лбу,
что-то бормотал и недовольно кряхтел, склоняясь над ними. В одной кулемке он
увидел куницу, попавшую,  как видно, еще до пурги. Зверь  был прижат давком,
заметен снегом.  Тосана отряхнул  куницу и  спрятал в мешок. Потом  поставил
насторожку.
     "Начало есть", -- подумал Тосана.
     Нук,  увязая по брюхо, шел за ним  следом по лыжне. Но  вот  пес увидел
след горностая и, оставив лыжню, пошел по нему. Тосана двинулся  за собакой.
Шли долго. Потом след потерялся. Горностай, видимо, скрылся в сугробе, где у
него  был проделан ход. Нук  растерянно кружил на месте, но снег обвалился и
закрыл лаз в нору. Тосана пошел дальше.
     Но вот Нук остановился, насторожил уши. Из  леса доносился собачий лай.
Этот лай, с завыванием, тоскливый, призывный, услышал и Тосана. Он удивленно
покачал  головой: "Так  собаки  лают,  чуя беду",  --  и повернул в сторону,
откуда слышался голос собаки.
     Когда  Тосана подошел к Гурию, тот  уже беспомощно  ворочался  в снегу,
пытаясь встать на ноги. Но встать  не мог, поднимался только на четвереньки,
а руки увязали в  снегу. Весь  он  был словно  вывалян. Лицо  осунувшееся, с
нездоровым, каким-то желтоватым румянцем.
     Ноги он  поморозил, они отказали: едва сделал  несколько шагов от  ели,
под которой пережидал пургу.
     Тосана  склонился над Гурием. Тот уже терял  сознание. Пыжьян  перестал
лаять. Он сидел на задних лапах, жадно хватая снег.
     -- Эй, парень! Откуда тут взялся? Отчего встать не можешь? А ну-ка...
     Тосана осторожно потер лицо Гурия меховой рукавицей. Тот открыл глаза и
посмотрел непонимающе на склонившегося над ним нерусского человека.
     -- Вставай, вставай! --  Тосана пытался помочь парню, но, видя, что это
бесполезно, снял с  него лыжи, взвалил на них Гурия и  потащил под ближайшую
ель. Принес  сухих  сучьев и разжег  костер.  Пока  огонь разгорался, Тосана
нарубил веток и устроил из них удобное ложе. Гурий снова потерял сознание.
     --  Вот  беда!  Шибко  обмерз  парень.  Чум  далеко.  Совсем   пропадет
русский... Надо тащить его в чум...
     Гурий пришел в  себя. Живительное тепло  вернуло ему память.  Он стащил
рукавицы и протянул руки к огню.
     --  Не  так  близко!  --  предостерег Тосана.  --  Руки,  видать,  тоже
обморозил. Нельзя сразу к огню. Откуда ты? Как в лесу оказался?
     -- Пошел  ловушки  смотреть...  Пурга  началась... Сел под  ель,  сидел
долго, пока не прошла падера... А как прошла --  из-под ели выбрался, а идти
не  могу. Ноги не  слушаются, -- тихо  рассказывал Гурий. --  Как попасть  в
зимовье? Оно там! -- он показал рукой. -- У самой реки.
     --  Река  там!  --  ненец  махнул рукой в противоположную  сторону.  --
Неверно указываешь. Совсем ты заплутал. Снимем тобоки, ноги посмотрим...
     Гурий  морщился и охал, пока ненец со всеми предосторожностями стягивал
с него пимы. Ступни у парня побелели, пальцы почти не шевелились.
     --  Шибко  плохо, --  покачал  головой Тосана. -- Долго, видать, сидел.
Тобоки насквозь промерзли. Примерь мои, может, подойдут?
     Пимы  Тосаны пришлись  Гурию  впору.  Ненец погрел  у огня его  обувь и
надел:
     --  Потащу тебя  в  чум. Там отойдешь.  Жонка  вылечит ноги.  Она знает
как...
     -- Домой бы надо. Отец беспокоится...
     -- Где дом искать? Я не знаю,  ты  не знаешь. Потом найдем. Поправишься
--  и найдем... Отец  не умрет от тоски. Живой, однако, будет. Я на  олешках
съезжу, найду зимовье...
     Тосана вынул из своего мешка сыромятный ремешок и, продев его в дырочки
в носках лыж Гурия, связал их. Положил на лыжи несколько еловых лап.
     -- Ложись!
     Стал  на  свои лыжи  и потянул за собой  салазки. Собаки бежали следом.
Пыжьян нет-нет да и подбегал к Гурию, пытался лизнуть его в лицо.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

     Тосана притащил Гурия к чуму и крикнул:
     -- Еване!
     Полог   откинулся,   выбежала  Еване.  Увидев  лежащего  человека,  она
всплеснула руками и стала помогать дяде втаскивать его в жилище.
     Вскоре Гурий сидел  на  оленьей шкуре  у  ярко пылающего  очага, а Санэ
растирала  ему ноги белесоватой  без  запаха мазью,  напоминающей  застывший
гусиный жир. При этом она приговаривала:
     -- Скоро пройдет. Не горюй! Плясать будешь!
     Говорила Санэ  на родном языке, и Гурий  не  понимал ее.  Он видел, как
старается  хозяйка,  видимо, от  души  желая,  чтобы он  скорее  поправился.
Невысокая, с  худым сморщенным лицом  и  черными, как  у  молодой  волосами,
заплетенными в жидкую косицу, женщина  ходила внутри чума быстро и неслышно.
Движения ее были рассчитаны и мягки.
     Нанеся слой мази, она  надела на Гурия меховые  чулки и поставила перед
ним чашку с мазью.
     -- Теперь мажь руки и лицо. Вот так. --  Она показала, как  это следует
делать.
     Гурий  принялся  натирать лицо  и руки. Он чувствовал  себя  плохо. Его
лихорадило, все тело ломило. И хотя в чуме было тепло, озноб  не проходил, и
он не мог согреться.
     Черноглазая девушка  с  круглым лицом, тонкими бровями что-то варила  в
небольшом  медном котле, подвешенном над  очагом,  перебрасываясь  короткими
фразами со старшей. "Видно, дочь, -- подумал Гурий. -- Красивая!.." Он решил
так ее и назвать: "Красивая".
     Пожилая ненка что-то сказала скороговоркой. Девушка сняла с огня котел,
налила в чашку горячей жидкости и, не вставая с колен, протянула ее Гурию.
     -- Пей.  Это  кедровый стланик  с шиповником. От  простуды помогает, --
сказала она по-ненецки.
     Гурий, ничего не поняв, взял чашку, поблагодарил и стал понемногу пить.
Жидкость была терпкая, горьковатая и  припахивала  травами. Гурий встретился
взглядом с девушкой. Она смущенно опустила голову, отвернулась.
     -- Красивая, -- сказал Гурий вслух. -- Баская!
     --  Паская? Нет, я  Еване, значит --  Ласковая.  Повернув  лицо к нему,
девушка улыбнулась,  потом ушла на другую  сторону очага и села  на  широкие
доски-латы, заменяющие пол, поджав под себя ноги.
     Теперь их разделял огонь.
     Вошел хозяин, внес охапку дров, положил у  очага. Снял с головы капюшон
малицы, взял дорожный мешок, скосил глаза на Гурия.
     -- Ну как, оттаял, парень? -- спросил по-русски.
     -- Немного оттаял, -- Гурий слабо улыбнулся в ответ.
     --  Пей отвар. Больше  оттаешь, -- деловито  сказал  ненец и вытащил из
мешка куницу. Встряхнул ее, передал старой женщине, что-то сказал. Она взяла
куницу и вскоре, подвесив ее на  железном крюке у входа в чум, стала снимать
шкуру, ловко действуя острым ножом.
     Очень быстро она управилась с куницей, и Гурий удивился ее ловкости. Он
не  знал,  что снимать шкурки, выделывать их,  шить из мехов одежду и обувь,
собирать и  устанавливать  чум  и  делать еще  многое  должны были  ненецкие
женщины, мужчины занимались только оленями, охотой и рыбной ловлей.
     Натянув  шкурку на правило, женщина поставила  перед  очагом  небольшой
низенький стол и собрала  на  нем еду. Гурий,  согревшись от горячего питья,
полулежа на  оленьей шкуре, молча наблюдал за хозяевами. Все было для него в
диковинку.  Они  строгали  мороженое  мясо,  заваривали  в  чайнике  сушеный
смородиновый лист, выкладывали из котла  вареную грудинку,  исходящую паром,
на широкое деревянное блюдо. В первую очередь они стали угощать Гурия.
     -- Однако, можешь к столу подвинуться? -- спросил хозяин.
     -- Могу! -- Гурий подвинулся к столу.
     Хозяин  положил перед ним нарезанное тонкими  полосками сырое мороженое
мясо.
     -- Ешь. Это дает силу. Больше ешь!
     Только  сейчас Гурий  почувствовал, что  он очень голоден, и  стал есть
предложенную ему пищу, запивая ее из кружки.
     Потом он, сморенный усталостью, отполз от  стола  и  сразу уснул. Еване
накинула на него меховое одеяло.
     ...Гурий спал  сном праведника очень  долго.  Проснувшись,  он не сразу
сообразил, где находится и что с ним произошло. Увидев сидевшую перед очагом
Еване с шитьем в руках, он все вспомнил, сел и почувствовал облегчение. Ноги
у него "отошли". Он  встал  и,  прихрамывая,  подошел к очагу. Девушка  тоже
поднялась, отвела  рукой волосы со  лба и несмело  улыбнулась. Гурий ответил
улыбкой.
     -- Здравствуй, Красивая!
     Девушка кивнула.
     -- Поправился? Совсем?
     --  Совсем хорошо. -- Гурий  притопнул ногой и  охнул. Нога еще болела.
Однако он мог понемногу передвигаться и хотел одеться. Жестами попросил свою
одежду. Девушка встревожено метнулась к выходу  из чума, приоткрыла  шкуру и
позвала дядю.
     Вошел Тосана, пимы его были в снегу.
     -- Оттаял, парень? -- спросил он. -- Ладно. Только выходить тебе рано.
     -- Отец... -- пробормотал Гурий. -- Отец меня ведь ищет!
     --  Пусть  ищет.  Пусть  знает,  что  нельзя  одного  неопытного  парня
отпускать далеко в тайгу.
     Подумал, смягчился:
     -- Оденься теплее.
     Еване подала Гурию его одежду, просушенную у очага, теплую. Он оделся и
выбрался из чума.
     С громким лаем к нему кинулся на грудь Пыжьян и норовил лизнуть в лицо.
Радости пса не было предела.  Но  вдруг он насторожился, посмотрел в сторону
леса  и побежал к кустам. Вскоре донесся его радостный, заливистый лай.  Нук
сидел у  входа в чум и  вид у  него был равнодушный.  Казалось,  он  не умел
удивляться и радоваться.
     Из  леса  вышли  двое  на  лыжах.  Пыжьян  перестал  лаять и,  радостно
помахивая хвостом, бежал впереди них.
     Гурий не сразу узнал отца. Аверьян похудел, осунулся,  на обросшем лице
лихорадочно горели большие глаза. Он еще издали, увидев сына, крикнул:
     -- Гурий!
     Гурий,  прихрамывая,  заторопился  навстречу. Отец  крепко обнял сына и
поцеловал, елозя по его лицу жесткой, обындевевшей бородой.
     --  Слава  богу!  Слава  богу! -- повторял  он.  --  Живой!  А мы с ног
сбились...
     С Аверьяном пришел Герасим. Никифор остался караулить зимовье.
     -- Весь  лес облазили, -- рассказывал отец.  -- Думали,  пропал. Совсем
пропал! Ни следов, ни меток на деревьях. Ты что затеси не делал?
     -- За соболем погнался -- покинул1 делать, -- виновато признался Гурий.

     _________________
     1 Покинул -- здесь: прекратил, перестал.

     -- Ну  и  в  одном месте видим -- кострище  под  елью... И след от него
широкий, будто волокли кого.  Ну, думаю,  может, охотники  Гурия  подобрали.
Скорей пошли по следу, и вот -- сыскался!..
     У входа в  чум  стояли  Тосана, Санэ,  Еване  и молча  смотрели  на эту
встречу.
     Гурий сказал:
     -- Он меня спас, самоед.  Зовут его Тосана. Отогрели меня, обмороженные
места вылечили.
     Отец подошел к чуму, снял лыжи, протянул руку ненцу:
     -- Спасибо  тебе,  добрый  человек!  Вовек  не забуду твоей услуги,  --
сказал он взволнованно.
     -- В  тайге надо помогать друг другу. Такой закон, -- сказал Тосана. --
Спасибо  говорить не  за что. Пойдемте  в чум.  Отдохнете, поедите.  Угощать
буду. -- И он пропустил гостей вперед.
     Спустя некоторое время Тосана приготовил две  оленьи упряжки. На первые
нарты с ним сел Гурий, на вторые -- Аверьян и Герасим.
     К  нартам подошла Еване. На ней -- паница1 с белым песцовым воротником.
На  голове -- пыжиковая2 шапка с длинными, до  пояса наушниками. На ногах --
оленьи  пимы с  полосками  из  цветных суконных  лоскутков  в  нижней  части
голяшек. Она, прощаясь, сказала:

     _______________
     1 Паница -- верхняя одежда. 2 Пыжик -- новорожденный олешек.

     --  Лакамбой,  луца  янэ'эм...  Сейхалевэн.  Харвабта тамна  туртнакэн?
Валакада ниня ханюйнгэ! Сит нгатенггум мядиманзь1.

     ______________
          1 Прощай,  русский парень...  Ты мне нравишься.  Может,  приедешь
еще? Только не обмороженным! Я буду ждать тебя в гости.

     И  подала  на  прощанье маленькую  теплую руку. Гурий  пожал  ее и весь
залился краской  смущения. Тосана хитровато  блеснул глазами,  пряча улыбку,
отвернулся. Герасим крикнул:
     -- Долго ли прожил, а уж любовь закрутил? Хромой-то!
     Тосана  тронул  вожжу,  гикнул  на  оленей.  Те  сорвались  с  места  и
понеслись. За  ними побежала вторая упряжка. Гурий, обернувшись, долго махал
рукой Еване, и она ответно махала ему.
     На полпути Гурий  вспомнил, что оставил в чуме мешок, и подумал: "Бог с
ним, с мешком. Видно, бывать там".

2

     Черный Соболь спасся от преследования потому, что собака  и охотник еще
были не очень опытны. Продравшись сквозь кусты, он  круто повернул влево, за
высокий густой ольшаник, и  сделал  несколько  больших  прыжков в сторону, в
лес.  Там  он прибежал  к своей норе под осиновой  колодой. Нырнув в лаз, на
брюхе прополз в гнездо, свернулся там -- мордочкой к выходу.
     Теперь он чувствовал  себя в  безопасности. В норе  было тихо, темно  и
сухо. Соболь стал вылизывать шерсть.
     В  убежище  он  пролежал долго,  а  потом  двинулся  к выходу.  Высунул
мордочку из лаза:  со всех  сторон навалилась темнота, шумел ветер  и  сыпал
густой снег. Черный Соболь спрятался в нору и стал пережидать непогоду.
     Он  очень  проголодался,  но плохая  погода  мешала  охоте.  Все  живое
попряталось  в норы и затаилось.  Сунув  нос в  мягкий пушистый мех,  Черный
Соболь уснул. А когда проснулся и выглянул из своего убежища, то увидел, что
пурга прошла и в лесу стало  тихо. Он вылез из-под снега и пересек небольшую
полянку с редкими кустами.
     Он отправился на охоту.
     Вскоре Черный Соболь приметил свежий заячий след, затаился под кустом и
стал  ждать. Заяц пошел кормиться в  мелкий  осинник, что был поблизости. Он
непременно пойдет обратно.  Черный Соболь, шевеля ушами,  смотрел на  заячью
стежку.
     Послышался  шорох,  ветка куста  чуть  дрогнула.  Черный Соболь  увидел
зайца, подобрал под себя большие и сильные задние лапы,  передними  уперся в
снег и вытянул морду. Заяц шел спокойно, небольшими прыжками,  не подозревая
об опасности.  Соболь вымахнул из  кустов,  сбил  беляка грудью  и  вцепился
зубами  ему  в шею  около затылка. Заяц отчаянно закричал,  но тотчас умолк.
Смерть наступила сразу. Черный Соболь, пятясь, оттащил зайца под куст и стал
есть.
     Насытившись,  он  взял остатки тушки  зайца  в зубы и, отнеся подальше,
зарыл в снег.
     Потом Черный Соболь пошел к своему дуплу и спрятался в нем. Он был сыт,
и ему хотелось спать.
     На зайцев соболь  нападал  редко.  Они были всегда  настороже  и  умели
ускользать от врагов. На  этот  раз  Черному  Соболю повезло: во время пурги
заяц, отлеживавшийся под кустом  в снегу,  очень  проголодался  и,  выйдя на
кормежку, забыл об осторожности. За это и поплатился жизнью.

                                  *
                              *       *

     Стоит, словно в  сказке,  избушка на опушке леса. На  крыше --  сугробы
снега, оконце маленькое-маленькое. А лиственницы над  ней большие,  высокие.
Вдали горят  неярким заревом  солнечные лучи, отраженные  в  облаках. А само
солнце  вот  уже  который месяц  старается выйти  из-за  леса,  но не может.
Полярная ночь крепко привязала его к себе и не отпускает.
     В избушке настало время баюнка.
     Там было  тихо  и темно.  Погасив светильник,  холмогорцы  забрались на
нары.  Сквозь  рыбий пузырь, которым затянуто оконце, пробивался голубоватый
лунный свет.
     --  Спите  ли,  братцы? --  спросил Герасим  и,  как  всегда,  "братцы"
отозвались:
     -- Не спим, не спим! Сказывай!
     --  В одной деревне  жил мужик, -- начал  Герасим. -- Жонка у него была
здоро-о-овая,  а  сам  тощенькой.  Жена  его  колотила-колотила. Однажды  он
просидел у  соседа. Она взяла полено и давай колотить, он вырвался  и кругом
избы побежал. Она за ним. Он -- раз под бревно. Жонка пробежала, не увидела.
Он слышит -- еще кто-то ползет. Щупает -- человек лежит.
     -- Кто? -- спрашивает.
     -- Я.
     -- А ты кто?
     -- Я.
     -- Да кто же ты?
     -- Черт.
     -- Я от жонки.
     -- Да и я от жонки.
     -- Што делать будем?
     -- Вот мне, -- говорит черт, -- жонка рог сломала, я домой не пойду.
     -- Пойдем вместе куда-нибудь.
     Ходят день, другой, третий, неделю. Хлеба не достали, не работают  и не
воруют. Голодом плохо жить. Черт и говорит:
     -- Ты заделайся  лекарем, а я буду  ходить к богатым  боярам.  В утробу
заберусь и  буду  мучить. Они  не  умрут, болеть будут.  А ты  лечи. Пошепчи
чего-нибудь для виду, я и вылезу...
     И вот они денег насобирали много...

     Пыжьяна  на  ночь  впустили в  избу:  на улице лютая  стужа.  Он  вдруг
вскочил, кинулся к  двери и оглушил  всех своим  лаем.  Мужики зашевелились,
слез  ли с  нар.  Никифор отворил дверь. Пыжьян  выскочил  на улицу  и снова
залился лаем.
     -- Никак,  лихие люди!  -- Аверьян выбежал  из избы с топором в  руках.
Герасим с пищалью. Никифор схватил стоявшую у дверей увесистую дубину. Гурий
взял  отцовскую пищаль,  зарядил,  и, когда вышел на улицу,  там была полная
суматоха.
     Никифор неподалеку  от  амбара колошматил кого-то, подмяв его под себя.
Огромные  кулачищи  так и ходили. Отец с топором в руке бегал вокруг амбара,
дверь которого  была настежь распахнута, и  к порогу приставлена  сучковатая
лесина, по ней, видимо, и забрались воры в амбар. Герасим торопился по тропе
к реке,  преследуя  двух  чужаков. Видя, что ему  их не  догнать, он стал на
колено, приложился,  выстрелил.  Гурий присоединился  к  нему  и,  разглядев
впереди  две  темные  фигуры,  тоже  выстрелил. Но  оба  впопыхах промазали.
Пыжьян, который  вертелся около Герасима, осмелел и после выстрелов пустился
с лаем вдогонку бегущим.
     Снова зарядили пищали, Гурий сбегал  за лыжами. Оба  помчались вслед за
лихими людьми,  но  догнать не смогли.  На  льду  чужаков  поджидали  сани с
лошадью. Когда холмогорцы выбежали на дорогу, сани уже были далеко.
     Герасим и Гурий вернулись к зимовью.  Никифор, успев связать руки вору,
вел его к  избе. Чужак  был избит, на  скуле темнел синяк,  из  носа  бежала
кровь. Его шапка валялась на снегу.
     Отец, приставив  лестницу,  осматривал амбар. Провиант -- вяленая рыба,
мороженое лосиное мясо, битая  птица --  был не тронут. Но все перерыто, все
не на месте. Разбойники, видимо, искали шкурки. Но меха  поморы выделывали и
хранили в  избе, в  мешках под  нарами,  а сырые,  невыделанные  шкурки -- в
подполье.
     Засветили огонь. Отец велел  Гурию затопить камелек  -- в суматохе  все
выстудили в избе. Гурий щепал лучину и поглядывал на вора.
     Мужик среднего  роста,  непримечательный с виду, с  нахальными навыкате
глазами стоял посреди избы. Связанные руки -- за спиной. Никифор, прислонясь
к  косяку,  сторожил у входа. Герасим  хорошенько  присмотрелся  к незваному
гостю и сказал:
     -- Аверьян,  сдается мне, что этого человека мы видали. Не он ли  рыбой
нас  угощал  на  берегу, когда  пришли?..  И нам с  Гуркой собаку  продавал.
Большую, с телка!
     Бармин поднес плошку к лицу мужика и удивленно протянул:
     -- Стреле-е-ец? Вот те и на-а-а...
     Это был Лаврушка. С  двумя отпетыми головами,  дружками-приятелями,  он
эту зиму решил промышлять не кулемками, а разбоем.  Наведывался в  зимовья и
станы,  расположенные  по  берегам  Таза и, высмотрев, где можно поживиться,
внезапно нападал на охотников, забирая у них меха. До сих пор  ему сходили с
рук воровские  дела, но на этот раз он попался. Поморы -- не остяки и ненцы,
которые были запуганы и не всегда умели постоять за себя.
     Жадность привела  Лаврушку к воровству. Вынужденно  оставив  стрелецкую
службу, он решил, что теперь может делать все, что захочет.
     На  след  Лаврушки не  однажды  нападали обиженные  охотники,  доносили
стрелецким  начальникам.  Но те  были Лаврушкой подкуплены. Воевода  злился,
кляня  на  чем  свет  стоит  своих подчиненных, которые не могут  поймать  и
уличить разбойников. Но стрельцы делали вид, что ловят, исправно докладывали
воеводе:  "Опять ушел. Хитер бес! Не могли застукать... Не прикажи  казнить,
прикажи миловать нас, боярин!" --  и  прятали  от воеводы плутовские  глаза.
Воевода это замечал, стуча по столу кулаком: