йшее время своеобразная партизанская деятельность. Начнутся  разборки
в советском руководстве, и мы в них тоже поучаствуем...
     - Но цель, Александр Иванович, конечная-то цель? - "Движение  -  все,
цель - ничто", как любит повторять один из наших будущих клиентов  товарищ
Троцкий, -ответил Шульгин благодушно, расстегнул верхние пуговицы  френча,
откинулся на спинку  скамейки,  заложив  руки  за  голову.  Погода  совсем
разгулялась, уже заблестели под  лучами  солнца  летящие  паутинки,  да  и
атмосфера кладбища действовала расслабляюще.
     - Вам что,  перспектива  свержения  большевизма  кажется  не  стоящей
внимания целью? Тогда считайте это своей  ближайшей  задачей.  В  ходе  ее
выполнения вы уже достигли значительных успехов. В том числе  и  для  себя
лично. А что дальше будет... - Шульгин зажмурился, и непонятно было, то ли
от удовольствия в предвкушении того, что будет дальше,  то  ли  просто  от
солнечного блеска в просвете между кронами  деревьев.  -По  крайней  мере,
генеральский чин, графский титул и приличное состояние я вам гарантирую...
     - Александр Иванович, - решившись, спросил Басманов.  -  Надеюсь,  вы
меня дураком не считаете? - Я вам дал основания к такому вопросу? - Вы как
бы негласно исходите именно из этого. Я не  знаю,  доживу  ли  до  победы,
возможно, что и нет. Судьба и так хранит меня неоправданно долго. А мне не
хотелось бы уйти, терзаясь мучительными сомнениями. Я дам вам слово чести,
что  сохраню  вашу  тайну.  Но  хоть  немного  ее  приоткройте.  У  Андрея
Дмитриевича я бы спрашивать не стал, с вами говорить проще.
     - Имеете какую-нибудь гипотезу или  только  мучительные  сомнения?  -
Шульгин по-прежнему говорил тихим и расслабленным  голосом.  -  И  учтите,
есть много вещей, в отношении которых разумному человеку  предпочтительнее
оставаться в неведении.
     - Поступив к вам на службу, я уже показал, что не принадлежу к  числу
чрезмерно рассудительных людей. Да и вы к таковым вряд ли относитесь.
     - Базара нет, как выразился бы поручик Рудников. Но вернемся к  нашим
баранам. Вас  удивляет  необ®яснимость,  путем  использования  примитивной
логики, смысла наших  поступков?  -  Именно.  Не  только  удивляет,  но  и
смущает... - Соответствуют ли они принципам  чести  и  долга,  как  вы  их
понимаете? - Да, это я тоже имею в виду.
     - А были у вас основания  усомниться  в  об®ективной  полезности  для
России и Белого дела наших действий со дня  прихода  в  Севастополь?  И  в
нашей личной порядочности тоже? - Шульгин перестал  изображать  нежащегося
на пригреве кота, сел прямо, взглянул в лицо Басманова  чуть  прищуренными
глазами. Подполковник не отвел взгляда. - Если бы так...
     - То вас бы и контракт  не  остановил.  Понимаю.  Но,  может,  бросим
околичности? Скажите, что вы успели про нас придумать, а дальше обсудим...
- При этом Шульгин ловил глазами мелькающее между зарослями бледно-голубое
платье Анны. Пускай вокруг кладбища возвышалась кирпичная стена и  тяжелые
деревянные ворота были закрыты, а за  ними  вместо  новой  территории  для
высокопоставленных советских деятелей простирался заросший травой луг,  он
все равно опасался, как бы не случилось чего с этой неожиданно встреченной
девушкой.
     Басманов тоже проследил направление шульгинского взгляда.
     Увлекся Александр Иванович. Понять можно. Девушка мила,  пусть  и  не
соответствует его, Басманова, вкусам. Для постели  слишком  тощая,  а  для
семейной жизни чересчур умна и явно с крутым и капризным  характером.  Но,
может, для Шульгина это и нужно. У них у всех там женщины очень непростые,
даже странно, какие они все одинаковые подобрались, словно из специального
училища...
     - Если  вы  обещаете  не  придавать  в  дальнейшем  нашему  разговору
значения... Многие офицеры,  с  которыми  приходилось  говорить  запросто,
считают, что вы связаны с какими-то потусторонними  силами.  Рационалисты,
вроде  полковника  Сугорина,  склонны  верить  вашей  легенде   -   насчет
затерянного в горах или лесах города,  где  процветают  науки  и  техника,
далеко опередившая общий уровень. Совершенно по роману Жюля Верна "Пятьсот
миллионов бегумы". Придумано  неплохо  и  снимает  почти  все  недоуменные
вопросы...
     - А  ваша  личная  точка  зрения?  -  спросил  явно  заинтересованный
Шульгин.
     - Как раз посередине. В колдунов и ведьм я не верю с детства,  о  чем
сейчас, возможно, и жалею. Вторая идея тоже  об®ясняет  почти  все,  кроме
главного  -  кто  и  зачем   такое   устроил.   Двадцатилетние,   внезапно
разбогатевшие гимназисты, искатели приключений?  Ерунда,  прошу  прощения.
Тут должны быть замешаны куда более серьезные силы...
     Шульгин молчал, чуть склонив голову, и вертел в  пальцах  незажженную
папиросу. Его реакция поощрила Басманова.
     - Я, Александр  Иванович,  человек  вообще  начитанный.  В  последнее
время, правда, возможностей не было, а так я Ключевского, и  Соловьева,  и
Моммзена с Тацитом и Светонием  изучил...  Аналогии  напрашиваются.  Вы  о
завещании Серафима Саровского слышали?
     - Нет, - легко и совершенно искренне ответил Шульгин.
     Это  как  бы  ошеломило  Басманова.  -  А  что   тут   странного?   Я
нерелигиозен, в России давно не был, в западных газетах об этом, по-моему,
не писали. Откуда ж мне знать?
     - Да, действительно... Ну, все равно. По слухам  -  сам  я,  конечно,
возможности его  прочесть  тоже  не  имел  -  Серафим  Саровский,  умерший
восемьдесят лет назад, оставил завещание, адресованное будущим  российским
самодержцам. И, вступая на престол, каждый из них с ним знакомился.  Когда
дошла очередь до Николая Второго, он - опять  же  по  слухам  -  вышел  из
кабинета, где хранилось завещание, весь в слезах. И с тех пор  пребывал  в
постоянной печали, все двадцать три года своего царствования... - И что? -
с любопытством спросил Шульгин. - Когда государь был в Японии, вы помните,
его там еще саблей по голове ударили,  один  знаменитый  прорицатель  тоже
предсказал ему тяжелое и мучительное царствование до  возраста  пятидесяти
лет, а там - небывалую славу, причисление к пантеону святых и  грандиозные
успехи  возглавляемой  им  державы.  А  как  раз   в   пятьдесят   его   и
расстреляли... Шульгин усмехнулся, прикурил папиросу. - Ну  что  же,  нимб
святого он заслужил и вскоре будет канонизирован. Ах, извините, я перебил.
Продолжайте...
     - Так отчего бы не предположить, -  продолжил  Басманов  с  искренней
убежденностью в голосе, - что либо император Александр,  человек  умный  и
решительный,  тоже,  безусловно,  с  завещанием  и  японским  пророчеством
знакомый, либо, в  крайнем  случае,  кто-то  из  старших  Великих  князей,
имеющих на него влияние, решил принять  соответствующие  меры...  Известно
также,  что  старший  брат  Николая,  цесаревич  Георгий,  умер  якобы  от
туберкулеза во время морского путешествия по Средиземному морю...  А  если
не умер?
     - Да-а... - протянул Шульгин, с  изумлением  глядя  на  Басманова.  И
непонятно было, абсурдности  предположения  он  удивился  или  невероятной
проницательности новоиспеченного  полковника.  -  И  у  вас,  значит,  при
введении в гипотезу данного параметра, все остальное сходится?  Остроумно,
весьма остроумно. Георгий не умирает, а скрывается в дебрях Южной  Африки,
где тайно готовит материально-техническую базу  для  спасения  династии  и
трона. Николая, как личность...  э-э,  не  совсем  соответствующую  своему
предназначению,  подставляют  в  качестве   жертвы   Року...   Пророчество
формально сбывается, а то, что сказано о славе и процветании, относится  к
двум людям сразу? Николаю - нимб Великомученика, Георгию - слава спасителя
России. Вы гений, Михаил Федорович! Это настолько в русских традициях, что
непременно сработает! Царевичи Димитрии, старец Федор Кузьмич, а теперь  -
царь  Георгий!  Да  ведь  и  имя-то   какое,   Георгий-победоносец!   Все!
Аксельбанты генерал-ад®ютанта вам теперь железно обеспечены. Да...  А  вот
вопрос - кто из нас пятерых более всего на  роль  тайного  царя  подходит?
Басманов покачивал носком начищенного сапога с видом человека, который все
понимает правильно и принимает предложенные правила.
     - Георгию Александровичу сейчас должно быть пятьдесят пять. И  никого
из вас я, конечно, за него не принял. Ему появляться пока еще рано. А  вот
когда вы Москву освободите...
     - Точно. Мы берем Москву, он в®езжает на  белом  коне,  коронуется  и
об®являет возвращение к  истинно  народному  самодержавию  времен  Алексея
Михайловича... Знаете,  полковник,  не  будем  сейчас  вникать  в  скучные
подробности,  так  оно  было  или  не  совсем  так,  а  договоримся...  Вы
предположение высказали, я ответил по-английски: "No comment"... Я даже не
буду брать с вас слова хранить тайну о нашем разговоре. Вы автор гипотезы,
ну и поступайте с ней, как знаете. Договорились? А теперь мне  пора  идти,
господин... - Шульгин улыбнулся двусмысленно, - ладно, пока еще полковник.
Честь имею кланяться. Провожать меня не нужно. Но - готовьтесь. Как  любил
говорить один мой друг - не прошло еще время ужасных чудес...
     Лавируя между могилами по порядочно заросшим  дорожкам,  -  последнее
время мало кто тратил силы и время на поддержание кладбища  в  порядке,  -
Шульгин подошел к стоявшей в задумчивости над вросшим в землю камнем Анне.
     - Вы чем-то опечалены? Так, кроме Николая Васильевича, тут есть и еще
вполне заслуживающие вашего сочувствия люди. - Шульгин хотел сказать,  кто
именно, и вдруг запнулся. Да и  ведь  вправду,  чуть  правее  должен  быть
памятник Алексею Толстому, а он еще и из эмиграции не  вернулся,  слева  -
Аллилуевой,  и  ей  жить  еще  двенадцать  лет,  остальные  известные  ему
обитатели кладбища тоже пока не  скончались  или  похоронены  пока  что  в
других местах. Выходит, что даже наизусть  знакомое  кладбище  готово  его
подвести при неосторожном выражении. Однако вон, неподалеку, тоже памятная
ему из других времен могила  двух  братьев-близнецов,  двух  подпоручиков,
павших в один день в сражении при Сольдау в четырнадцатом году.  Он  вдруг
подумал, что это скромное надгробье - неожиданное подтверждение реальности
окружающего мира. Уж такую-то деталь ни  один  режиссер  не  догадался  бы
воссоздать специально...
     -Давайте все это оставим. Сказано ведь: "Мертвый, в гробе мирно  спи,
жизни радуйся, живущий..." Предлагаю сесть в автомобиль и  прокатиться  по
достопримечательным  местам  Первопрестольной.  Или  же  за  город,   если
предпочитаете. Осенние окрестности города сейчас довольно красивы.
     Анна посмотрела на него не по возрасту проницательно.
     - Пожалуйста, .Александр Иванович, давайте покатаемся.  За  город.  А
насколько далеко?
     "Хоть до самой белой территории", - хотел  был  сказать  Шульгин,  но
предпочел   удержаться   от   чрезмерной   напористости    или    излишней
проницательности.
     - От вашего желания будет зависеть, уважаемая Анна Ефремовна.
     -  А  зачем  вы,  уважаемый  Александр  Иванович,   -   с   возможной
язвительностью в голосе сказала девушка, - разговариваете со мной в  таком
тоне? Как будто  действительно  хотите  на  наших  здешних  людей  похожим
показаться. Но ведь не получается у вас. У меня не только слух хороший - и
я ваш разговор  с  полковником  Басмановым  слышала,  так  я  еще  за  три
коммунистических года,  за  неимением  иных  занятий,  много  всяких  книг
прочитала.  Вы  ведь  и  вправду  совсем  другой  человек,  чем  пытаетесь
изобразить. Так и отлично же! Я давно о чем-то подобном мечтала  и  готова
быть вам верной помощницей...
     - Да в чем же,  Анна  Ефремовна?  -  стараясь  оставаться  в  образе,
воскликнул Шульгин.
     - В чем угодно.  Мне  неважно.  В  попытке  убить  Ленина,  захватить
императорский престол или ограбить  патриаршью  ризницу.  Просто  я  давно
надеялась встретиться с необыкновенным человеком, вроде вас. Когда  Сергей
привел вас в дом, я вначале подумала, что он продался  большевикам,  и  вы
как раз из них, а потом поняла - вы совсем другие... С вами мне по пути!
     Шульгин увидел, что за три года девушка действительно поняла  многое,
оказавшись в эпицентре практического воплощения  в  жизнь  "вековой  мечты
человечества". Отчего приобрела некоторую экзальтированность и  склонность
к экстремизму. Нельзя сказать, чтобы это его не устраивало, он сам  третий
день соображал, какой бы подход к ней  найти.  Если  она  сама  предлагает
вариант - так Ради Бога.
     _ Хорошо, милая Аннушка. Вы готовы вступить в наш рыцарский орден? Со
всеми соответствующими обетами ритуалами,  обязательным  самоотречением  и
непредсказуемыми результатами? Невзирая на опасности как  реально-бытовые,
для физического существования так и трансцендентные, в  рассуждении  вашей
православной души?
     Гготова? - с внезапным блеском в глазах  и  резко  вскинутый  головой
переспросила Анна. -Готова ли я? Да я только об этом и мечтала!
     "Ну вот, - грустно подумал  Шульгин,  -  очередная  Софья  Перовская.
Неважно зачем, неважно за что, абы живот на подходящий  алтарь  возложить.
Разве что, по фрейду данную политическую акцентуацию  в  несколько  Другую
сублимировать? Не с бомбой же ее на теракт посылать..."



        Глава 34

     Я Андрей Дмитриевич, - излагал  свои  построения  Новикову  профессор
Удолин, - изучил все доступные теории черной и белой  магии,  десяток  лет
постигал практику дзен-буддизма и еще многое, рассказ о чем завеют  нас  в
глубокие и не имеющие  практического  значения  дебри.  Сейчас  нам  важно
другое. Вы владеете практикой без теории, я - наоборот. Мне жаль,  я  даже
испытываю определенный комплекс  неполноценности,  однако  что  поделаешь?
Остается поделиться с вами известными мне  навыками  и  надеяться,  что  в
результате мы оба выиграем...
     - Это так просто? - удивился Новиков. Ему казалось, что  предметы,  о
которых они с профессором рассуждали уже третий час, сложны для постижения
не в силу даже их нарочитой запутанности, кое-что он постиг за время учебы
в М ГУ и аспирантуре, а как раз практически.
     - Более чем. Если человек имеет соответствующие предпосылки, практику
он в состоянии постичь даже и за  пять  минут.  Я  в  своих  исследованиях
выявил девять уровней сознания. Первые три свойственны людям от  рождения,
если они не олигофрены. Еще два ^можно  постичь  путем  размышлений,  имея
медицинское  или  философское  образование.  А  дальше  -  совсем  другое.
Медитации, углубленное и замедленное дыхание, практика дзен подведут вас к
шестому уровню. С него, если удастся, доступен седьмой... Ну а куда  ведет
он-я не знаю. И боюсь заглянуть в сии бездны...
     - Отчего же бездны? - с любопытством спросил Новиков. - Насколько я в
курсе -  дальше  нирвана.  Благорастворение,  высшее  блаженство  небытия,
неделания  и  неучастия.  Мне  не  по  характеру,  кому-то   нравится,   а
ужасного-то что?
     - Нет, нет и нет! - вскричал профессор, и даже борода его  вздыбилась
от возмущения или от страха, Андрей не понял.
     - Бездна - это... Если вы  слишком  долго  всматриваетесь  в  бездну,
бездна  начинает  всматриваться  в  вас!..  -   Ну,   Ницше   это   писал,
почитывали... - Ницше... - Удолин посмотрел на Новикова с уважением. - Да,
писал, и он тоже относится к пророкам, а вот не продолжил же.  Что  именно
случится, когда бездна всматривается в вас слишком пристально...  -  А  вы
знаете?
     - Догадываюсь. Но можно узнать и точно,  если  вы  этого  возжелаете.
Андрей задумался. Все, что он услышал  от  Константина  Васильевича,  было
интересно ему как психологу, кое в чем приоткрывало новые точки зрения  на
вещи, над которыми он задумывался или постигал интуитивно еще в школьные и
студенческие годы, что использовал в сотрудничестве с Ириной и Антоном или
в противоборстве с  агграми,  а  некоторые  моменты  услышал  впервые,  но
протеста они у него тоже не вызвали. Теперь же вопрос переходил  в  другую
плоскость. Практическую. Согласиться на эксперимент,  надеясь  сознательно
войти в сферы, к которым до сих пор прикасался  случайно  и  не  по  своей
воле, и рискуя, в случае  "неудачи",  всем,  вплоть  до  потери  личности,
жизни, а то и чем-то большим...
     - И как  это  будет  выглядеть?  -  спросил  он,  решив  исходить  из
универсального правила.
     -  Ничего  особенного,  Андрей  Дмитриевич.  -  Возбудившись,  Удолин
выхватил из хозяйской коробки  чуть  ли  не  двадцатую  за  час  папиросу,
забегал вокруг стола, переводя потенциальную энергию  мысли  в  нормальную
кинетическую.
     - Я сообщу вам несколько мантр и  дыхательных  приемов,  вы  с  вашей
огромной силой духа освоите их буквально немедленно, войдете  в  состояние
"самадхи", а уж там... Там все будет зависеть от вас. - Самадхи - это как?
     - В  состоянии  "самадхи"  вы  увидите  мир  в  его  истинном  свете.
"Алмазная сутра" говорит: пусть желание появится в уме, только не разрешай
уму быть  связанным  своим  желанием.  Не  пребывая  ни  в  чем,  дай  ему
действовать. Став Буддой, забудь, что ты  Будда.  Если  же  осознаешь  тот
факт, что ты Будда, то в действительности ты не Будда, потому что попал  в
ловушку идеи...
     - Нормально, - позволил себе улыбнуться Новиков. -Такими  хохмами  мы
развлекались в вузе. "Будьте реалистами - требуйте невозможного..."
     - О! Великолепно! - восхитился Удолин. -Кто так сказал?
     - А, - махнул рукой Андрей. - Кто-то из нас  в  стиле  Сартра...  Так
давайте ближе к делу. Ну, я войду с  вашей  помощью  в  самадхи,  так  где
гарантии, что в данной фазе вы меня без всякой мистики по голове  молотком
или стулом не грохнете?
     - Ну, Андрей,  разве  это  философский  подход?  -  всплеснул  руками
Удолин.
     - Вполне философский, в стиле Агранова.  Или  вообще  ваши  мантры  -
билет в один конец... Мое предложение. На эксперимент я согласен.  На  его
время я вас пристегиваю наручниками к трубе в клозете или ванной,  на  ваш
выбор. Гарантия от агрессии раз, и гарантия, что ваше заклинание  не  есть
формула самоуничтожения, поскольку голодная смерть  на  цепи  -  достойная
компенсация за мой невыход из нирваны. Как?
     - Разве я должен отвечать за ваше  неправильное  поведение  ТАМ...  -
профессор бессистемно повертел перед своим носом  прокуренным  пальцем.  -
Однако научная ценность... Вы готовы рисковать, так давайте  и  я  рискну.
Слушайте...
     Новиков вошел в транс, как в  сон  -  с  ощущением  естественности  и
неизбежности этого процесса, с балансированием сознания на его грани  и  с
мгновенным провалом в ирреальность, которая тут  же  стала  восприниматься
как вполне нормальная и единственно возможная.
     Действительно, что же тут странного: какие-то дворы и  дома,  похожие
на послевоенные, и он сам среди друзей. Некоторые из них  так  и  остались
для  него  десяти-двенадцатилетними,  никогда  с   тех   пор   больше   не
встреченными по разным  причинам,  другие,  наоборот,  помнились  ему  уже
взрослыми, а то, что теперь они снова пацаны - так почему и нет?
     Понимать,  для  чего  он  снова  присутствует  в  своем  детстве,  не
требовалось, хоть он и помнил, что побывал уже и в более зрелом  возрасте.
Он просто радовался узнаванию каких-то  пустячных  и  милых  подробностей,
вроде пионерской комнаты, например, где горны отчего-то всегда стояли  без
мундштуков. Наверное, чтобы неизвестный злоумышленник не  смог  протрубить
несанкционированную тревогу...
     Для чего-то они собирались вечером у подножия возносящейся  к  самому
небу пожарной лестницы, большой, человек в  десять-пятнадцать,  компанией.
Да зачем же еще - чтобы залезть на  теплую  от  дневного  солнца  железную
крышу, лежать на ней вокруг кирпичных дымовых труб, покуривать  невзатяжку
папиросы "Север" ценой  в  один,  еще  дохрущевский,  сталинский  рубль  и
двадцать копеек, не для удовольствия, а из самоутверждения...
     Так...  Ситуация  безусловного,  еще  не