да  и,  похоже,  очень  уж  хотелось
поделиться.
     - Сегодня, 10 декабря,  а  по  вашему  стилю  28  ноября  1877  года  -
исторический день, - торжественно начал он и перешел на шепот. - Но об  этом
во всем русском лагере пока знает только один человек - ваш покорный  слуга.
О, Маклафлин не дает па chai  за  то,  что  человек  выполняет  свои  прямые
служебные обязанности, но за хорошую работу Маклафлин платит хорошо,  можете
мне поверить. Все-все, об  этом  больше  ни  слова!  -  вскинул  он  ладонь,
предупреждая вопрос,  уже  готовый  сорваться  с  Вариных  губ.  -  Источник
информации я вам не назову. Скажу только, что он неоднократно проверен и  ни
разу меня не подводил.
     Варя вспомнила, как кто-то  из  журналистов  с  завистью  говорил,  что
сведениями о плевненской  жизни  корреспондента  "Дейли  пост"  снабжает  не
какой-нибудь там болгарин, а чуть ли даже не турецкий офицер. Впрочем, в это
мало кто верил. А вдруг правда?
     - Ну говорите же, не томите.
     - Помните, до десяти часов вечера никому  ни  слова.  Вы  дали  честное
слово.
     Варя нетерпеливо  кивнула.  Ох  уж  эти  мужчины  со  своими  дурацкими
ритуалами. Ну конечно, она никому не скажет.
     Маклафлин наклонился к самому ее уху.
     - Сегодня вечером Осман-паша сдастся.
     - Да что вы! - вскричала Варя.
     - Тише! Ровно в 10  часов  вечера  к  командиру  гренадерского  корпуса
генерал-лейтенанту Ганецкому, чьи войска занимают позицию по  левому  берегу
Вида, явятся парламентеры. Я буду единственным из журналистов, кто  окажется
свидетелем этого великого события. А заодно предупрежу генерала - в половине
десятого, не ранее, - чтобы дозоры по ошибке  не  открыли  по  парламентерам
огонь. Представляете, какая получится статья?
     - Представляю, - восхищенно кивнула Варя. - И что, никому-никому нельзя
рассказать?
     - Вы меня погубите! - в панике воскликнул Маклафлин. - Вы дали слово!
     - Хорошо-хорошо, - успокоила его она. - До  десяти  буду  молчать,  как
рыба.
     - А вот и развилка. Стой! - корреспондент ткнул извозчика  в  спину.  -
Вам направо, мадемуазель Варя, а мне  налево.  Предвкушаю  эффект.  Сидим  с
генералом, пьем чай, болтаем о всякой ерунде, а в половине десятого я достаю
часы и как бы между прочим: "Кстати, Ivan Stepanovich, через полчаса  к  вам
приедут от Осман-паши". А, каково?
     Маклафлин возбужденно расхохотался и сунул ногу в стремя.
     Через минуту Варя  его  уже  не  видела  -  скрылся  за  серым  пологом
набиравшего силу дождя.
     Лагерь за три месяца изменился до неузнаваемости. Палаток не осталось -
ровными  шеренгами  выстроились  дощатые  бараки.  Повсюду  мощеные  дороги,
телеграфные столбы, аккуратные  указатели.  Все-таки  хорошо,  когда  армией
командует инженер, подумала Варя.
     В особой части, которая теперь занимала целых три  дома,  сказали,  что
господину Фандорину выделен отдельный коттэдж (дежурный произнес новое слово
с явным удовольствием) и показали, как пройти.
     "Коттэдж" нумер 158 оказался сборной щитовой избушкой в одну комнату  и
находился на самой окраине штабного городка. Хозяин был дома,  дверь  открыл
сам и посмотрел на Варю так, что внутри у нее потеплело.
     - Здравствуйте, Эраст Петрович, вот  я  и  вернулась,  -  сказала  она,
отчего-то ужасно волнуясь.
     - Рад, -  коротко  произнес  Фандорин  и  посторонился,  давая  пройти.
Комната была  самая  простая,  но  с  шведской  стенкой  и  целым  арсеналом
гимнастических снарядов. На стене висела трехверстная карта.
     Варя об®яснила:
     - Вещи оставила у милосердных сестер. Петя занят на службе, так я сразу
к вам.
     - Вижу, здоровы. - Эраст Петрович осмотрел ее с головы до ног,  кивнул.
- П-прическа новая. Это теперь такая мода?
     - Да. Очень практично. А что тут у вас?
     - Ничего. Сидим, осаждаем  турку.  -  В  голосе  титулярного  советника
прозвучало ожесточение. - Месяц  сидим,  два  сидим,  т-три  сидим.  Офицеры
спиваются  от  скуки,  интенданты  воруют,  казна  пустеет.  В  общем,   все
нормально. Война по-русски. Европа вздохнула с облегчением, наблюдает, к-как
из России уходят жизненные соки. Если Осман-паша продержится еще две недели,
война будет п-проиграна.
     Тон у Эраста  Петровича  был  такой  брюзгливый,  что  Варя  сжалилась,
шепнула:
     - Не продержится.
     Фандорин встрепенулся, пытливо заглянул в глаза.
     - Что-то знаете? Что? Откуда?
     Ну, она и рассказала.  Уж  Эрасту  Петровичу  можно,  этот  не  побежит
рассказывать всякому встречному-поперечному.
     - К Ганецкому? П-почему к Ганецкому? - нахмурился титулярный  советник,
дослушав до конца.
     Он подошел к карте и забормотал под нос:
     - Д-далеко к Ганецкому. Самый фланг. Почему не в ставку? Стоп. Стоп.
     С исказившимся лицом титулярный  советник  рванул  с  крючка  шинель  и
кинулся к двери.
     - Что? Что такое? - истошно закричала Варя, бросаясь за ним.
     - Провокация, - сквозь зубы, на ходу бросал  Фандорин.  -  У  Ганецкого
оборона тоньше. И за ним Софийское шоссе. Это не  капитуляция.  Это  прорыв.
Ганецкому зубы заговорить. Чтоб не стрелял.
     - Ой! - поняла она. - А это будут никакие не парламентеры? Вы  куда?  В
штаб?
     Эраст Петрович остановился.
     - Без двадцати девять. В штабе долго. От начальника к начальнику. Время
уйдет. К Ганецкому не поспеть.  К  Соболеву!  Полчаса  галопом.  Соболев  не
станет командование запрашивать. Да, он рискнет. Ударит первым. Завяжет бой.
Не поможет Ганецкому, так хоть во фланг зайдет. Трифон, коня!
     Надо же, денщик у него, растерянно подумала Варя.
     Всю ночь вдали громыхало, а к рассвету стало известно,  что  раненый  в
бою Осман капитулировал со всей своей  армией:  десять  пашей  и  сорок  две
тысячи войска сложили оружие.
     Все, кончилось плевненское сидение.
     Убитых было много, корпус  Ганецкого,  захваченный  врасплох  нежданной
атакой, полег чуть не целиком. И у всех на устах было имя  Белого  Генерала,
неуязвимого Ахиллеса - Соболева-второго, который в  решительный  момент,  на
свой страх и риск, ударил через оставленную турками Плевну, прямо  Осману  в
неприкрытый бок.
     Пять дней спустя, 3 декабря,  государь,  отбывавший  с  театра  военных
действий, устроил в Парадиме прощальный смотр для гвардии. На церемонию были
приглашены доверенные лица и особо отличившиеся герои  последнего  сражения.
За Варей прислал свою коляску  сам  генерал-лейтенант  Соболев,  чья  звезда
взмыла прямо к зениту. Не забыл, оказывается, старую знакомую  блистательный
Ахиллес.
     Никогда еще Варя не оказывалась в столь изысканном обществе. От  сияния
эполетов и орденов можно было просто ослепнуть.  Честно  говоря,  она  и  не
подозревала, что в русской армии такое количество генералов. В первом  ряду,
ожидая выхода высочайших лиц, стояли  старшие  военачальники,  и  среди  них
неприлично молодой Мишель в неизменном белом мундире и без шинели,  невзирая
на то, что день выдался хоть и солнечным,  но  морозным.  Все  взгляды  были
устремлены на  спасителя  отечества,  который,  как  показалось  Варе,  стал
гораздо выше ростом, шире в плечах и значительнее лицом, чем  ранее.  Видно,
правду говорят французы, лучшие дрожжи - слава.
     Рядом вполголоса переговаривались два румяных  флигель-ад®ютанта.  Один
все косился черным, маслянистым глазом на Варю, и это было приятно.
     -... А  государь  ему:  "В  знак  уважения  к  вашей  доблести,  мушир,
возвращаю вам вашу саблю, которую вы можете носить и у нас  в  России,  где,
надеюсь, вы не будете иметь причины к какому-либо недовольству". Такая сцена
- жалко тебя не было.
     - Зато я дежурил на совете 29-го, - ревниво откликнулся  собеседник.  -
Собственными  ушами  слышал,  как   государь   сказал   Милютину:   "Дмитрий
Александрович,  испрашиваю  у  вас  как   у   старшего   из   присутствующих
георгиевских кавалеров  разрешения  надеть  георгиевский  темляк  на  саблю.
Кажется, я заслужил... " "Испрашиваю"! Каково?
     - Да, нехорошо, - согласился черноглазый. - Могли бы и сами догадаться.
Не министр, а фельдфебель какой-то.  Уж  государь  проявил  такую  щедрость!
Тотлебену и Непокойчицкому - "Георгия" 2-й степени,  Ганецкому  -  "Георгия"
3-й степени. А тут темляк.
     - А что Соболеву? - живо спросила Варя, хотя  с  этими  господами  была
незнакома. Ну да ничего, военные условия, да и случай особенный.
     - Уж верно что-нибудь особенное получит наш Ак-паша, -  охотно  ответил
черноглазый. - Если уж его начальник штаба  Перепелкин  сразу  через  звание
скакнул! Оно и  понятно  -  не  может  же  капитанишка  на  такой  должности
состоять. А перед Соболевым  нынче  такие  горизонты  открываются,  что  дух
захватывает. Везуч, ничего не скажешь. Если  б  его  не  портили  страсть  к
вульгару и дешевой эффектности...
     - Тсс! - прошипел второй. - Идут!
     На крыльцо неказистого дома, гордо именуемого "походным дворцом", вышли
четверо военных: император, главнокомандующий, цесаревич и румынский  князь.
Александр Николаевич был в зимнем форменном  пальто,  на  эфесе  сабли  Варя
углядела яркое оранжевое пятнышко - не иначе как пресловутый темляк.
     Оркестр грянул торжественный Преображенский марш.
     Вперед лихо выкатился гвардейский  полковник,  отсалютовал  и  звонким,
подрагивающим от волнения басом зачеканил:
     - Ваше  им-ператорское  величчество!  Па-азвольте  от  офицеров  вашего
личчного конвоя пре-паднести ззза-латую саблю с надписью "За  храбрость"!  В
оз-намено-вание са-авместной рратной  службы!  Куплена  на  личные  средства
офицеров!
     Один из флигель-ад®ютантов шепнул Варе:
     - Вот это ловко. Молодцы!
     Государь принял подарок, вытер перчаткой слезу.
     - Благодарю, господа, благодарю. Тронут. Всем вышлю от себя  по  сабле.
Полгода, так сказать, из одного котелка...
     Он не договорил, только махнул рукой.
     Вокруг растроганно засморкались, кто-то даже всхлипнул, а Варя внезапно
увидела в чиновной толпе, стоявшей подле самого крыльца, Фандорина.  Этот-то
как сюда попал?  Невелика  фигура  -  титулярный  советник.  Однако  тут  же
разглядела рядом с Эрастом Петровичем шефа жандармов, и все раз®яснилось.  В
конце концов, истинный-то герой пленения турецкой армии - Фандорин.  Если  б
не он, здесь  бы  сейчас  парадов  не  устраивали.  Тоже,  наверно,  награду
получит.
     Эраст Петрович поймал Варин взгляд и состроил ипохондрическую  гримасу.
Всеобщего воодушевления он явно не разделял.
     После   парада,   когда   она   весело   отбивалась   от   черноглазого
флигель-ад®ютанта,  все  пытавшегося  найти  общих  петербургских  знакомых,
Фандорин подошел и, слегка поклонившись, сказал:
     - Прошу извинить, господин п-полковник. Варвара Андреевна, нас  с  вами
хочет видеть император.




        Глава одиннадцатая, в которой Варя проникает в высшие сферы политики

     "Таймс" (Лондон), 16(4)декабря 1877 г.
     Дерби и Карнарвон грозят отставкой

     Вчера  на  заседании  кабинета  министров  граф  Биконсфильд  предложил
потребовать  от  Парламента  чрезвычайного  кредита  в  6  миллионов  фунтов
стерлингов на снаряжение экспедиционного корпуса, который в  скором  времени
может  быть  отправлен  на  Балканы,  дабы  защитить  интересы  империи   от
непомерных притязаний царя Александра. Решение  было  принято,  несмотря  на
противодействие министра иностранных дел  лорда  Дерби  и  министра  колоний
лорда Карнарвона, выступающих против  прямой  конфронтации  с  Россией.  Оба
министра, оказавшиеся  в  меньшинстве,  подали  ее  величеству  прошения  об
отставке. Реакция королевы пока неизвестна.


     Для парада в высочайшем  присутствии  Варя  надела  все  самое  лучшее,
поэтому краснеть перед государем  за  свой  наряд  (да  еще  со  скидкой  на
походные условия) ей  не  придется  -  вот  первое,  что  пришло  в  голову.
Бледно-лиловая шляпа с муаровой лентой и вуалью, фиолетовое дорожное  платье
с вышивкой по корсету и умеренным шлейфом, черные  ботики  на  перламутровых
пуговках. Скромно,  без  аффектации,  но  прилично  -  спасибо  букарештским
магазинам.
     - Нас будут награждать? - спросила она по дороге у Эраста Петровича.
     Он тоже был  при  параде:  брюки  со  складочкой,  сапоги  начищены  до
зеркального блеска, в петлице отутюженного сюртука какой-то орденок.  Ничего
не скажешь, смотрелся титулярный советник совсем неплохо, только  больно  уж
молод.
     - Вряд ли.
     - Почему? - изумилась Варя.
     - Слишком много чести, - задумчиво ответил Фандорин. - Еще  г-генералов
не всех наградили, а наш номер шестнадцатый.
     - Но ведь если бы не мы с вами... То есть, я хочу сказать, если  бы  не
вы, Осман-паша непременно бы прорвался! Представляете, что бы тогда было?
     - П-представляю. Но после победы о таком обычно не думают.  Нет,  здесь
пахнет политикой, уж поверьте опыту.
     В "походном дворце" было всего шесть комнат, поэтому  функцию  приемной
выполняло крыльцо, где уже топтались с десяток генералов и старших офицеров,
дожидавшихся приглашения предстать пред  высочайшие  очи.  Вид  у  всех  был
глуповато-радостный -  пахло  орденами  и  повышениями.  На  Варю  ожидавшие
уставились с понятным любопытством. Она надменно взглянула поверх  голов  на
низкое зимнее солнце. Пусть поломают голову, кто такая  эта  юная  дама  под
вуалью и зачем явилась на аудиенцию.
     Ожидание затягивалось, но было совсем не скучно.
     - Кто это там так долго,  генерал?  -  величественно  спросила  Варя  у
высокого старика в косматых подусниках.
     - Соболев, - со значительной миной сказал генерал.  -  Уж  полчаса  как
вошел. - Он приосанился, тронул на груди новенький орден  с  черно-оранжевым
бантом. - Простите, сударыня, не  представился.  Иван  Степанович  Ганецкий,
командующий гренадерским корпусом. - И выжидательно замолчал.
     - Варвара Андреевна Суворова, - кивнула Варя. - Рада познакомиться.
     Но тут  Фандорин  с  не  свойственной  ему  в  обычных  обстоятельствах
бесцеремонностью вылез вперед, не дал договорить:
     - Скажите, генерал, был ли у вас п-перед  самым  штурмом  корреспондент
газеты "Дейли пост" Маклафлин?
     Ганецкий с неудовольствием взглянул на  штатского  молокососа,  однако,
должно быть, рассудил, что к государю черт-те  кого  не  вызовут,  и  учтиво
ответил:
     - Как же, был. Из-за него все и произошло.
     - Что именно? - с туповатым видом спросил Эраст Петрович.
     - Ну как же, вы разве не слыхали? - Генерал, видно, уже не в первый раз
принялся об®яснять. - Я Маклафлина знаю еще по Петербургу. Серьезный человек
и России друг, хоть подданный королевы Виктории.  Когда  он  сказал,  что  с
минуты на минуту ко мне сам Осман сдаваться пожалует, я погнал  на  передний
край вестовых, чтоб упаси Боже пальбу  не  открыли.  А  сам,  старый  дурак,
кинулся парадный китель надевать. - Генерал  конфузливо  улыбнулся,  и  Варя
решила, что он ужасно симпатичный. - Вот турки и сняли  дозоры  без  единого
выстрела. Хорошо хоть, мои молодцы-гренадеры не подвели, продержались,  пока
Михал Дмитрич в тыл Осману не ударил.
     - Куда  делся  Маклафлин?  -  спросил  титулярный  советник,  глядя  на
Ганецкого в упор холодными голубыми глазами.
     - Не видел, - пожал плечами генерал. - Не до того было. Такое  началось
- не приведи Господь. Башибузуки до самого штаба добрались, насилу я от  них
ноги унес в своем парадном кителе.
     Дверь распахнулась, и на крыльцо вышел раскрасневшийся  Соболев,  глаза
его горели каким-то особенным блеском.
     - С чем поздравить,  Михаил  Дмитриевич?  -  спросил  кавказского  вида
генерал в черкеске с золочеными газырями.
     Все затаили дыхание, а Соболев не торопился с ответом, держал эффектную
паузу. Обвел всех взглядом. Варе весело подмигнул.
     Но она так и не узнала,  как  именно  одарил  император  героя  Плевны,
потому что за плечом  небожителя  возникла  будничная  физиономия  Лаврентия
Аркадьевича Мизинова. Главный  жандарм  империи  поманил  Фандорина  и  Варю
пальцем. Сердце забилось часто-часто.
     Когда она проходила мимо Соболева, тот тихонько шепнул:
     - Варвара Андреевна, я непременно дождусь.
     Из сеней попали сразу в ад®ютантскую, где за  столами  сидели  дежурный
генерал и двое офицеров.  Направо  были  личные  покои  государя,  налево  -
рабочий кабинет.
     - На вопросы отвечать громко, отчетливо, обстоятельно, - инструктировал
на ходу Мизинов. - Подробно, но не уклоняясь в сторону.
     В простом кабинете, обставленном походной, карельской  березы  мебелью,
находились двое: один сидел в кресле, другой  стоял  спиной  к  окну.  Варя,
конечно, сначала взглянула на сидевшего, но то был не Александр, а сухонький
старичок, в золотых очках,  с  умным,  тонкогубым  личиком  и  ледяными,  не
пускающими  внутрь   глазами.   Государственный   канцлер   князь   Корчаков
собственной персоной - точно  такой  же,  как  на  портретах,  разве  только
посубтильней. Личность в некотором роде легендарная. Кажется, был  министром
иностранных дел, когда Варя еще и на свет не родилась. А главное - учился  в
лицее с Поэтом. Это про него: "Питомец мод,  большого  света  друг,  обычаев
блестящий наблюдатель". Однако в  восемьдесят  лет  "питомец  мод",  скорее,
заставлял  вспомнить  другое  стихотворение,  включенное   в   гимназическую
программу.
     ... Кому ж из вас под старость день Лицея
     Торжествовать придется одному?
     Несчастный друг! средь новых поколений
     Докучный гость и лишний, и чужой,
     Он вспомнит нас и дни соединений,
     Закрыв глаза дрожащею рукой...
     Рука у канцлера и впрямь подрагивала. Он достал из  кармана  батистовый
платочек и высморкался, что отнюдь  не  помешало  ему  в®едливейшим  образом
рассмотреть сначала Варю, а потом  Эраста  Петровича,  причем  на  последнем
взгляд легендарной личности застрял надолго.
     Однако, завороженная видом царскосельского лицеиста, Варя совсем забыла
про главное из присутствующих лиц. Она смущенно обернулась к  окну,  немного
подумала и сделала книксен - как в гимназии при входе в класс директрисы.
     Государь, в отличие от Корчакова, проявил к ее особе  больше  интереса,
чем к Фандорину. Знаменитые романовские глаза - пристальные, месмеризующие и
заметно навыкате - смотрели строго и требовательно. Проникают в самую душу -
это  так  называется,  подумала  Варя  и  немножко   рассердилась.   Рабская
психология и предрассудки. Просто имитирует "взгляд василиска", которым  так
гордился его папенька, чтоб ему в гробу перевернуться. И она тоже  принялась
демонстративно    рассматривать    того,     чьей     волей     жила     вся
восьмидесятимиллионная держава.
     Наблюдение первое: да он совсем старик! Набрякшие  веки,  бакенбарды  и
подкрученные усы с сильной проседью,  пальцы  узловатые,  подагрические.  Да
ведь и то - в следующем году шестьдесят. Почти бабушкин ровесник.
     Наблюдение второе: не  такой  добрый,  как  пишут  в  газетах.  Скорее,
равнодушный, усталый. Все на  свете  повидал,  ничему  не  удивится,  ничему
особенно не обрадуется.
     Наблюдение  третье,   самое   интересное:   несмотря   на   возраст   и
порфироносность,  неравнодушен  к  женскому  полу.  А  иначе   зачем,   ваше
величество, по груди и талии взглядом рыскать?  Видно,  правду  говорят  про
него и  княжну  Долгорукову,  которая  вдвое  моложе.  И  Варя  окончательно
перестала бояться Царя-Освободителя.
     - Ваше величество, это титулярный советник Фандорин. Тот самый.  С  ним
его помощница девица Суворова. - Так их представил шеф жандармов.
     Царь не сказал "здравствуйте" и  даже  не  кивнул.  Не  спеша  закончил
осмотр Вариной фигуры, потом повернул голову к Эрасту Петровичу  и  негромко
молвил по-актерски поставленным голосом:
     - Помню, Азазель. И Соболев только что говорил.
     Он сел за письменный стол и кивнул Мизинову:
     - Приступай. А мы с Михайлой Александровичем послушаем.