у Сифуэнтеса. Ей было
стыдно,  что она объяснилась в  любви человеку,  которого не могла удержать;
но,  будучи убеждена,  что он страстно влюблен в  нее и  что только интересы
друга понудили его  отказаться от  руки,  которую она ему предложила,  донья
Теодора  была  достаточно  благоразумна,   чтобы  оценить  такое  редкостное
проявление дружбы,  а  не  принять его за оскорбление.  Но так как нельзя не
огорчаться,  когда не  достигаешь желаемого,  она решила завтра же  уехать к
себе в имение, чтобы рассеять горе, или, вернее, углубить его, ибо уединение
скорее укрепляет любовь, чем ослабляет ее.
   Дон Хуан,  не  застав Мендосы дома,  тоже замкнулся у  себя,  чтобы без
помехи предаться скорби.  После того,  что он  сделал ради друга,  он считал
себя вправе хоть повздыхать о случившемся;  но дон Фадрике скоро вернулся, и
течение мыслей влюбленного было  нарушено.  Видя  по  лицу  друга,  что  тот
расстроен,  дон  Фадрике так  встревожился,  что дону Хуану пришлось для его
успокоения сказать,  что ничего не  случилось и  что ему нужен только покой.
Мендоса тотчас удалился,  предоставляя другу отдохнуть,  но вышел он с таким
печальным видом, что толедец только еще сильнее почувствовал свое несчастье.
   - О небо,  - молвил он про себя, - зачем случилось так, что нежнейшая в
мире дружба стала несчастьем моей жизни?
   На  другой день дон  Фадрике еще не  вставал,  когда ему доложили,  что
донья Теодора со всеми домочадцами уехала в свой замок Вильяреаль и что,  по
всем  данным,  она  не  скоро  оттуда вернется.  Это  известие огорчило дона
Фадрике,  и  не столько потому,  что тяжело расставаться с любимой женщиной,
сколько потому,  что она скрыла от него свой отъезд. Не зная, что думать, он
все же почувствовал в этом дурное предзнаменование.
   Он собирался пойти к  своему другу поговорить об отъезде доньи Теодоры,
а также узнать,  как его здоровье,  но еще не успел одеться, как толедец сам
вошел в его комнату и сказал:
   - Я пришел вас успокоить насчет моего здоровья: сегодня я чувствую себя
гораздо лучше.
   - Это приятное известие немного утешает меня,  а  то  я  получил сейчас
дурные вести.
   На вопрос дона Хуана,  какие это дурные вести,  дон Фадрике,  выслав из
комнаты слуг, ответил:
   - Донья  Теодора утром  уехала  к  себе  в  поместье и,  как  полагают,
надолго. Ее отъезд меня очень удивляет. Зачем она скрыла его от меня? Что вы
об этом думаете,  дон Хуан?  Здесь,  должно быть, таится что-нибудь для меня
неприятное?
   Сарате воздержался высказать свое мнение и старался уверить друга,  что
нет  никакой причины волноваться из-за  того,  что  донья  Теодора уехала  в
деревню. Но Мендоса, не удовлетворившись доводами друга, перебил его.
   - Все эти разговоры не рассеют подозрения,  закравшегося мне в душу,  -
заметил он.  -  Вероятно, я, по неосторожности, сделал что-нибудь такое, что
не понравилось донье Теодоре,  и  она в  наказание мне уезжает,  не удостоив
даже сообщить,  в  чем моя вина.  Как бы то ни было,  я не могу оставаться в
неизвестности. Поедем, дон Хуан, поедем к ней, я велю оседлать лошадей.
   - Я  вам советую ехать одному,  -  сказал толедец.  -  Такое объяснение
должно происходить без свидетелей.
   - Дон  Хуан  ни  при  каких  обстоятельствах не  может быть  лишним,  -
возразил  дон  Фадрике.  -  Донье  Теодоре  известно,  что  вы  знаете  все,
происходящее в моем сердце;  она вас уважает; вы не только не помешаете, но,
напротив, поможете расположить ее в мою пользу.
   - Нет, дон Фадрике, - возразил толедец, - мое присутствие не может быть
вам полезно; поезжайте без меня, прошу вас.
   - Нет,  мой милый дон Хуан,  - настаивал тот, - мы поедем вместе; я жду
от вас этой дружеской услуги.
   - Какая  жестокость!  -  воскликнул дон  Хуан  с  горечью.  -  Зачем вы
требуете, чтобы я из дружбы к вам сделал то, на что я не могу согласиться.
   Эти слова,  смысла которых дон Фадрике не  понял,  а  также резкий тон,
которым они были произнесены,  немало удивили его.  Он внимательно посмотрел
на друга.
   - Что означают ваши слова,  дон Хуан?  -  спросил он.  -  Какое ужасное
подозрение возникает в  моем уме!  Ах,  довольно вам таиться и  мучить меня.
Говорите! Почему вы отказываетесь ехать со мной?
   - Я  хотел скрыть от  вас это,  -  отвечал толедец,  -  но  раз вы сами
принуждаете меня высказаться,  то мне дольше не следует молчать.  Перестанем
радоваться,   дорогой  дон  Фадрике,  что  у  нас  одни  и  те  же  вкусы  и
привязанности.  Они,  к сожалению, слишком схожи, и черты, пленившие вас, не
пощадили и вашего друга. Донья Теодора...
   - Вы - мой соперник? - перебил его Мендоса, бледнея.
   - Как  только я  убедился в  своей любви.  -  продолжал дон Хуан,  -  я
старался ее преодолеть. Я постоянно избегал вдову Сифуэнтеса. Вы это знаете:
вы сами меня в  этом упрекали.  Если я и не в силах был совсем побороть свою
страсть,  я  по  крайней мере  укрощал ее.  Но  вчера  эта  дама  велела мне
передать, что желает поговорить со мной у себя дома. Я отправился к ней. Она
спросила,  почему я,  как видно, избегаю ее. Я придумывал всякие объяснения;
она не поверила им.  Наконец, она принудила меня сказать истинную причину. Я
полагал,  что  после  этого она  одобрит мое  намерение избегать ее,  но  по
странной прихоти судьбы...  сказать ли вам,  Мендоса?  Да,  я должен вам это
сказать: Теодора выказала мне полную благосклонность.
   Дон Фадрике был самого кроткого и  рассудительного нрава,  но  от  этих
слов он пришел в страшную ярость и, перебив друга, вскричал:
   - Довольно,  дон  Хуан!  Лучше пронзите мне грудь,  но  прекратите этот
страшный рассказ.  Вы  не  только сознаетесь,  что вы  мой соперник,  но еще
говорите  мне,   что  вы  любимы.   Праведное  небо!  Что  за  признание  вы
осмеливаетесь мне  сделать!  Вы  подвергаете нашу  дружбу  слишком  сильному
испытанию.  Да что говорить о нашей дружбе, вы ей изменили, лелея вероломные
чувства,  в  которых вы мне сейчас признались.  Как я  ошибся!  Я считал вас
великодушным и  благородным,  а  вы  -  двуличный друг,  раз вы  способны на
любовь,  которая меня  оскорбляет.  Я  сражен этим неожиданным ударом,  и  я
чувствую его тем острее, что он нанесен мне рукой...
   - Будьте справедливее ко мне,  -  перебил его в свою очередь толедец, -
потерпите минуту.  Все,  что угодно,  только не  двуличный друг!  Выслушайте
меня, и вы раскаетесь, что бросили мне такое оскорбление.
   Тут  он  рассказал,  что  произошло  между  ним  и  вдовой  Сифуэнтеса,
рассказал о  ее  любовном признании,  о  том,  как она убеждала его отдаться
страсти без  угрызений совести,  не  видя в  этом ничего дурного.  Дон  Хуан
повторил все,  что он  отвечал на ее речи,  и,  по мере того как дон Фадрике
убеждался в  твердости,  с  какой его  друг вел  себя,  гнев его мало-помалу
утихал.
   - Словом,  дружба взяла верх над страстью, и я отказался от любви доньи
Теодоры,  -  закончил дон Хуан. - Она заплакала от досады, но, Боже мой, что
за смятение вызвали ее слезы в моей душе! Я еще до сих пор не могу вспомнить
без трепета,  какой опасности я подвергался. Мне показалось, что я непомерно
жесток,  и на несколько мгновений, Мендоса, сердце мое вам изменило. Но я не
поддался слабости,  я поспешил удалиться, чтобы не видеть этих опасных слез.
Однако недостаточно того, что я пока избежал опасности; надо страшиться и за
будущее.  Я  должен поскорее уехать;  я  не хочу более показываться на глаза
донье Теодоре. Неужели и после этого, дон Фадрике, вы будете обвинять меня в
неблагодарности и вероломстве?
   - Нет,  -  ответил Мендоса,  обнимая его,  -  признаю:  вы ни в  чем не
виноваты! Глаза мои открылись. Простите мой незаслуженный упрек: он брошен в
припадке гнева под первым впечатлением. Простите влюбленному, который видит,
что  у  него отнимают всякую надежду.  Увы,  как  смел я  думать,  что донья
Теодора может  вас  видеть столь  часто и  не  полюбить,  не  увлечься вашим
обаянием,  силу которого я  испытал на себе?  Вы -  истинный друг.  Я обязан
своим  несчастьем только злому  року  и,  вместо того  чтобы ненавидеть вас,
чувствую,  что  моя  дружба  к  вам  еще  укрепилась.  Как!  Вы  из-за  меня
отказываетесь от обладания доньей Теодорой,  вы приносите такую жертву нашей
дружбе,  и  я  не буду этим тронут?  Вы можете победить свою любовь,  а я не
сделаю ни малейшего усилия, чтобы превозмочь свою? Я должен ответить на ваше
великодушие,   дон  Хуан!  Отдайтесь  вашему  влечению,  женитесь  на  вдове
Сифуэнтеса.  Пусть мое сердце страдает, если ему угодно. Мендоса умоляет вас
об этом.
   - Напрасно вы меня умоляете,  - возразил Сарате. - Сознаюсь, я страстно
люблю ее, но ваш покой для меня дороже счастья.
   - А покой Теодоры разве для вас безразличен?  - возразил дон Фадрике. -
Не  будем обольщаться:  любовь ее к  вам решает мою судьбу.  Если бы даже вы
удалились,  если бы,  желая уступить мне ее,  вы  стали влачить вдали от нее
грустное существование,  разве мне от этого было бы легче?  Раз я  ей до сих
пор  не   понравился,   значит,   не  понравлюсь  никогда.   Это  блаженство
предназначено небом вам одному.  Она вас полюбила с  первого же взгляда,  ее
влечет к вам естественное чувство; словом, она может быть счастлива только с
вами.  Примите же  руку,  которую она вам предлагает,  исполните ее  и  ваше
желание;  оставьте меня с  моим горем и  не делайте несчастным троих,  когда
только один из них может принять на себя всю жестокость судьбы.
   В этом месте Асмодею пришлось прервать свой рассказ, потому что студент
воскликнул:
   - То,  что вы мне рассказываете,  - удивительно. Неужели, в самом деле,
бывают такие благородные люди?  Я вижу одних только ссорящихся друзей,  да и
не из-за такой возлюбленной, как донья Теодора, а из-за отъявленных кокеток.
Неужели влюбленный может отказаться от женщины, которую он обожает и которая
отвечает ему  взаимностью,  только из  нежелания причинить горе товарищу?  Я
полагал,  что это случается только в романах,  где рисуют людей такими,  как
они должны бы быть, а не такими, каковы они в действительности.
   - Согласен,  что это черта необыкновенная,  - ответил бес, - однако она
присуща не только романам;  она присуща также и прекрасной природе человека.
Это  верно хотя бы  уже  потому,  что  со  времени потопа я  видел целых два
подобных примера,  включая сюда и то,  о котором я говорю.  Но вернемся же к
нему.
   Друзья продолжали приносить жертвы один  другому и,  стараясь превзойти
друг друга в великодушии,  на некоторое время отрешились от своей любви. Они
перестали говорить о Теодоре; они не смели даже произнести ее имени. Но в то
время как в  Валенсии дружба брала верх над любовью,  в другом месте любовь,
словно в отместку за это, царила безраздельно, подчиняя себе все чувства.
   Донья Теодора в  своем замке Вильяреаль,  на  берегу моря,  вся  ушла в
любовь. Она неотступно думала о доне Хуане и не теряла надежды выйти за него
замуж, хотя и не должна была бы на это надеяться после того, что он сказал о
своей дружбе к дону Фадрике.
   Однажды, на заходе солнца, прогуливаясь по берегу моря с одной из своих
горничных,  она увидела лодку,  которая причаливала к берегу.  Донье Теодоре
показалось,  что  там  сидят семь-восемь человек очень подозрительного вида:
рассмотрев  их   внимательнее,   она  убедилась,   что  они  в   масках.   И
действительно,  в лодке сидели люди, замаскированные и вооруженные кинжалами
и шпагами.
   При виде их донья Теодора вздрогнула. Заметив, что они собираются выйти
на  берег,  и  не ожидая от этого ничего хорошего,  она быстро направилась к
замку,  время от времени оглядываясь,  чтобы наблюдать за незнакомцами.  Она
увидела,  что они высадились и  пошли вслед за нею.  Донья Теодора бросилась
бежать со всех ног,  но бежала она не столь быстро,  как Аталанта, люди же в
масках были легки и подвижны; они настигли ее у ворот замка и остановили.
   Госпожа и сопровождавшая ее горничная начали громко кричать.  На их зов
явилось несколько слуг;  они  подняли тревогу.  Скоро  сбежалась вся  челядь
доньи Теодоры, вооруженная вилами и палками. Между тем двое самых сильных из
шайки схватили госпожу и ее прислужницу и понесли их к лодке, несмотря на их
отчаянное сопротивление. Другие в это время дрались с челядью замка, которая
начинала их  сильно теснить Борьба длилась долго;  наконец,  замаскированным
удалось успешно исполнить свой замысел,  и,  отбиваясь,  они  возвратились к
лодке.  Это  было как раз вовремя,  потому что не  успели похитители сесть в
лодку,  как  увидели нескольких всадников,  которые неслись во  весь опор и,
по-видимому,  летели на помощь донье Теодоре.  Тогда люди в масках поспешили
отчалить,  так  что,  как  ни  торопились всадники,  они  примчались слишком
поздно.
   То были дон Фадрике и дон Хуан.  Первый получил в этот день письмо, где
ему  сообщали из  верного  источника,  что  дон  Альваро Понсе  находится на
острове Майорке;  там он  снарядил одномачтовое судно и  при помощи двадцати
головорезов,  которым нечего терять,  собирается похитить вдову  Сифуэнтеса,
как только она приедет в  свой замок.  Получив это известие,  толедец и  дон
Фадрике немедленно выехали из  Валенсии в  сопровождении своих  слуг,  чтобы
предупредить донью Теодору о  замышляемом покушении.  Они издали заметили на
взморье толпу дерущихся людей и, подозревая, что происходит как раз то, чего
они  опасались,  полетели во  весь опор,  чтобы помешать затее дона Альваро.
Однако,  как  они ни  спешили,  они могли только быть свидетелями похищения,
которое хотели предупредить.
   Тем  временем  Альваро  Понсе,   гордясь  успешным  завершением  своего
дерзкого замысла, удалялся с добычей от берега. Его лодка шла по направлению
к маленькому вооруженному кораблю,  поджидавшему ее в открытом море.  Трудно
передать глубокое горе,  которое охватило дона  Хуана и  дона  Фадрике.  Они
посылали вслед  Альваро Понсе тысячу проклятий и  наполняли воздух горькими,
но бесполезными жалобами.  Слуги доньи Теодоры,  воодушевленные их примером,
не  скупились на  вопли,  и  скоро  весь  берег  огласился криками.  Ярость,
отчаяние,  горе  царили на  злосчастном побережье.  Даже  похищение Елены не
вызвало при спартанском дворе столь ужасного уныния.


ГЛАВА XIV

   О ссоре сочинителя трагедий с сочинителем комедий

   Студент не утерпел и в этом месте перебил беса.
   - Сеньор  Асмодей,  -  сказал он,  -  меня  одолевает любопытство:  что
означает сцена,  отвлекающая меня от вашего интересного рассказа?  Я  вижу в
верхней комнате двух мужчин в одном белье.  Они схватили друг друга за горло
и за вихры,  а несколько других,  в халатах,  пытаются их разнять.  Скажите,
пожалуйста, что это такое?
   Бес,  старавшийся всячески угодить студенту, поспешил удовлетворить его
любопытство и начал так:
   - Это  дерутся два французских писателя,  а  разнимают их  двое немцев,
фламандец и  итальянец.  Они живут в  одном и  том же доме,  в меблированных
комнатах,  где  останавливаются преимущественно иностранцы.  Первый из  этих
писателей сочиняет трагедии,  а второй - комедии. Один переселился в Испанию
из-за неприятностей,  которые у него были во Франции,  а другой, недовольный
своим положением в  Париже,  предпринял то же путешествие в  надежде,  что в
Мадриде ему улыбнется счастье.
   Трагик - человек надменный и тщеславный. Наперекор здравомыслящей части
публики,  он  стяжал на  родине довольно широкую известность.  Чтобы не дать
заглохнуть своему таланту,  он сочиняет каждый день.  Сегодня ночью, страдая
от бессонницы, он принялся за пьесу на сюжет из Илиады и написал одну сцену.
А  ему  присущ  недостаток,  свойственный всем  его  собратьям  по  перу,  -
непременно изводить окружающих чтением своих произведений;  поэтому он встал
с постели,  взял свечу и в одной сорочке пошел к сочинителю комедий.  Тот, с
большей пользой проводивший время,  давно спал  глубоким сном.  Трагик начал
долбить в дверь.
   Комический писатель проснулся от стука и  отворил дверь своему собрату,
а тот, входя, закричал, как одержимый:
   - На колени, мой друг, на колени предо мной! Преклонитесь перед гением,
любимцем Мельпомены.  Я сочинил стихи...  да что я говорю,  -  сочинил?  Сам
Аполлон подсказал их мне.  Будь я в Париже,  я ходил бы из дома в дом читать
их. Я жду только рассвета, чтобы пойти к нашему посланнику и очаровать его и
всех  живущих  в  Мадриде  французов.  Но,  прежде  чем  показать эти  стихи
кому-либо, я хочу прочитать их вам.
   - Благодарю вас за предпочтение, - ответил сочинитель комедий, зевая во
весь рот,  -  жаль только,  что вы не особенно удачно выбрали время:  я  лег
очень поздно,  мне страшно хочется спать,  и  я не ручаюсь,  что не засну во
время чтения.
   - О,  за это я ручаюсь!  -  возразил трагик.  -  Если б вы даже умерли,
написанная мной сцена воскресила б  вас.  Мои  стихи это не  смесь обыденных
чувств и  пошлых выражений,  скрепленных лишь  рифмой;  это  -  мужественная
поэзия,  волнующая сердце и поражающая ум.  Я не из тех рифмоплетов,  жалкие
новинки  которых  только  промелькнут  на   подмостках,   как  тени,   да  и
отправляются в  Утику развлекать дикарей.  Мои  пьесы вместе с  моей статуей
достойны  стать  украшением  Палатинской  библиотеки{143};   они  пользуются
успехом и  после тридцати представлений.  Но перейдем к  стихам,  -  добавил
скромный сочинитель, - вы первый их услышите!
   Вот моя трагедия:  "Смерть Патрокла", Сцена первая. Появляются Бризеида
и  другие пленницы Ахилла;  они  рвут на  себе волосы и  бьют себя в  грудь,
оплакивая смерть Патрокла.  Ноги у них подкашиваются;  убитые отчаянием, они
падают на  подмостки.  Вы  скажете,  что  это  немного смело,  но  таков мой
замысел.  Пусть  жалкие поэтишки придерживаются тесных рамок подражания,  не
осмеливаясь переступить их,  -  туда  им  и  дорога!  В  их  робости кроется
осторожность.  Я  же  люблю новизну;  я  придерживаюсь такого мнения:  чтобы
потрясти и восхитить зрителей, им надо представить такие образы, которых они
совсем не ожидают.
   Итак, пленницы лежат на земле. Возле них Феникс, воспитатель Ахилла; он
помогает  им  подняться.  Затем  он  произносит следующий  монолог,  которым
начинается вступительная часть трагедии:

   Паденье Трою ждет, и Гектора - могила.
   Готовят греки месть за спутника Ахилла:
   Атрея гордый сын, божественный Камел,
   И Нестор - мудрый царь, и брани сын - Эвмел,
   Леонт, копья и стрел метатель горделивый,
   Горячий Диомед, Уллис красноречивый.
   Ахилл готовится, берет свой меч и щит,
   Коней бессмертных бег на Илион стремит.
   Спеша, куда его гнев бурно увлекает, -
   Хоть глаз столь быстрый бег с трудом лишь различает, -
   "Летите, Бал и Ксант, - он коням говорит -
   Когда ж кровавая вас битва утомит,
   Когда, разбитая, троянцев дрогнет сила, -
   Вернитесь в лагерь наш, неся с собой Ахилла".
   Ксант, голову склонив, а ответ ему гласит:
   "Конями будешь ты доволен, о Пелид!
   Летим, куда твое прикажет нетерпенье;
   Но гибели твоей недалеко мгновенье".
   Юноною ответ подобный был внушен;
   И вот уже Ахилл как вихрем увлечен.
   Когда же ахеяне завидели героя.
   От громких кликов их вся задрожала Троя;
   Отважный вождь, одет в Вулканову броню,
   Подобен блеском был сияющему дню,
   Иль солнцу яркому, что утром выплывает
   Из тьмы ночной и мир сияньем одаряет,
   Иль пламени костра, когда на высях гор,
   Чтоб мрак ночной прогнать, селяне жгут костер*.
   ______________
   * Перевод З.Бобырь.

   - Здесь я остановлюсь,  чтобы дать вам передышку, - продолжал трагик, -
ибо  если  я  сразу  прочитаю всю  сцену,  вы  задохнетесь от  красот  моего
стихосложения, от множества ярких штрихов и возвышенных мыслей, которыми она
блещет. Обратите внимание на точность выражения: "Чтоб мрак ночной прогнать,
селяне жгут костер".  Не  всякий это оценит,  но вы,  человек с  умом,  и  с
настоящим умом, - вы должны быть в восторге.
   - Я