бессознательно  прошлись  по
комбинезону.  Он  чувствовал,  что  есть  какая-то связь  между  ним и  этим
летчиком на афише. И вдруг он понял.
     Они  были одинаково  одеты.  Комбинезоны были  почти  идентичны.  Юноша
почувствовал  возбуждение.  Усталость  почти  прошла, сменившись радостью  и
ликованием. Он  протянул  руку  и коснулся афиши. Резко  повернулся,  бросив
взгляд на пустынные улицы, и громко заговорил.
     - Я  пилот ВВС. Точно. Пилот ВВС. Я пилот ВВС. Все верно! Я вспомнил. Я
пилот  ВВС.  -  Это  был  лишь  малюсенький,  крохотный  клинышек  огромного
лоскутного одеяла неизвестности, но его он уже мог взять в руки, разглядеть,
исследовать. Это был ключ Первый ключ. И пока единственный.
     -  Я пилот ВВС! - крикнул-он. Повернулся, вошел  в кинотеатр. - Я пилот
ВВС!  - Эхо  его голоса загрохотало в пустом вестибюле. -  Эй, кто там есть,
все, кто есть,  кто-нибудь... я пилот  ВВС!  - Последнее он выкрикнул  уже в
зрительном зале. Слова  пролетели  над пустыми рядами кресел  и ударились  в
огромный неподвижный белый экран.
     Юноша уселся  и  только тут  почувствовал  покрывшую  лоб  испарину. Он
достал из карманй платок, развернул его и вытер лицо. Пальцы ощутили щетину,
и он  подумал о тысячах  закрытых дверей своего подсознания, которые вот-вот
должен был открыть.
     - ВВС, - сказал он, на этот  раз  тихо. - ВВС. Но что  это значит?  Что
означает  "ВВС"? - Он вскинул голову. - Может быть, на город сбросили бомбу?
Может ли такое быть? Должно быть так. Бомбу... - Он  покачал головой. - Если
бы это была бомба, все кругом было бы разрушено. Но все цело. Так как же...
     Огни начали  меркнуть,  и яркий луч,  вырвавшийся из кинобудки, осветил
белый  экран.  Раздалась  музыка: громкая  бравурная  маршевая музыка,  и на
экране бомбардировщик  Б-52  пробежал  по взлетной  полосе, с  ревом взмыл в
небо. Один  за одним стали взлетать другие  бомбардировщики, и вот уже звено
их летело  в вышине,  оставляя за собой белые полосы инверсионных  следов. И
все это время не переставала греметь музыка.
     Юноша  вскочил  на ноги с широко раскрытыми от  изумления глазами.  Луч
света исчезал в маленьком окошечке высоко над балконом.
     -  Эй!  - закричал он.  - Кто  показывает  кино? Кто-то  же должен  его
показывать! Эй! Вы видите меня? Я здесь!
     Он  бросился  по  проходу,  пересек вестибюль,  взлетел по  лестнице  и
оказался на балконе. Он задевал сидения, падал и наконец, не  найдя прохода,
полез прямо  по креслам к  маленькому  сияющему окошечку  в задней стене. Он
сунулся лицом в этот яркий свет и отшатнулся, моментально ослепнув.
     Когда к нему вернулась способность видеть, он обнаружил еще одно окошко
в стене, правее и выше первого.  Он подпрыгнул и  на мгновение увидел пустую
комнату,  огромный  кинопроектор  и стопки коробок  с лентами.  Он почти  не
слышал  громких звуков.  Он  почти  не  слышал громких  великанских голосов,
наполнявших зал. Он снова подпрыгнул и в течение краткого мгновения борьбы с
тяготением снова увидел  пустую  комнату и  работающий  киноаппарат, услыхал
сквозь стекло слабое гудение.
     Приземлившись,  он уже знал, что там  никого  нет. Кинопроектор работал
сам по себе. Кино  шло  само по  себе.  Кинотеатр был  таким же, как и  весь
город.  Машины,  вещи,  предметы  -  все  здесь  было  покинуто  людьми.  Он
повернулся, ударился о спинку кресла, потерял равновесие и плашмя рухнул  на
пол. Луч света менял свою яркость по мере смены эпизодов на экране. В пустом
зале гулко  отдавались голоса и музыка. Голоса великанов. Музыка оркестра из
миллиона музыкантов. И что-то в юноше сломалось.
     Дверь  маленького  чуланчика  на  периферии   сознания,  куда   человек
складывает все свои страхи, спеленутые  по рукам и  ногам,  чтобы можно было
управлять ими, распахнулась настежь,  и  ужасное содержимое хлынуло  в мозг,
нервы и мускулы взбунтовавшимся ночным кошмаром.
     Юноша  вскочил на ноги, захлебываясь слезами и криком. Он  рванулся  по
проходу, выскочил в дверь и ринулся вниз по лестнице.
     Он был  на  нижних ступеньках,  когда  увидел  человека. Тот  спускался
навстречу ему по  лестнице  в дальнем  конце вестибюля, которую юноша раньше
почему-то не заметил.  У юноши не было ни времени, ни желания приглядываться
к незнакомцу. Он бросился к нему, краем  сознания отметив, что и тот кинулся
ему  навстречу. В те краткие мгновения,  понадобившиеся ему,  чтобы пересечь
вестибюль, лишь одна мысль была  в его голове:  не  упустить незнакомца,  не
дать ему скрыться. Следовать за ним всюду,  куда бы тот  ни  пошел. Прочь из
этого здания, прочь с этих улиц, прочь из этого города, потому что теперь он
знал, что должен уходить отсюда.
     И с  этой  мыслью  он  с  размаха врезался  в зеркало. Высокое,  в рост
человека, зеркало на  стене  вестибюля. Ударил в него всеми ста семьюдесятью
фунтами  своего веса. Зеркало  словно  взорвалось,  рассыпавшись  на  тысячу
осколков. Когда к нему вернулась способность соображать, он понял, что лежит
на  полу и смотрит в те  маленькие  кусочки  зеркала, что еще оставались  на
стене. В них сто порезанных изумленных юношей глядели на то, что осталось от
зеркала. Он  поднялся и  на заплетающихся  ногах,  словно пьяница  по палубе
корабля, плывущего по бурному морю, побрел прочь из кинотеатра.
     На улице было темно и туманно.  Асфальт  был  влажен.  Уличные  фонари,
окутанные туманом,  напоминали маленькие луны.  Юноша побежал  по улице.  Он
запнулся  о стойку  для велосипедов и плашмя упал на  асфальт, но  в  то  же
мгновение  вскочил на ноги, продолжая свой безумный, слепой, бездумный бег в
никуда.  У аптеки он споткнулся о бордюр и снова со всего размаха упал лицом
на асфальт,  лишь на какое-то мгновение удивившись тому, что еще в состоянии
чувствовать  боль: острую  и  резкую  боль,  пронзившую тело.  Но только  на
мгновение.  Он  уперся  ладонями  в  асфальт,  заставляя  себя подняться,  и
опрокинулся навзничь.
     Какое-то мгновение он лежал, закрыв глаза. А потом открыл их.
     Кошмар ломился в его мозг, и ледяной холод разливался по всему телу. Он
закричал. И  увидел смотрящий на него глаз: огромный,  больше  человеческого
торса. Немигающий  холодный  глаз  смотрел  на  него,  и  юноша  уже не  мог
прекратить  свой крик. Он  вскочил  на ноги, бросился в парк и промчался  по
нему   живой   сиреной.  Вслед  ему   с  витрины  окулиста  смотрел  большой
нарисованный глаз: холодный, немигающий и неживой.
     Юноша упал, ударившись о фонарь, и вцепился руками в столб.
     Пальцы  нащупали панель с кнопкой, вцепились в  нее  и, чуть  помедлив,
начали нажимать. Снова и снова. Надпись  над панелью гласила: "Нажмите перед
тем, как  переходить". Он ничего не  знал об этой надписи. Он знал лишь, что
должен нажимать эту кнопку, и  он нажимал ее снова и снова, а свет светофора
на  перекрестке  становился  то  красным, то  желтым, то  зеленым, повинуясь
кровоточащим пальцам юноши,  который все жал на кнопку и все бормотал что-то
полуосмысленное:
     -  Пожалуйста... пожалуйста...  кто-нибудь...  помогите.  Помогите  мне
кто-нибудь. Пожалуйста. Пожалуйста. О Господи... помогите же мне кто-нибудь!
Неужели никто не поможет? Никто не придет... не услышит?..
     Комната  телеконтроля   была   темной.   В  свете   небольшого   экрана
вырисовывались силуэты мужчин в форме.  На экране был по пояс  виден сержант
Майк  Феррис,  сравнительно  молодой человек,  в  комбинезоне,  который  все
нажимал и нажимал кнопку справа от экрана.
     Голос его бормотал в темноте комнаты,  умоляя, чтобы  кто-йибудь помог,
услышал, пришел.  Плачущий, молящий, упрашивающий голос человека, чьи тело и
мозг обнажены и  брошены на  плаху,  бормотал монотонно  и неразборчиво (так
слышишь разговор, если приложишь ухо к замочной скважине).
     Бригадный  генерал  поднялся.  На лице  его  было напряжение, вызванное
долгим и внимательным наблюдением за экраном. Он был явно  недоволен видом и
словами сержанта. Голос его тем не менее звучал спокойно и уверенно.
     - Олл раит, отключите его и ведите сюда, - скомандовал он.
     Подполковник справа от генерала протянул руку, нажал  кнопку и произнес
в микрофон: - Выпустите дублера!
     Люди, сидевшие в огромном высоком ангаре, вскочили на ноги и побежали к
угловатому   приземистому   металлическому   боксу   в   центре   помещения.
Распахнулась  металлическая дверь.  В нес  вошли два  сержанта  и  военврач.
Провода и датчики были  осторожно отсоединены от тела сержанта Ферриса. Врач
пощупал его пульс, поднял веко и заглянул в расширенный зрачок. Приложив ухо
к груди, послушал гулкие удары уставшего от чрезмерной работы сердца.  После
этого Ферриса осторожно положили на носилки.
     Врач  подошел  к окруженному  свитой генералу, глядящему  на лежащее на
носилках обессиленное тело.
     -  Он в полном порядке, сэр.  У него было  нечто вроде галлюцинаций, но
сейчас он вполне вменяем.
     Генерал кивнул.
     - Я могу поговорить с ним?
     Военврач  кивнул,  и  восемь  затянутых  в форму  людей  направились  к
носилкам, цокая подковками башмаков по бетонному полу ангара. На левом плече
каждого  была эмблема,  указывающая  на  их принадлежность  к  Подразделению
Космических  Технологий  ВВС  США.  Они  приблизились  к  носилкам,  генерал
нагнулся и внимательно посмотрел в лицо сержанта Майка Ферриса.
     Глаза Ферриса  были  теперь  открыты.  Он  повернул голову,  встретился
взглядом с генералом и слабо улыбнулся. Лицо  его было изможденным, бледным,
заросшим. На нем отчетливо читались  следы мучений,  одиночества, страданий,
причиненных  более  чем  двумя  сотнями  часов  заключения  в  металлической
коробке. Вот именно так выглядел после  шока каждый  тяжелораненый, виденный
генералом.
     И хотя он не знал Ферриса...  точнее, не знал лично, ибо  до того,  как
дать  добро на эксперимент,  тщательно изучил  все  шестьдесят  машинописных
листов его дела, теперь он чувствовал, что знает его очень хорошо. В течение
более чем двух недель  он  пристально  наблюдал  за сержантом по телевизору,
изучал его более тщательно, чем когда-либо один человек изучал другого.
     Генерал  напомнил себе, что сержант заслужил медаль. Он сделал то, чего
до  него не  делал  никто.  Он  оставался в  одиночестве  в  течение двухсот
восьмидесяти  четырех  часов  во время  инсценированного  полета  на Луну  в
коробке размером  пять на  пять, в которой  в  точности воспроизводились все
условия  полета. Датчики  и  сенсоры  передавали  информацию  о самочувствии
"космонавта". Они измеряли его  кровяное давление,  контролировали сердечную
деятельность и интенсивность дыхания. Кроме того, они дали цепную информацию
о точке, в которой человек может сломаться, о пределе, после которого он уже
не в состоянии выносить одиночество и начинает искать пути борьбы с ним. Это
был тот самый момент, когда сержант Феррис начал нажимать сигнальную кнопку.
. - .
     Генерал заставил себя улыбнуться.
     - Ну как вы, сержант? Полегче?
     Феррис кивнул.
     - Мне уже лучше, сэр, спасибо.
     Генерал чуть помедлил, прежде чем задать следующий вопрос.
     - Феррис,  - спросил он,  - что  с  вами  было?  Где,  вы  считали,  вы
находились?
     Феррис устремил взгляд в высокий потолок ангара, вспоминая случившееся.
     -  В городе, сэр, - ответил он. - В городе, где не было людей. Ни души.
Не хотел бы я попасть туда снова. - Он повернул голову в сторону генерала. -
Что со мной было, сэр? Я свихнулся?
     Генерал кивнул врачу.
     Тот негромко сказал:
     - Просто  нечто  вроде  кошмара,  порожденного  одиночеством,  сержант.
Видите  ли,  мы  можем  набить  желудок  человека  концентратами.  Мы  можем
закачивать кислород и  удалять отходы жизнедеятельности. Мы  можем  снабдить
человека книгами, чтобы он мог отдохнуть и чем-то занять свободное время.
     Стояла тишина, и все смотрели на врача.
     - Есть только  одно, что мы  не  в состоянии подменить.  И это основная
потребность человека. Голод по общению с себе подобными. Это барьер, который
мы не можем пока преодолеть. Барьер одиночества.
     Четыре человека  подняли носилки с Майком  Феррисом и  понесли их через
ангар к гигантской двери. Они вынесли его в ночную тьму к поджидающей машине
скорой помощи.  Феррис  взглянул на висящую  в небе огромную луну и подумал,
что в следующий раз все будет на самом деле. Не железная коробка в ангаре, а
космический корабль. Но он  был слишком усталым, чтобы додумать эту мысль до
конца.
     Его осторожно подняли и стали  задвигать носилки  в глубь  машины, и  в
этот момент  Феррис совершенно  случайно  коснулся рукой нагрудного кармана.
Там было что-то твердое. Он сунул руку внутрь.
     Дверца машины захлопнулась,  и он  остался в тиши и темноте.  Заработал
мотор, и машина тронулась. Он  был слишком усталым,  чтобы думать о том, что
было в его пальцах, всего в футе от лица.
     Всего лишь билет в  кино... и только.  Билет в маленький  кинотеатрик в
пустом городе. Билет в кино, подумал он, и этот билет,лежал в его кармане. И
пока мотор машины убаюкивал его,  пока  мягкое  покачивание не заставило его
закрыть глаза, он крепко сжимал билет.
     Утром надо будет задать кое-кому несколько  вопросов. Утром  надо будет
сложить воедино все эти дичайшие  куски сна и реальности.  Но это все утром.
Сейчас он слишком устал.


МОГУЧИЙ КЕЙСИ

     В  районе  Нью-Йорка,  который  известен  как  Бруклин,  есть  большой,
чрезвычайно запущенный, заросший травой и бурьяном стадион, который, когда о
нем  упоминают (а  в наши дни это  случается крайне редко), именуют  Тиббетс
Филд. Когда-о этот  стадион  был  родным  домом  для команды, известной, как
"Бруклинские  Доджеры"[  В  данном  случае:  ловкачи,  финтилы]: бейсбольной
команды высшей лиги, вошедшей впоследствии в Национальную лигу.
     Как мы уже упоминали, Тиббетс Филд сейчас - это прекраснейший бетон  да
ряды   трухлявых  скамеек  на   трибунах,  служащих  домом  лишь   теням  да
воспоминаниям. В его угнетающе  пустом гигантском  пространстве  не  заметно
никакого движения, лишь высокая трава чуть шевелится: и там," что называлось
раньше  "инфилд"[  Зона поля  у  ворот. ], и  там, что называлось "аутфилд"[
Дальняя зона поля. ], да ветер свистит сквозь щели щита объявлений у бывшего
спортзала и завывает в простейших балках трибун.
     В свое  время здесь кипели страсти, да  и "Бруклинские Доджеры" в  свое
время гремели.  В последние  же  годы  существования команды жители  Флэтбут
Авеню, отзывались о ней коротко и недвусмысленно: "клячи".
     Объяснялось  это  тем фактом, что игры, проведенные "Доджерами" за пять
лет  существования,  никак нельзя  было  называть зрелищными. В последний же
год,  будучи  членом  Национальной  Лиги,  они выиграли  ровно  сорок девять
встреч.  А  к  середине  августа  этого  года  любая группа  зрителей  более
шестидесяти шести человек уже называлась на Тиббет Филд толпой.
     После чемпионата  того года команда вылетела из лиги. Это событие  вряд
ли  стоило  стенаний и горестных воплей, оно  лишь подчеркнуло тот факт, что
болельщики любят победителей  и  быстро забывают неудачников. Люди,  готовые
выложить  деньги,  предпочитали  ехать  в центр,  на  "Поло  Граундс", чтобы
посмотреть "Гигантов",  или  трястись через весь город на "Янки  Стадиун"  и
хлопать "Янки", или же провести врем а в кино или  кегельбане. "Доджеры", из
сезона  в сезон занимающие самые низкие места в турнирной таблице, никому не
были интересны. Можно  лишь  пожалеть о забывчивости  энтузиастов  бейсбола,
поскольку, наверное, лишь очень немногие  помнят те чудесные  полтора месяца
последнего сезона "Бруклинских  Доджеров", когда они гремели вовсю. Впрочем,
тот сезон они  начали  вполне  обычно. Они  начали  его  как клячи, и каждый
болельщик "Доджера" произносил это слово отчетливо и сочно. Однако в течение
полутора месяцев энтузиасты бейсбола только о них  и говорили. Причиной тому
был один вполне конкретный игрок команды.
     Было все так:  некогда на бейсбольном поле имело место весьма необычное
явление. Этим явлением был левша по имени Кейси.
     У  "Бруклинских Доджеров" был тренировочный  день, и Мак-Гэри Лягушачий
Рот, тренер команды, стоял на террасе раздевалки, поставив ногу на невысокие
перильца и засунув руки в карманы брюк. Тренировочные  дни угнетали Мак-Гэри
даже больше, чем положение команды в турнирной таблице, а Доджеры находились
в самом ее конце или, точнее,  низу, и  от лидеров их отделяло тридцать одно
поражение.  Позади  него сидел  на  скамейке Бертрам Бизли,  главный тренер.
Бизли  был  маленьким  человеком с лицом,  напоминающим рентгеновский снимок
язвы желудка. Его глаза глубоко уходили в глазницы, а голова глубоко уходила
в низкие плечи. Всякий раз, когда он поднимал взгляд, дабы обозреть Мак-Гэри
и джентльменов  в  бейсбольной  форме,  разминающихся  на поле, он  испускал
тяжелый вздох, и голова его, казалось, еще глубже уходила  в плечи. Впрочем,
эти вздохи,  пролетев  триста  футов до центра поля, воспринимались, скорее,
как мягкое посапывание. Трое подающих, которых  прислал неутомимый рыскающий
в поисках игроков Максвел Джеркинс, таковыми только назывались.  Лицо одного
из них было настолько знакомо, что Мак-Гэри готов был поклясться, что видел,
как тот подавал на чемпионате мира 1911 года. Как оказалось потом,. Мак-Гэри
ошибался.  Этот   игрок  не  участвовал  в  чемпионате  1911  года.  Он  был
племянником того.
     .  Мак-Гэри обозревал разминающихся игроков  и массировал сердце.  Если
смотреть  слева направо, то на поле находились: длинный тощий парень в очках
со  стеклами  толщиной  не  менее трех  дюймов; семнадцатилетний  толстячок,
веcящий, навскидку,  фунтов, этак, двести  восемьдесят при  росте пять футов
два дюйма; мосластый неуклюжий фермерский отпрыск, скинувший  с ног шиповки,
и  один  из  вышеупомянутых  "подающих",  который, видимо,  недавно выкрасил
волосы в  черный цвет, но краска  оказалась  нестойкая и теперь  под  жарким
летним солнышком по щекам его стекали темные ручейки.
     Четверка  занималась физической  подготовкой. Все давно  уже сбились  с
ритма, за  исключением пожилого подающего, который сидел на земле и вертел в
руках перчатку.
     Бизли  поднялся  со  скамейки  и  подошел  к  Мак-Гэри.  Лягушачий  Рот
обернулся к нему.
     - Грандиозные ребята!
     - А  ты кого  ждал? - спросил Бизли,  суя в рот сигару.  - Национальную
сборную?  Ты подписал контракт  на тренировку  худшей команды лиги...  -  он
ткнул  пальцем в  сторону разминающихся  игроков, - и  это  тот  материал, с
которым ты всегда имел дело. - Он посмотрел на сломанный нос Лягушачьего Рта
и подавил вспышку ярости. - Возможно, Мак-Гэри, если бы ты действительно был
тренером, ты смог бы вылепить игроков из такого материала.
     Мак-Гэри  посмотрел  на  него  взглядом  ученого,   рассматривающего  в
микроскоп блоху.
     - Я никого не собираюсь лепить, - отчгканил он. - Я не скульптор, а они
не пластилин.  Ты  главный  тренер  команды. Почему  ты не можешь  дать  мне
настоящих игроков?
     - А ты бы знал, что  с ними  делать?  -  поинтересовался  Бизли. -  Нас
отделяют  от  четвертого места двадцать  проигрышей, и  единственное, чем мы
можем похвастаться, это тем, что у нашего тренера самый широкий во всей лиге
рот.  Может, стоит  тебе напомнить, что всякий раз, когда "Доджерам" удается
выиграть, все называют это случайностью. Знаешь, дружище, - с угрозой заявил
он, - когда окончится срок контракта, я не буду  его  продлять. - Сигара его
погасла, и он  достал спички,  снова разжег ее, потом поглядел  на поле, где
разминался подающий. - Как дела у Флетчера?
     - Смеешься? - Лягушачий Рот сплюнул на тридцать  футов. - На той неделе
он сделал четыре подачи, и шесть прорывов. Это наш лучший игрок месяца!
     Зазвонил телефон, и Билзи подошел к нему.
     - Да, - сказал он в трубку. - Что? Кто? -  Он  прикрыл трубку ладон