инимали  участие  в  подготовке  "Ильи
Муромца" к полету. На старом бомбардировщике заменили  двигатели  на  куда
более  легкие  и  мощные  "М-17",  полотняную  обшивку  -  на  кевларовую,
проволочные растяжки - на титановые трубчатые стойки, и в итоге получилась
совсем другая машина.
     Пилотировал ее прославленный ас первой мировой  и  этой  войн,  лично
сбивший восемнадцать немецких  и  тринадцать  красных  самолетов,  поручик
Владимир  Губанов  по  прозвищу  Кот.  Происходило  ли  это  прозвище   от
изображаемого  на  борту  каждого  очередного  самолета  черного  зверя  с
выгнутой спиной и свирепо встопорщенными усами или, наоборот,  -  не  знал
никто из ныне живущих.
     - Кремль бомбить  прилетел!  -  пронеслась  неизвестно  кем  пущенная
догадка, и в толпе началось возвратно-поступательное  движение.  Часть  ее
устремилась в сторону центра - посмотреть, как это будет, а часть, из тех,
кто поосторожнее, потянулась от греха  подальше,  под  прикрытие  глубоких
подворотен.
     "Илья Муромец" тем временем завершил свой первый медленный  круг  над
ржавыми крышами и облупленным золотом куполов московских "сорока сороков".
     Со стороны  Кремля  действительно  загремели  нестройные  винтовочные
выстрелы, несколько очередей с Никольской башни дал  в  сторону  аэроплана
пулемет. Скорее со злости, нежели надеясь попасть.
     ...Новиков с группой из пятнадцати прошедших  специальную  подготовку
офицеров появился в городе утром, в районе Павелецкого  вокзала.  Все  они
были одеты разнообразно и пестро - в домотканые поддевки, старые шинели  и
ватники, с расчетом ничем не выделяться из общей массы, и  изображали  кто
огородников из ближних сел,  доставивших  на  рынки  свою  продукцию,  кто
артель плотников или печников, кто пильщиков дров с козлами  на  плечах  и
завернутым в тряпки инструментом. Замаскировавшись таким образом,  каждый,
не привлекая внимания заградотрядников, нес под видом невинного  груза  по
паре пудов необходимого снаряжения.
     Одновременно с ними в Москву просочились еще две аналогичные  группы,
одной  из  которых  командовал  Шульгин,  а  другой  -  коренной   москвич
штабс-капитан Мальцев.
     Заранее поделенные на пятерки и тройки, каждая с хорошо знающим город
офицером во главе, рейнджеры рассеялись  по  дворам  и  улицам,  имея  все
необходимые инструкции и постоянно включенные на прием  рации.  Детального
плана действий у  Новикова  пока  не  было,  все  зависело  от  конкретной
обстановки. Решающий ход был сделан самим фактом этой  экспедиции,  теперь
нужно было ждать ответного.
     Берестин назвал их  рейд  разведкой  боем.  А  Андрей  добавил,  что,
возможно, правильней будет - "Вызываем огонь на  себя".  ...Снизившись  до
трехсот сажен так, что отчетливо стали видны фигуры пилотов в застекленной
носовой кабине, оглушая москвичей ревом моторов,  бомбардировщик  пронесся
над самым центром барахолки и выбросил из брюха облако похожих на  пух  из
распоротой перины листовок.
     Вторую  серию   он   сыпанул   прямо   внутрь   кремлевской   ограды.
Переглянувшись, Новиков с товарищами  не  спеша  завернули  в  не  слишком
чистые тряпицы остатки своей трапезы,  затянули  шнурки  вещмешков,  разом
поднялись.
     Кружась  и  колыхаясь  в  потоках  нагретого  многочисленной   толпой
воздуха, листовки, может быть, несколько быстрее, чем следует,  опускались
в гущу людского моря,  на  плечи  и  головы  продающих  и  покупающих,  на
мостовую, на ветки деревьев и крыши окрестных домов.
     Первый листок достиг земли, и тут произошло непонятное.  Гражданин  в
поношенной  темно-серой  паре  и  не  идущей  к   костюму   шляпе-канотье,
любопытствуя, поймал спланировавшую прямо в руки бумажку, скользнул по ней
без особого интереса глазами. И вдруг рот его полуоткрылся, глаза странным
образом округлились...
     Неуловимым движением он сунул смятый  в  кулаке  листок  в  карман  и
метнулся вперед, расталкивая окружающих.
     Листовки этот  странный  гражданин,  через  секунду  потерявший  свое
канотье,  хватал  обеими  руками,  пихал  их  в  карманы  и   за   пазуху,
подпрыгивал, чтобы поймать очередную бумажку на лету,  припадал  к  земле,
лягался и яростно работал локтями.
     Пока растерявшийся народ  с  изумлением  наблюдал  за  хрестоматийной
картиной внезапного помешательства, "несчастный" успел ухватить  никак  не
меньше двух десятков листовок.
     И тут неподалеку раздался вопль, еще один, еще. По  толпе  прокатился
слитный гул, сквозь который то там, то тут прорезались отдельные, наиболее
пронзительные    крики    и    возгласы    -     яростные,     испуганные,
истерически-отчаянные.
     Сухаревка забурлила. Такое  обычно  случалось  здесь  лишь  во  время
устраиваемых чекистами массовых облав.
     Толпа  кружилась  и  раскачивалась,  в  ней  возникали  водовороты  и
разрежения, народ то сбивался в кучу там, где листовки ложились  гуще,  то
бросался в стороны.
     Приливная волна выкатилась на тротуар -  часть  листовок  нанесло  на
стены  окружающих  площадь  зданий,  и  они  тихо,  как  осенние   листья,
скользили, прижимаемые ветром к облупленной  штукатурке,  вниз,  к  сотням
рук, жадно протянутых навстречу, застревали на  карнизах  и  подоконниках,
попадали в водосточные желоба.
     Трое разведчиков отступили в глубь под®езда. Смешиваться  с  теряющей
человеческий облик толпой им было явно не с руки.  А  неподалеку  вдобавок
вспыхнула свирепая потасовка.
     Хорошо еще, что почти никто из торгующих не раскладывал  свои  товары
на земле, иначе в возникшей сутолоке не обошлось бы без  жертв.  Но  драки
тем не менее вспыхивали теперь уже повсеместно  -  все  за  те  же  листки
бумаги. Еще миг -  и  наиболее  проворные  и  сообразительные  кинулись  в
окрестные дворы, оттуда по пожарным и внутренним лестницам - на крыши.
     А в небе наконец появились два красных "фармана". Можно  представить,
сколько  криков  и  ругани  по  начальственным  телефонам   их   появлению
предшествовало!
     Отпугивая истребители огнем из всех своих  восьми  пулеметов  (да  не
каких-нибудь старомодных "льюисов", а  надежных  скорострельных  "ПКТ")  -
малиновые огоньки трассеров были снизу  хорошо  видны,  -  "Илья  Муромец"
круто пошел вверх, причем настолько быстро,  что  "фарманы"  сразу  начали
отставать.  Само  по  себе  это  было  невероятно.  Истребитель,  даже   с
изношенным мотором и на плохом  горючем,  должен  превосходить  устаревший
бомбардировщик по скорости километров на сто  в  час.  Разве  что  красные
летчики сознательно не хотели лезть под пули, из  страха  или  по  идейным
соображениям. Они ведь наверняка видели знаменитую эмблему на борту  "Ильи
Муромца" и знали,  что  сулит  встреча  с  обладателем  этого  "рыцарского
герба".
     Поднявшись  версты   на   полторы,   белый   аэроплан   высыпал   над
Замоскворечьем третью порцию листовок и, покачав  крыльями,  еще  прибавил
газу. Под самой кромкой  облаков  развернулся  на  юго-запад,  блеснул  на
прощание серебристыми ореолами винтов и  исчез,  растворяясь  в  густеющей
дымке.
     "Фарманы",  поняв  бессмысленность  преследования,   с   раздраженным
жужжанием тоже повернули восвояси.
     Новиков, Басманов и Рудников, закурив "козьи ножки",  с  видом  людей
степенных и на всякую ерунду не падких, наблюдали за овладевшим москвичами
психозом,  изредка  обмениваясь  мнениями   о   действиях   охотников   за
листовками. Пока наконец один,  самый  азартный,  стараясь  дотянуться  до
повисшего в раструбе  водосточной  трубы  листка,  сорвался,  мелькнул  со
сдавленным вскриком вдоль краснокирпичного брандмауэра и исчез за  крышами
дровяных сараев.
     - Кхм! - подавился дымом Басманов. - Это уже и лишнее.
     - Жадность фраера сгубила, - не согласился с его мнением Рудников.
     - Что уж тут... Глупо, конечно. Так черт  ли  его  понес?  -  Новиков
раздраженно дернул щекой и отвел глаза. - А вы могли бы предложить  лучший
способ?
     Басманов пожал плечами и ничего не ответил. А Новиков в очередной раз
удивился странной чувствительности прошедшего все круги гражданской  войны
капитана. Но, может, потому он и капитан, когда люди младше его по выпуску
уже и генеральские погоны носят?
     - Это еще что, - ухмыльнулся Рудников. - Подождите, скоро по  второму
разу дележка пойдет, вот  тогда...  С  треском  распахнулась  перекошенная
балконная дверь на третьем  этаже,  и  краснорожий  дебелый  мужик  заорал
дворнику, который ручкой метлы гнал перед собой прошмыгнувших в  щель  под
запертыми воротами беспризорников:
     - Никитич, какого... они там с ума посходили? Чего с крыш сигают?
     Дворник, изгнав посягнувшего на его законную добычу врага, ответил, с
трудом сдерживая торжество, поскольку карманы его фартука оттопыривались:
     - Да вот слышь, листки с неба падали... А на каж-ном  листке  десятка
николаевская пришпандорена. Не иначе клеем столярным, не  оторвешь!  -  Да
ну? Врешь небось. Я  сбегаю  сейчас,  погляжу-ко!  Дверь  так  и  осталась
открытой, а мужик  исчез.  -  Поглядишь,  поглядишь...  Хрен  в  сумке  ты
поглядишь... - пробурчал  дворник  с  отчетливым  владимирским  выговором,
скрываясь в свою нору  слева  от  подворотни.  Слышно  было,  как  лязгнул
наброшенный крюк.
     ...Идея принадлежала как раз Новикову. Это он придумал таким способом
отвлечь внимание ВЧК и милиции от движущихся сейчас по городу разведгрупп.
Наверняка все наличные силы будут немедленно брошены  сюда,  в  центр,  на
охоту за счастливыми обладателями листовок с врангелевским подарком.
     Ну а вдобавок не вызовет излишнего  внимания  и  то  золото,  которое
завтра же появится в  Москве  уже  по  другим  каналам.  Андрей  собирался
использовать  его  широко  -  в  целях  подкупа   должностных   лиц,   для
финансирования нужных людей и просто для дезорганизации красного тыла.
     Заодно и создать в обнищавшем за  три  года  до  последней  крайности
городе нужное настроение тоже следовало. Как любил повторять к месту и  не
к месту В. И. Ульянов-Ленин: "Коль воевать, так по-военному".
     Кстати, листовки,  сброшенные  на  Кремль,  золотого  обеспечения  не
имели. Тоже с психологической целью. ...Попозже, когда "золотая лихорадка"
стихла, поскольку в радиусе двух километров не осталось ни одной, хоть раз
не подхваченной  с  земли  дрожащими  руками  самой  замызганной  бумажки,
врангелевские листовки, пусть далеко и не все, были заодно и прочитаны.
     Подкрепленное, словно гербовой печатью, монетой  с  царским  курносым
профилем,  содержание  отпечатанных  изящным  шрифтом  лазерного  принтера
листков чересчур уж сенсационным не было, но кривотолкам конец положило.
     Прежде всего в них сообщалось, что линия фронта  проходит  сейчас  от
Ростова до Одессы через Курск. Взятие Москвы обещалось к исходу  следующей
недели. Экономическое и военное положение "Свободной России" было  названо
блестящим, что подтверждалось Указом Верховного правителя о восстановлении
отмененного   в   четырнадцатом   году   размена   на    золото    билетов
Государственного банка и приравненных к ним денежных знаков  правительства
Юга России.
     Врангель, сочувствуя бедственному положению москвичей, счел возможным
накануне освобождения послать эту небольшую денежную помощь в надежде, что
хоть какая-то  ее  часть  дойдет  до  истинно  нуждающихся.  Для  сведения
остальных  было  сказано,  что  гарантируется  поставка  ста  тысяч  пудов
продовольствия  на  следующий  же  день  после   установления   в   Москве
надлежащего порядка, участвовать в чем призывалось все  законопослушное  и
здравомыслящее население. Также  было  обещано  немедленное  возобновление
свободной торговли без каких-либо налогов и сборов.
     Особо   обращаясь   к    служащему    у    большевиков    офицерству,
генерал-лейтенант Врангель гарантировал полную амнистию всем, кто  с  сего
дня перестанет исполнять приказы кремлевских узурпаторов.  Остальных  ждал
суд, скорый, но справедливый...
     Неизвестно, какое число жителей Москвы в те дни искренне поддерживало
большевиков, но вряд ли больше  десяти-пятнадцати  процентов.  Если  уж  в
пролетарском Петрограде  то  и  дело  вспыхивали  волнения  и  забастовки,
подавлявшиеся со всей возможной  свирепостью,  и  совсем  немного  времени
оставалось до Кронштадского восстания, то мещанская  и  купеческая  Москва
тем более не имела оснований любить бессмысленно жестокую власть. Ее  лишь
терпели от безысходности, считая непреодолимым злом и  Божьим  наказанием,
надеясь, что рано или поздно она как-нибудь да исчезнет,  а  до  того  дня
необходимо  любой  ценой  выжить  и  перемочься.  А   вот   теперь   народ
по-настоящему воспрянул духом. И многие, может быть, даже  слишком  многие
начали готовиться к сведению счетов. Да ведь  и  было  с  кем.  В  воздухе
ощутимо запахло Вандеей и чем-то вроде очередной Варфоломеевской ночи.
     ...Новиков снова, как совсем недавно, в девяносто  первом  году,  шел
через Сретенку, Большую Лубянку, Охотный ряд к Кремлю.
     Во-первых,  все  равно  нужно  было  скоротать  время   до   темноты,
во-вторых,  пройти  намеченные  планом  контрольные  точки,  да  и  просто
немыслимо интересно вновь прогуляться по  улицам  родного  города  за  три
десятка лет до собственного рождения.
     Погода неожиданно быстро начала меняться. Легкий облачный  покров  на
глазах уплотнялся и темнел, опускаясь к самым  шпилям  кремлевских  башен,
вдоль улиц  потянулись  полосы  тумана,  первые  порывы  шквального  ветра
взметнули пыль на перекрестках. Похоже, бабьему лету приходил конец.
     "Оно и к лучшему, - думал Новиков, оглядываясь по сторонам. -  Туман,
дождь, хотя бы и метель. Чем мерзее на улице, тем спокойнее".
     Басманов, ссутулившись  и  засунув  руки  в  карманы,  шел  метрах  в
двадцати сзади. Рудников настолько же впереди по другой стороне.
     Оба в любую секунду готовы броситься на выручку. Огневой мощи даже их
маленькой группы вполне достаточно, чтобы прорваться сквозь любой  заслон.
Но пока ничьего внимания они не привлекали. Да и с  чего  бы?  Таких,  как
они, здесь тысячи и тысячи.
     А таких ли? Андрей с самого утра начал присматриваться  к  московским
жителям. И все более поражался. Подобных  лиц  он  не  видел  ни  в  своей
нормальной жизни, ни в сорок первом, ни только что во врангелевском Крыму.
Конечно, в  Севастополе,  Ялте,  Симферополе  собрался  сейчас  цвет  той,
дореволюционной, России, и процент интеллигентных людей как  бы  не  выше,
чем при царе в центре Петербурга, но все же...
     Нельзя сказать, чтобы  Москву  сплошь  заполняли  дегенераты,  однако
количество физиономий, не отмеченных даже намеком на интеллект, вгоняло  в
оторопь. Лишь постепенно он начал понимать, в чем тут дело.
     Само собой, число людей не слишком умных и образованных  здесь  после
трех лет гражданской войны и красного террора  непомерно  велико.  Однако,
если  бродяга,  нищий  или  босяк  осознает   свое   место   в   обществе,
соответственно одет и держится, его  облик  и  воспринимается  более-менее
адекватно, без побочных эмоций. Но когда тысячи  подобных  типов  одеты  в
военную форму или партикулярный костюм "ответработника", толпами ходят  по
улицам или раз®езжают  в  автомобилях,  произносят  речи  на  митингах,  а
вдесятеро большее их число  создает  массовку,  заняв  экологическую  нишу
нормального обывателя, то картинка выходит пугающая.
     Да и вот еще  что  -  люди  поумнее,  недорезанные  буржуи,  купцы  и
интеллигенция в том числе, успели понять, что в целях  мимикрии  лучше  не
выделяться среди новых хозяев жизни, надели маски: кто тупой покорности  -
только что слюни изо рта не  пускает,  а  кто  безудержного,  агрессивного
люмпенского хамства. И еще многие, уже непроизвольно, приобрели постоянное
выражение горестного недоумения - что, в конце концов,  происходит  и  как
жить дальше?
     "Жаль, - думал Новиков,  -  что  я  не  сообразил  этого  раньше,  не
приказал, как приказывают перейти на соответствующую форму одежды, сделать
наиболее модные в этом  сезоне  морды  и  носить,  не  снимая.  А  то  вон
Басманов! И небрит, и одет, как безлошадный извозчик, однако... До первого
патрульного физиономиста..."
     Что  касается  остального  -  центр  Москвы  не  слишком  и  удивлял.
Грязновато, конечно, как на улице Горького после октябрьской демонстрации.
Характер мусора, правда, другой.  Здесь  преобладает  шелуха  от  семечек,
конский  навоз,   махорочные   окурки.   Движение   довольно   оживленное.
Непрерывными вереницами люди бредут от центра и к центру, грохочут  телеги
ломовиков,  попадаются  пролетки  и  фаэтоны  начальников  средних,  рычат
моторами и воняют выхлопами проносящиеся на  бешеной  тридцатикилометровой
скорости автомобили начальников крупных, нещадно подпрыгивая  на  разбитых
мостовых.
     Разруха, конечно, наблюдается, запустение. Дома вокруг, шесть лет  не
видевшие ремонта, с посеченными еще во время ноябрьских боев  семнадцатого
года стенами. Витрины магазинов почти сплошь  заколочены  досками.  Редкие
трамваи чуть не разваливаются от набившихся  внутрь  и  облепивших  вагоны
снаружи  пассажиров.  Трудно  понять,  зачем,  рискуя  жизнью,  висеть  на
подножке или буфере, если в итоге скорость передвижения не  превышает  тех
же пешеходных пяти верст в час.
     Но  все  это  отличия,  так  сказать,  ситуационные.  А  архитектурно
большинство улиц, по которым шел Новиков, были вполне узнаваемы.  Особенно
Сретенка и Кузнецкий мост с прилегающими переулками.  А  вот  Тверскую  он
сразу даже и не разглядел, чуть не проскочил с разгона.  Такая  же  узкая,
как соседняя Пушкинская, и знакомых домов раз-два и обчелся.
     Впрочем, Бог с ней, с архитектурой. Куда интереснее  то,  что  сейчас
происходит внутри домов, за стенами бесчисленных  наркоматов,  исполкомов,
парткомов и прочих контор с  дикими  аббревиатурами  вроде:  "ГУ-КОСО  при
МОСО"! Не слабо.
     А вот как там  служилый  народ  себя  ведет?  О  чем  говорит  и  что
испытывает? Интересно.
     И вот эти прохожие, что они на самом деле  ощущают,  спрятавшись  под
масками олигофренов? Новиков чувствовал себя, как водитель в  городе,  где
дорожные знаки изменили в одночасье  и  вид  и  смысл.  По  выражению  лиц
уличной толпы он, профессиональный психолог, не мог больше судить о мыслях
и настроениях людей. Сплошные черные ящики, у которых неизвестно не только
то, что внутри,  но  и  то,  что  на  входе.  А  уж  на  выходе  -  полная
бессмыслица.
     Так же, наверное, ощущали себя на улицах сталинско-бериевской  Москвы
редкие иностранцы.
     Но сейчас лучше на время забыть о психологических  упражнениях.  Есть
конкретная цель - найти место и  организовать  операционную  базу.  В  его
распоряжении сорок  человек.  Хотя  пока  и  неизвестно,  сколько  из  них
благополучно доберется до пунктов сбора.
     Заранее  проработанный  и  вроде  бы  приемлемый  вариант  размещения
имелся, но следует дождаться ночи. Да и уверенности особой  он  Андрею  не
внушал.  Слишком  далек  был  от  его  личного   опыта.   И   зависел   от
одного-единственного человека.
     Новиков решительно свернул направо. Неподалеку от Иверских ворот  его
должен ожидать Шульгин со своей тройкой. Вступить  в  зрительный  контакт,
найти подходящее для разговора место, пивную, скажем, и еще раз обменяться
мнениями, теперь уже сообразно с  реальной  обстановкой.  А  потом  вместе
обойти другие контрольные точки. Ближайшая - Александровский сад.
     Шульгин избрал для себя  в  качестве  маскировки  не  скромный  наряд
дезертира, как Новиков, и даже не безупречную  в  классовом  смысле  блузу
пролетария, а  совершенно  вызывающе  оделся  "под  Троцкого"  -  кожаная,
поблескивающая, как паюсная икра куртка, кожаная же фуражка со звездочкой,
высокие  кавалерийские  сапоги  с  подколенными  ремешками  и   зауженными
каблуками. Через плечо маузер в лакированной коробке, и на гру