; в большинстве
случаев они касаются конкретных, квазиреальных вещей, как-то: сексуальность,
финансовые  и  другие  предвосхищения,  например предчувствие  болезни.  Это
различие  возникает,  по-видимому, из вытесненных  ощущений  реальности. Эти
последние  обычно  обнаруживаются также и в  том,  что интуитивный  внезапно
пленяется  в высшей степени  неподходящей  женщиной, или  в  случае  женщины
неподходящим мужчиной, и притом вследствие того обстоятельства, что эти лица
затронули   в  нем/ней  архаическую   сферу  ощущений.  Из  этого  вырастает
бессознательная   навязчивая  прикрепленность  к  объекту,   отличающаяся  в
большинстве  случаев  несомненной  безнадежностью. Такой случай является уже
симптомом  навязчивости,  тоже безусловно  характерным  для этого  типа.  Он
претендует на такую  же свободу и несвязанность, как и ощущающий тип, ибо он
подвергает  свои  решения  не  рациональному  суждению,  а  исключительно  и
единственно  восприятию  случайных  возможностей.  Он  освобождает  себя  от
ограничений, идущих от разума,  и  поэтому  в  неврозе  подпадает под власть
бессознательного   принуждения,   умничанья,  педантического  резонерства  и
навязчивой  привязанности  к ощущению объекта. Сознательно он  обращается  с
ощущением  и   с  ощущаемым  объектом   свысока,  с  чувством   собственного
превосходства и беззастенчиво. Не то чтобы  он считал себя  беззастенчивым и
вышестоящим, но  он просто  не видит  объекта, который все  могут  видеть, и
проходит мимо него,  подобно ощущающему  типу; но только  последний не видит
души   объекта.  За  это  объект  впоследствии   мстит,  и  притом  в  форме
ипохондрических  навязчивых  идей,  фобий и  всевозможных  нелепых  телесных
ощущений.


     10. Общий обзор экстравертных иррациональных типов

     Я обозначаю оба очерченных типа как иррациональные на том уже указанном
основании,  что  они  основывают  весь свой образ  действия  не на  суждении
разума, а  на абсолютной силе восприятия.  Их  восприятие просто обращено на
то, что происходит  и что не подлежит выбору  на основании  суждения. В этом
отношении  два последних  типа  имеют значительное  превосходство над  двумя
первыми  типами  -  типами суждения. Объективно  происходящее  закономерно и
случайно. Поскольку  оно закономерно - оно  доступно  разуму;  поскольку оно
случайно -  оно разуму недоступно.  Можно было  бы  сказать  и  наоборот:  в
происходящем  мы называем закономерным то, что представляется таковым нашему
разуму,  и случайным то, в чем  мы не можем открыть закономерности. Постулат
универсальной  закономерности остается постулатом только  нашего разума,  но
отнюдь не является постулатом  наших функций восприятия. Так как они  совсем
не  основываются  на  принципе  разума и его постулата,  то  они по существу
своему иррациональны. Поэтому я и  обозначаю типы восприятия по  их существу
как иррациональные. Но было бы совершенно неверно в силу этого истолковывать
эти типы как "неразумные",  потому что они ставят суждение  ниже восприятия.
Они  просто в высокой  степени эмпиричны; они  основываются исключительно на
опыте, и даже столь исключительно, что в большинстве случаев их суждение  не
может  поспевать  за  опытом.  Однако,  несмотря на  это,  функции  суждения
существуют,   но   только   они   большей   частью   влачат  бессознательное
существование.  Поскольку бессознательное, несмотря на  свою оторванность от
сознательного  субъекта,  все-таки  снова проявляется, постольку  и в  жизни
иррациональных  типов замечаются  ярко выраженные суждения и акты  выбора  в
форме   явного   умничанья,   бессердечных   рассуждений   и,   по-видимому,
преднамеренного выбора среди  людей и ситуаций. Эти черты имеют инфантильный
или  же  примитивный  отпечаток;  иногда  они  замечательно  наивны,  иногда
беззастенчивы, резки и насильственны. Человеку, установленному рациональным,
легко могло бы  показаться,  что  эти  люди,  по  их  настоящему  характеру,
рационалистичны и преднамеренны в дурном смысле слова. Однако такое суждение
было   бы  применимо  только  к  их  бессознательному,  а  отнюдь  не  к  их
сознательной   психологии,  которая  всецело  установлена  на  восприятие  и
благодаря   своему   иррациональному   существу  совершенно  недоступна  для
разумного суждения. Рационально установленному человеку может в конце концов
показаться, что такое накопление случайностей вообще не заслуживает названия
"психологии". За такое  обесценивающее суждение иррациональный платит той же
монетой:  он  смотрит на рационалиста  как на что-то полуживое, единственная
жизненная цель которого  состоит в  том, чтобы налагать цепи  разума на  все
живое  и душить его  за горло суждениями. Это, конечно, резкие крайности, но
они встречаются.
     Суждение  рационалиста легко  могло  бы  изобразить иррационального как
рационалиста второго сорта, именно  если его понимать на основании того, что
с ним происходит. Дело в том, что с ним происходит не случайное, - в этом он
мастер;   разумное   суждение   и   разумное  намерение  -  вот  на  что  он
наталкивается. Для  рационального это факт  почти непостижимый, немыслимость
которого  может  сравниться  лишь  с  удивлением  иррационального  человека,
нашедшего кого-нибудь, кто ставит идеи разума выше живого и  действительного
происшествия. Нечто подобное кажется ему почти  невероятным.  Обычно  бывает
уже   совершенно   безнадежным,   если   попытаться   поднести   ему   нечто
принципиальное  в этом направлении, ибо рациональное объяснение настолько же
незнакомо  ему   и   даже   противно,  насколько  немыслимо  показалось   бы
рационалисту заключить контракт без обмена мнениями и обязательства.
     Этот  пункт  приводит  меня  к  проблеме  психических  отношений  между
представителями   разных   типов.  Психическое   отношение   обозначается  в
современной  психиатрии  термином  "раппорт",  заимствованным  у французской
гипнотической  школы. Раппорт состоит  прежде всего в  чувстве существующего
согласия,  несмотря  на  признанное различие.  Даже  признание  существующих
различий, если только оно обоюдное, есть уже раппорт, чувство согласия. Если
мы при случае осознаем  это чувство в более высокой мере, то мы откроем, что
это не просто чувство, не поддающееся в своих свойствах дальнейшему анализу,
но  также  и  постижение,  или   содержание,  познания,   передающее  пункты
соглашения  в  мыслительной  форме. Это рациональное  изображение  применимо
исключительно  к рационалисту,  а отнюдь не  к иррациональному человеку, ибо
его раппорт основан  вовсе не на суждении, а на параллельности свершающегося
и живых происшествий вообще. Его чувство согласия есть совместное восприятие
какого-нибудь  ощущения или интуиции. Рациональный сказал бы,  что раппорт с
иррациональным основан  на  чистой  случайности; если  случайно  объективные
ситуации  согласуются  между  собой,  тогда  и  осуществляется  нечто  вроде
человеческого  отношения, но никто не  знает, каково будет значение и какова
длительность этого отношения. Для рационалиста часто бывает прямо мучительна
мысль,  что  отношение  длится  как  раз  лишь  до  тех  пор,  пока  внешние
обстоятельства случайно допускают такую совместность. Это представляется ему
не  особенно человечным,  тогда  как иррациональный  именно  в  этом  случае
усматривает  особенно  красивую человечность. Результатом этого является то,
что они  смотрят друг на  друга как  на  людей, лишенных  отношений, как  на
людей,   на  которых  нельзя  положиться  и  с  которыми  совсем  невозможно
по-настоящему ужиться. Однако к такому результату  можно  прийти лишь тогда,
если сознательно попытаться отдать себе отчет в своих отношениях к ближнему.
Но такая  психологическая  добросовестность не  очень  обыкновенна,  поэтому
часто оказывается,  что, несмотря на  абсолютное различие  в точках  зрения,
все-таки устанавливается  нечто  вроде  раппорта,  и  притом  таким образом:
первый, с молчаливой  проекцией,  предполагает,  что  второй  в существенных
пунктах   имеет  такое   же  мнение;  а  второй  предчувствует  или  ощущает
объективную общность, о которой, однако, первый сознательно и  представления
не имеет и наличность которой он тотчас же начал бы отрицать, совершенно так
же как второму никогда и в  голову  не могло бы  прийти,  что его  отношение
покоится  на общности мнений. Такой раппорт  является  наиболее  частым;  он
основан    на   проекции,   которая   впоследствии   становится   источником
недоразумений.
     Психическое отношение в экстравертной установке  регулируется всегда по
объективным  факторам, по внешним  условиям.  То, что  человек есть  внутри,
никогда  не  имеет  решающего   значения.  Для  нашей  современной  культуры
экстравертная  установка  по  отношению  к проблеме  человеческих  отношений
является  принципиально  руководящей;  встречается, конечно, и  интровертный
принцип,  но  его значение  является  исключением и  апеллирует к терпимости
современного поколения.


3. Интровертный тип

     а) Общая установка сознания

     Как  я уже  изложил  в  отделе  Введение этой  главы, интровертный  тип
отличается от экстравертного тем, что он ориентируется преимущественно не на
объект и  не на  объективно  данном,  как экстравертный,  а на  субъективных
факторах. В упомянутом  отделе я, между прочим, показал, что у интровертного
между   восприятием  объекта   и  его   собственным   действием   вдвигается
субъективное   мнение,   которое   мешает    действию   принять    характер,
соответствующий  объективно   данному.  Это,  конечно,  специальный  случай,
который  приведен  только для  примера  и  должен служить лишь  для простого
наглядного пояснения. Само собою разумеется, что здесь мы должны найти более
общие формулировки.
     Правда,  интровертное  сознание видит  внешние условия и тем  не  менее
выбирает   в   качестве   решающей  субъективную  детерминанту.   Этот   тип
руководствуется, стало быть,  тем  фактором восприятия  и познания,  который
представляет   собою   субъективную   предрасположенность,    воспринимающую
чувственное раздражение. Два  лица видят, например, один и тот же объект, но
они  никогда  не  видят  его так, чтобы  оба  воспринятые  ими  образа  были
абсолютно тождественны.  Совершенно независимо  от различной остроты органов
чувств и личного подобия часто существуют еще глубоко проникающие различия в
способе и в  мере психической ассимиляции перцепированного образа. Тогда как
экстравертный тип  всегда преимущественно  ссылается  на то, что  приходит к
нему от объекта, интровертный опирается преимущественно на то, что привносит
к констелляции  от  себя внешнее впечатление в субъекте. В  отдельном случае
апперцепции  различие  может  быть,  конечно,  очень  тонким,  но  во   всей
совокупности  психологической  экономии  оно  становится  в  высшей  степени
заметным, в особенности по тому эффекту, который оказывается на эго, в форме
резервата  личности. Скажу  прямо с  самого  начала: я  считаю принципиально
вводящим  в  заблуждение  и  обесценивающим  то  мнение,  которое  вместе  с
Вейнингером характеризует эту установку  как себялюбивую  (philautisch), или
автоэротическую, эгоцентрическую,  или субъективистскую,  или эгоистическую.
Оно  соответствует  предубеждению  экстравертной  установки по  отношению  к
природе интроверта. Никогда не следует забывать - а  экстравертное воззрение
забывает это слишком легко, - что всякое восприятие и познавание обусловлено
не только  объективно,  но  и субъективно. Мир  существует не только  сам по
себе,  но и так,  как он мне является. Да, в сущности, у нас даже совсем нет
критерия,  который  помог  бы нам  судить  о  таком  мире,  который  был  бы
неассимилируем для субъекта. Упустить из виду субъективный фактор значило бы
отрицать великое сомнение в возможности абсолютного познания. Это привело бы
на путь  того  пустого  и  пошлого  позитивизма,  который обезобразил  конец
прошлого  и начало  нынешнего века,  и  вместе  с тем к той интеллектуальной
нескромности,  которая  предшествует грубости  чувств и  столь же тупоумной,
сколь   и   претенциозной  насильственности.   Переоценивая   способность  к
объективному познанию,  мы вытесняем значение субъективного  фактора, и даже
прямо значение субъекта  как такового.  Но  что  такое субъект? Субъект есть
человек, субъект - это мы.  Это  ненормально - забывать, что у познания есть
субъект и  что  вообще  нет  познания, и  поэтому нет для  нас и мира,  если
кто-нибудь  не говорит: "Я  познаю",  тем  самым уже высказывая субъективную
ограниченность всякого познания.
     Это  относится  и ко  всем  психическим  функциям:  они имеют субъекта,
который так же неизбежен, как и объект. Для нашей  современной экстравертной
оценки  характерно, что слово "субъективно" в некоторых случаях звучит почти
как  порицание;  а  выражение  "чисто  субъективно"  имеет  всегда  значение
опасного оружия, предназначенного для удара по тому,  кто не всецело убежден
в безусловном превосходстве  объекта. Поэтому  нам необходимо  выяснить, что
разумеется в нашем исследовании  под  выражением "субъективно". Субъективным
фактором  я  называю тот психологический  акт  или ту  реакцию  (Aktion oder
Reaction), которые сливаются с воздействием объекта и дают  тем самым начало
новому психическому факту. И вот, поскольку субъективный фактор издревле и у
всех народов земли остается в высокой мере тождественным с самим собою - ибо
элементарные восприятия  и  познания являются, так сказать, повсюду и во все
времена одними и теми же, - постольку он оказывается  такой же укоренившейся
реальностью, как и внешний объект. Не будь это так,  совсем  нельзя было  бы
говорить о какой-либо  длительной и,  по  существу,  остающейся  равной себе
действительности,  а  соглашение с  традициями  было  бы невозможным  делом.
Поскольку,  следовательно,  и  субъективный  фактор   есть  нечто  столь  же
неумолимо  данное,  как  протяженность  моря  и  радиус земли,  постольку  и
субъективный  фактор  притязает на  все значение мироопределяющей  величины,
которая  никогда и нигде не может быть скинута со счета. Субъективный фактор
есть второй мировой  закон, и тот, кто основывается на нем, тот имеет  столь
же верную, длительную и значащую основу, как и тот, кто ссылается на объект.
Но как объект и объективно данное отнюдь не остаются всегда неизменными, ибо
они подвержены бренности, равно как и случайности, так и субъективный фактор
подлежит изменчивости и индивидуальной случайности. Вместе  с тем и ценность
его оказывается  лишь относительной.  Дело  в том, что  чрезмерное  развитие
интровертной   точки  зрения   в  сознании  ведет  не  к  лучшему   и  более
значительному  использованию  субъективного  фактора,  но  к  искусственному
субъектированию  сознания,  которое уже  нельзя не упрекнуть  в том, что оно
"чисто  субъективно".  Таким путем возникает  некая  противоположность  тому
сознательному освобождению сознания от субъективности, которое встречается в
преувеличенно   экстравертной  установке,   заслуживающей   вейнингеровского
определения  "себяненавистнической"  (misautisch).   Так   как  интровертная
установка опирается на всюду наличное, в высшей степени реальное и абсолютно
неизбежное условие психологического приспособления, то такие  выражения, как
"себялюбиво" ("philautisch"), "эгоцентрично" и т. п., являются неуместными и
негодными,  потому  что они вызывают  предубеждение, будто  речь идет всегда
только  о  нашем  любезном  эго.  Ничто  не  может  быть  превратнее  такого
предположения.  Однако  с ним приходится часто  встречаться при исследовании
суждений экстравертного  об интровертном.  Конечно,  я  совсем  не хотел  бы
приписать  эту ошибку каждому отдельному экстравертному  человеку,  а скорее
отнести  ее  на  счет  общераспространенного  в  наше  время  экстравертного
воззрения, которое не ограничивается экстравертным типом, а имеет столько же
представителей и в другом типе, выступающем таким образом вполне против себя
же самого. К этому последнему  и даже с полным основанием относится упрек  в
том,  что  он  изменяет  своему  собственному роду,  тогда как первый тип не
подлежит по крайней мере этому упреку.
     В нормальном случае  интровертная  установка  следует