-- Али куплены, дьяволы? Вот прикажу батогов всыпать!
     -- Што ты, боярин! Рази можно купить нас,  государевых верных слуг?  Мы
неподкупны...
     На этот раз Лаврушка все-таки  просчитался, сам полез  в амбар, оставив
товарищей снаружи. Те скрылись, а он, спрыгнув в снег, увяз в сугробе. Тут и
схватил его Никифор за воротник.
     Лаврушка молчал. Аверьян прикрикнул:
     -- Разбоем решил промышлять? С кистенем? А еще стрелец, на  государевой
службе!
     Лаврушка глянул зло, щека дернулась.
     -- Хоть бы за  прошлую уху-то руки мне развязал да сесть велел. Ноги не
держат. Этот ваш  облом всего меня примял.  Не  кулаки  -- гири! -- Лаврушка
кивнул на дверь, где стоял Никифор.
     -- Ладно, развяжем.  Все  одно  не уйдешь.  Снег  глубокий, догоним.  И
лошади  нет.  Твои  дружки  тебя  бросили.  Поди,  ись  хошь?  Некогда  было
пожрать-то на деле. Гурий, подай ему поесть. Он нас как-никак ухой кормил.
     Гурий положил  на стол  вареное  мясо, соль и пресную лепешку, поставил
кружку с водой. Лаврушка подвинулся к столу и стал есть.
     -- Ладно, так и быть отведаю ваших харчей, -- невозмутимо сказал он.
     Аверьян меж тем спрашивал:
     -- Знал ведь, что мы тут зимуем?
     -- Знал.
     -- И все-таки пришел в воровской час!
     Лаврушка пожал плечами.
     -- Я тя давно раскусил. Когда ты с  берега ушел, а мы  ложились  в коче
спать,  я подумал:  жулик мангазейской. По  глазам тя узнал, мазурик!  Да ты
ешь, ешь, волком не гляди. И мехами у нас думал поживиться?
     -- Мехами, -- откровенно признался Лаврушка. -- Чем боле? За деньгами в
избу  к  вам  не  сунешься -- вас  четверо, медвежатников1. А амбар оказался
пустой. Жаль...

     _______________
     1 Медвежатники -- охотники на медведей, рослые, сильные и храбрые люди.

     --  Ну,  боле нам  говорить не о чем.  Хоть  и далеко  до  Мангазеи, да
поведем  тя к воеводе.  Тот, поди, с ног  сбился:  ищет  разбойников,  что с
кистенем по зимовьям шастают.
     --  Не поведете.  -- Лаврушка отодвинул  от себя пустое блюдо.  -- Лень
будет. Сорок верст на лыжах -- не шутка. Да еще по дороге я и убечь могу.
     -- Верно, далековато, -- в задумчивости обронил Аверьян.
     -- Чего вести? -- подал голос Никифор.  -- Расколоть ему башку --  да в
прорубь. Пешней лед пробить...
     --  Не-е,  лучше повесить.  На  осине.  Есть тут  неподалеку  осина.  Я
приметил, -- сказал Герасим.
     -- И в  прорубь не спустите, и на осине не  повесите. Прорубь делать --
лед толстый.  А на осину -- как залезешь?--  рассуждал  Лаврушка. --  И  еще
скажу: сердца у вас добрые,  хоть на вид вы разбойники почище  меня. Казнить
не станете.
     -- Ишь, догадлив вор, -- с упреком сказал Аверьян. --  Ладно, обротайте
его по рукам-ногам -- и под лавку до утра.
     Мужики связали Лаврушку, бросили на пол лосиную шкуру и положили на нее
бывшего стрельца. Сами, выслав  караульного на случай,  если дружки Лаврушки
вернутся, легли досыпать.
     Сказку Герасим так и не кончил рассказывать, не было охоты.

3

     Утром неожиданно к зимовью подкатила упряжка Тосаны,  Еще холмогорцы не
успели протереть глаза, Лаврушка, опутанный веревкой, ворочался и постанывал
во сне, а уж гость на пороге.
     --  Дорово!  --  сказал  он,  войдя  в  избу.  -- Как мороженый парень?
Проведать приехал. И мешок твой привез, -- Тосана подал Гурию забытый в чуме
мешок.
     -- Спасибо, -- сказал Гурий.
     -- Руки-ноги ходят? Не болят? -- осведомился Тосана.
     -- Все прошло.
     --  Проходи,  садись. Будешь гостем,  -- пригласил  Аверьян. --  Сейчас
поесть соберем. Для тебя и чарку вина найду.
     -- Поесть  можно. Огненной  воды не надо. Подводит шибко. Один  стрелец
летом угощал --  до сих пор голова болит. А  это  кто?  -- Тосана заметил на
полу  связанного.  Тот  проснулся, но  не подавал голоса,  видимо, не хотел,
чтобы Тосана его узнал. Руки и ноги от веревок затекли.  Лаврушка морщился и
потихоньку вздыхал.
     -- Это тоже гость, -- сказал Аверьян.
     -- Гостей веревкой  связывать --  русский  обычай?  И меня  свяжете? --
спросил Тосана.
     --  Нет,  гости  разные  бывают.  Этот виноват  перед нами. --  Аверьян
рассказал Тосане о ночном воровском нападении. Ненец слушал и удивлялся:
     -- Ай-яй-яй! Русский русского  грабит! Неладно. Дай глянуть  на него...
Может, знаю? -- Тосана  склонился над Лаврушкой и  удивился еще  больше:  --
Лаврушка? Ты ведь купец. Мне кое-чего продавал. Неужто грабить умеешь?
     -- Дело нехитрое, -- рассмеялся Аверьян. -- Я вижу, вы с ним дружки?
     --  Пошто дружки? Не-е-ет, -- протянул Тосана.-- Он мне товар продавал,
я ему продавал. Мы не друзья. Однако по делу виделись.
     -- Ну, ладно. Ты в  крепости бываешь,  не  диво,  што  встречались,  --
успокоил Аверьян Тосану, который боялся, что поморы примут его за Лаврушкина
приятеля. -- Садись, поешь  с  дороги.  Тосана сел за стол, а сам все  косил
глазом на пол. Наконец не выдержал:
     -- Покормите его. Развяжите, не убежит.
     -- Так и  быть. Для тебя только  развяжу, -- сказал Аверьян. --  Уважаю
Тосану. А этого лиходея хотели в прорубь.
     -- В прорубь? Ай-яй-яй! Пошто так? Пусть живет. Вода холодная... Вы его
маленько били, -- синяки вижу. Синяки ему на пользу. Ученый теперь будет. Не
надо в прорубь. Вода в Тазу-реке худая будет...
     --  Ладно,  отправим  его  к  воеводе.  Пусть  судит.  Только  вот  как
отправишь?  Пешком далеко. Не  стоит он того, чтобы  идти  ради него пешком.
Может, ты, Тосана, отвезешь его в Мангазею.
     Тосана замахал руками:
     --  Нет, нет! Боюсь! Он меня зарежет, олешков уведет. Не  могу  я с ним
ехать.
     -- Ну, тогда  побудь у нас и  дай олешков. Никифор сгоняет быстро. Он с
упряжкой умеет обращаться.
     Тосана вышел  из-за  стола, забегал  по избе.  Лаврушка сидел в углу на
лавке и молчал, исподлобья поглядывая на всех. Наконец Тосана сказал:
     -- Он мой  знакомый по торговле. Не могу олешков дать. Не могу Лаврушку
выдать воеводе. Ох, не могу! -- а сам стал спиной  к Аверьяну,  заложил руки
назад и помахал кистями, скрестив запястья. Аверьян понял, чего хочет ненец.
А тот,  опустив руки,  снова  заходил  по избе. -- И воеводы боюсь. Он  меня
шибко выпорол. До сих пор спина больно...
     Аверьян вдруг сказал отрывисто:
     -- Герасим, дай конец.
     Недоумевая, Герасим подал ему веревку. Аверьян продолжал:
     -- Держите  Тосану! Оленей не дает -- сами возьмем. Руки ему вяжите, да
поскорее! Дай-ка я...
     Тосана кинулся было к двери, но его удержали. Аверьян для вида небольно
связал ему руки и посадил на лавку. Тосана притворно сердился:
     -- Зачем  руки вязал? Это русский обычай -- дорогому гостю руки вязать?
Олешки мои, я им хозяин...
     Его, однако, никто не слушал, кроме Гурия. Гурий недоумевал, зачем отец
связал  ненцу руки, но  молчал, боясь что-либо возразить.  Холмогорцы  снова
связали руки Лаврушке и повели  к упряжке. Никифор прихватил крепко-накрепко
к нартам Лаврушкины ноги, сел в передок с левой стороны нарт, взял вожжу:
     -- Я скоро обернусь. Дайте дубинку. Там, у порога стоит.
     -- Возьми пищаль, -- сказал Аверьян.
     -- Пищаль не надобна. Дубинка лучше.
     -- А вдруг его дружков встретишь? У них, поди, пищали...
     -- Ну, тогда давай и пищаль.
     Вскоре упряжка помчалась по мангазейской дороге. Аверьян,  вернувшись в
избу, освободил руки Тосане.
     -- Я тебя понял верно, ты не обиделся?
     -- Верно  понял.  Я  показал, чтобы  руки мне  связать.  Не хочу, чтобы
Лаврушка мне враг был... Вы уйдете домой, а я останусь.
     Гурий  хотел  спросить  об  Еване,  как  она  живет,  здорова  ли,  чем
занимается. Неужели  она не передавала с Тосаной ему привета? Тосана  словно
догадался, о чем думает парень, похлопал его по плечу:
     -- Еване привет передавала.
     --  Спасибо,  -- отозвался Гурий. -- Ей тоже передай  привет.  И вот --
подарок.
     Он  вынул из  кармана стеклянные  бусы, которые  выпросил у отца  еще в
Мангазее, надеясь на них что-нибудь выменять в торговом ряду. Но не выменял,
хранил и теперь решил подарить девушке.
     Тосана  некоторое  время   сидел  молча,  перебирал  бусы   коричневыми
сухощавыми пальцами, потом сказал:
     --  Еване --  сирота.  Мать-отец у  нее утонули. Хорошая  девушка.  Мне
племянница будет. Обижать ее нельзя...
     -- Разве я ее обидел? -- удивился Гурий.
     -- Нет, ты хороший  парень. Думаю, и дальше будешь хороший.  Я твой лук
видел. Не понравился он мне. Принеси, и я покажу, как правильно лук делать.
     Гурий принес  лук и стрелы.  Тосана потрогал  тетиву, примерил стрелу и
покачал головой:
     -- Шибко плохой лук. Из такого кошку бить только...
     -- А я белку стрелял, -- сказал Гурий.
     -- Мимо?
     -- Бывало, что и мимо летела стрела, -- признался парень.
     -- Давай смотри, как  делать хороший лук, -- Тосана, мешая родные слова
с русскими,  принялся объяснять молодому охотнику, как выбирать материал для
лука,  как и из чего делать  тетиву, выстругивать стрелы.  Для какого  зверя
какие нужны наконечники.

     Олени  неслись  быстро, и за  какой-нибудь  час  Никифор отмахал  почти
половину  пути. Как заправский ясовей1, он сидел на  нартах с левой стороны,
крепко  держал  вожжу  от передового оленя-быка, а в другой  руке  -- хорей,
шест, которым погоняют оленей. Лаврушка молча горбился в задке. Но чем ближе
подъезжали к городу, тем он становился беспокойнее. Наконец подал голос:

     ______________
     1 Ясовей -- проводник, управляющий упряжкой.

     -- Што за корысть тебе меня везти к воеводе?
     Никифор молчал.
     -- Награды не получишь. А мои дружки вам за меня отомстят!
     На Никифора и это не подействовало.
     -- Пожгут зимовье и коч ваш пожгут. Смолевый, хорошо гореть будет.
     Холмогорец невозмутимо дергал вожжу и взмахивал хореем.
     --  Вы по  весне  уйдете, а  я останусь.  Мне тут жить. Жонка  у  меня,
хозяйство. Воевода плетьми измочалит, в железа закует, в Тобольск отправит в
воровской  приказ. А за што? Вам-то ведь я зла не сделал! Хватит и того, што
ты избил меня. За науку спасибо... -- Лаврушка помолчал. -- Пожалел бы...
     Наконец Никифор отозвался:
     --  Отпусти  тя  -- завтра  же  со своей шайкой  налетишь!  Как воронье
нападете!  Знаем таких. Не-е-ет,  воеводе сдать  -- надежнее.  Будут  пытать
тя... Друзей своих выдашь...
     -- Так  им  и выдал! -- зло огрызнулся Лаврушка. -- Слушай, холмогорец,
отпусти, Христа ради. Ко мне заедем  -- угощу на славу. С собой бочонок вина
дам. Вот те крест!
     -- Мы в походе в чужедальних местах не пьем. Вино нам ни к чему.
     -- Ну тогда денег. Сколь есть -- все отдам!
     -- На што нам воровские деньги?
     -- Ну  чего,  чего тебе надобно?  Экой ты непокладистый! Неужто вы  все
такие, двинские?
     -- Все. Отпущу тебя -- как перед товарищами ответ держать буду?
     -- Скажи -- я упросил, -- у Лаврушки появилась надежда. -- Ни разу ваше
зимовье не потревожу! Вот те крест, святая икона! Зарок даю.
     -- Других будешь грабить. Не утерпишь.
     -- Не буду. Стану охотой жить, по зимовьям боле не пойду ночами...
     -- Днями будешь ходить?
     -- Тьфу! Неужто не веришь? Отпусти -- в ноги поклонюсь.
     Никифор остановил  упряжку, обернулся к Лаврушке, посмотрел ему в глаза
испытующе, поиграл желваками, вздохнул:
     --  Ладно. Жаль мне тебя.  Иди  с богом. Только помни:  придешь к нам с
воровством али с местью -- не сносить тебе головы.  Двинской народ добрый до
поры до  времени.  Разозлишь его --  берегись!  У тя изба тоже не  каменная.
Запластает1 -- будь здоров!

     ______________
     1 Запластает -- загорится.

     -- Спаси тя Христос. Век буду помнить, -- лепетал Лаврушка.
     Никифор, вынув нож, перерезал веревку у рук, а ту, которой были связаны
ноги, по-хозяйски смотал и спрятал.
     -- Иди да помни!
     -- Помню, холмогорец! Век не забуду твою  доброту, -- в голосе Лаврушки
была неподдельная искренность. Он даже прослезился на радостях. -- Прощевай!
     -- Прощай. Тут недалеко. Сам добежишь. А я в обрат. Самоед оленей ждет.
     Лаврушка долго махал Никифору вслед, а когда тот отъехал на  порядочное
расстояние,  вспомнил  о  побоях, в  сердцах  сплюнул  и погрозил  в сторону
упряжки кулаком.
     Вернувшись  в зимовье, Никифор вошел в избу. На скуластом  смуглом лице
-- выражение растерянности. Он хмуро снял шапку и хлопнул ею о пол:
     -- Судите меня, братцы! Отпустил я этого лиходея.
     Аверьян насупился.
     -- Пожалел?
     -- Пожалел. Но не в жалости одной дело...
     -- Ну, говори, в чем дело?
     -- Мы тут одни в чужом месте. А ну, как дружки его будут мстить? Пожгут
и зимовье и коч  -- на чем домой пойдем? Разве будешь все время караулить на
улице? Да и напасть могут большой шайкой. Нам не  осилить... Вот и отпустил.
Он клялся-божился зла нам не чинить...
     Аверьян подумал и смягчился.
     -- В  этом, пожалуй, есть резон. Мы  хоть и не робкого десятка,  а  все
же... Места чужедальние, друзей  у нас  нету, а недругов полно. Может, так и
лучше. Шут с ним. Не кручинься, Никифор.
     Тосана заявил о себе:
     -- Говоришь, друзей нет? А я  кто вам? Разве не друг? Отпустил Лаврушку
-- не жалей.  Я еще  с ним поговорю. Меня он послушает. У нас с ним торговые
дела. Ему без меня не обойтись.
     --  Ну ладно. За дружбу твою, Тосана, спасибо,  -- Аверьян крепко пожал
руку ненцу.
     Потом Аверьян стал расспрашивать Тосану, нельзя ли у местных  охотников
купить меха на деньги либо в обмен на товары. Тосана ответил:
     -- Ясак пока не собирали -- нельзя... Но если подумать, может, и можно.
Давай я подумаю, через три дня тебе ответ дам. Кое-кого, может, повидаю.
     Когда Тосана собрался домой, Аверьян подарил ему новый  запасный топор.
В благодарность за спасение сына.
     Гурий все думал об Еване: стал бы на лыжи и помчался к ней в чум.

4

     Сутки за  сутками,  недели  за неделями прятала  полярная  ночь  в свой
волшебный, окованный серебром чистого инея сундук быстро идущее время. И чем
больше  прятала, тем  ближе  становился  ее конец:  дни  посветлели. Там, за
лесами,  за увалами,  за реками и озерами,  солнце  все ближе  подвигалось к
горизонту.  В начале  февраля  оно, освободившись  от  ледяных пут,  победно
засверкает  над лесом, и начнется бессменный полярный день. Наступит царство
белых ночей.
     А пока еще лютуют  морозы, и в ясную погоду в  небе по-прежнему  стоит,
будто дежурный стрелец в дозоре, круглоликая ясная луна.
     Посреди чума  на железном листе жарко горит очаг, подвешенное к шестам,
вялится мясо. Час поздний. Старая Санэ завернулась в оленьи шкуры  и уснула.
Тосана бодрствует перед  очагом, смотрит  завороженно на  уголья, подернутые
серым  пеплом. Его рубаха из  тонкой замши кажется красной, лицо  -- тоже. В
руках у него острый нож и кусок дерева. Тосана мастерит себе новые  ножны --
старые поизносились. Изготовив ножны из дерева, ненцы оправляют их полосками
из  латуни  и  привязывают  на  цепочку моржовый зуб -- амулет-украшение.  У
Тосаны  до  амулета еще дело  не  дошло. Он только  обстругивает заготовку и
старательно шлифует ее.
     Еване при  свете  очага шьет себе  саву  -- меховую шапочку. Сава почти
готова. Спереди по краю  она обшита  пушистым  собольком. Еване  старательно
привязывает на тонкие кожаные ремешки к той части савы, которая опустится на
плечи и за спину, бронзовые  кольца, медные пластинки овальной, ромбовидной,
прямоугольной формы. Девушка шьет праздничную саву.
     Гурий, полулежа на оленьей шкуре, молча наблюдает за ней.
     Аверьян завернулся с головой в меховое одеяло и спит  богатырским сном.
Завтра они с Тосаной  поедут в ненецкое стойбище,  в  тундру,  менять товары
холмогорцев  на меха. Тосана уже  побывал у знакомых оленеводов и охотников,
те пожелали  видеть "русского  купца из Холмогор" и, быть  может, приобрести
то, что им надо.
     Тосана старательно скоблит ножом свое изделие и  мотает головой, словно
отгоняя назойливых комаров.
     -- Однако поздно, а спать не хочу. Отчего? -- он оборачивается к Еване.
Та  пожимает  плечами,  чуть улыбаясь.  Гурий  смотрит на ее яркие  губы, на
ямочки возле них. На чистом лице девушки пляшут отблески пламени. Все это: и
чум,  и очаг, и тишина,  и  хозяева в  непривычных взгляду Гурия  одеждах --
кажется  сказкой.  В  груди  у  паренька   появляется  какое-то  незнакомое,
неведомое доселе теплое чувство.
     -- Годы, верно? -- ответил Тосана на свой вопрос тоже вопросом.

5

     Утром, едва рассвело, Аверьян  с Тосаной  умчались на  оленях в тундру.
День был ветреный, облачный, без снегопада.  Ветер тянул по сугробам длинные
хвосты поземки, мороз отпустил, и было не так холодно, как в предыдущие дни.
     Аверьян  велел  сыну  возвращаться  в зимовье.  Гурий,  проводив  отца,
медленно очистил с лыж налипший снег, надел их, но уходить не спешил. Он все
посматривал на чум, ждал Еване.
     Она  наконец вышла  и  направилась  к нему,  неся лыжи.  Еване  помнила
некоторые русские слова:
     -- Ты  уходишь,  Гур?  -- спросила она, старательно  выговаривая каждый
слог.
     -- Отец велел возвращаться в зимовье.
     -- Я тебя немного буду про-во-жать...
     Она  надела лыжи и побежала вперед. Гурий пошел следом.  Однако догнать
девушку было не так-то  легко: она бежала быстро, бесшумно. Маленькие резвые
ноги в мохнатых пимах так  и  мелькали. Гурий был тяжеловат,  не так  ловок,
лыжи  у него  проваливались  в снег, хотя и  были широкими.  Еване,  забежав
далеко вперед, крикнула:
     -- Луца1  ходит тихо, как беременная важенка! Гурий, досадуя на себя за
свою  неловкость,  пошел вперед широкими  сильными  шагами и  стал  догонять
девушку. А она  опять начала  ускользать от  него и вдруг куда-то пропала...
Часто  дыша, Гурий остановился. Лыжня  Еване вела в сторону от прямого пути.
Гурий  тоже повернул в сторону и опять пошел быстро, сколько хватало сил. Но
лыжня  тянулась,  а девушки  не было видно. "Что за черт!  Не могла же она в
воду кануть!"  -- подумал он.  Лыжня снова вывела  его на  оленью  тропу, по
которой ехали от зимовья. Еване нигде не было видно.

     ___________
     1 Луца -- русский.

     Гурий  остановился, озираясь по  сторонам,  но лес  был  пуст. Красивая
исчезла. Гурий закричал во всю мочь:
     -- Еване-е-е!
     --  Зачем  так громко?  Еване  --  вот,  -- услышал  он  голос  позади.
Обернулся -- Еване чуть не наступала ему на пятки.
     -- Ты, как  колдунья,  куда-то  пропадаешь,  --  сказал  Гурий. Она  не
поняла, и он добавил: -- Ты -- шаман!
     -- Я -- шаман? -- Еване расхохоталась.  -- Какой я шаман? Шаманы бывают
старые, страшные... Я -- шаман... Нет, просто тебе за мной не угнаться.
     Гурий  приблизился  к  ней   вплотную.   Девушка   перестала  смеяться,
посмотрела на него в упор. Но глаза ее в продолговатом разрезе век,  черные,
блестящие,  продолжали искриться  смешинками.  На ней  была  надета  сава --
шапочка, которую  она шила  вечером. Круглое белое лицо,  чистое, как свежий
снег,  в  обрамлении  собольего меха выглядело очень привлекательным.  Белый
воротник, расшитая паница, красивые пимы -- все сидело на ней ладно, ловко.
     -- До-сви-данья, -- сняв варежку, Еване протянула ему руку.
     Гурий  развел руками, хотел обнять ее, но она, пригнувшись, ускользнула
и побежала обратно к чуму. Остановилась, еще раз сказала:
     -- До-сви-данья! -- и помахала рукой.
     Вскоре она скрылась за поворотом. Гурий, постояв, нехотя пошел в другую
сторону, к зимовью.
     -- Увертлива, как рыба в  воде, -- пробормотал он. -- Никак не дается в
руки.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

     --  Солнце,  солнце!  --  закричал  Герасим,  открыв  дверь  избы.  Все
повскакали  с  мест  и выбежали  на  улицу. Герасим  стоял,  повернувшись  к
востоку.  Над голыми  лиственницами,  над колючими  зубчатыми елями медленно
всходил тускловатый, но сказочно огромный красный диск с