а мной вышел Листов.
  - Поручик, - сказал он, - вы, наверное, чувствуете, что я все время
недоговариваю...
  - Нет, почему же, - возразил я.
  - А все оттого... Вы знаете, так получилось, что меня с вами не только
Финский поход связывает. Как-то нелепо... даже объяснить это трудно...
  - Если трудно, то не спешите с объяснением, - сказал я.


  6

  Мы подъезжали к Москве со стороны Калужской заставы. Так предложил Листов.
  - На Дорогомиловской всегда толпы народа, - сказал он, - ждут известий из
армии. Особенно нувеллисты.
  - Нувеллисты?
  - Amateurs de nouvelles- любители новостей. Не слыхали такого словечка? В
Москве их целая компания. С некоторыми я знаком, но сейчас хочу проехать
незамеченным.
  - Вам-то, быть может, уже и не надо в Москву, - сказал я.
  - Нет, отчего же, надо, - ответил Листов. - У нас есть домишко на
Пречистенке. За ним Никодимыч присматривает, старый солдат, с отцом прошел
все войны. Быть может, он что-нибудь знает. Чует мое сердце, она в Москве.
Пока вы будете у генерал-губернатора, я попытаюсь что-нибудь выяснить.
После визита возвращайтесь ко мне, вместе поедем в армию. Мы двигались
враскачку по блестящей от грязи, но местами подсохшей дороге. Стоял
утренний туман, казалось бы легкий, но бесследно растворявший кусты и
деревья в пятидесяти шагах.
  - Бывали в Москве? - спросил Листов.
  - Давно.
  - Это Воробьевы горы. Давайте остановимся.
  Мы вышли из коляски и через мокрые кусты пробрались на открытое место.
  Передо мной открывался огромный неясный простор. Там, внизу, туман
становился реже, и можно было разглядеть матовый изгиб Москвы-реки, за ним
рощи, холмы слева и справа, а дальше на ровном пласте тумана короткие
вспышки блеклого золота и смутные очертания соборов.
  - Слушайте, - сказал Листов. - Я вспоминаю... Вы знаете, какой сегодня
день? Двадцать третье! Ведь двести лет назад в этот день Москва прогнала
поляков. А гетман Ходкевич со своими шляхтичами примерно в эти часы
смотрел на Москву отсюда же, с Воробьевых гор. Я не путаю? Какой день!
  Листов оживился, но когда мы подъехали к заставе, снова задумался.
  - Достается Москве... - сказал он. - Похоже, и на этот раз впустим
неприятеля.
  Калужская застава представляла пустое, заросшее молодыми березами место. У
дороги небольшой домик с распахнутой дверью, две рогатки на кривых колесах
по обочинам.
  Сначала выглянул солдат в зеленом мундире. За ним, подавляя зевоту, вышел
человек в желтом халате и колпаке. Небритое лицо, клочьями бакенбарды. Он
почесал грудь, запахнул халат.
  - Куда путь держите, господа? Не из армии?
  - Какие здесь новости? - не отвечая, спросил Листов.
  - Бегут, - сказал "халат". - Правда, меня не так беспокоят. А через
Преображенку и Семеновскую, почитай, полтыщи возов выезжает за день. Как
записать-то вас, господа?
  - Братья Славянские. Когда мы отъехали, я спросил:
  - Почему вы назвались такой фамилией?
  - А так, больше по привычке. На этой заставе никто спокон веку своим
именем не назывался. Вот вам Русь-матушка. Военное время, болтовня о
шпионах. На Дорогомиловской заставе целый взвод гарнизонных, иначе как
через плац-адъютанта в Москву вас не впустят. А тут отставной прапорщик в
халате, два инвалида и сплошное ротозейство.
  Мы ехали по городу, вернее, деревне, только местами напоминавшей город.
Сначала шли пустыри, потом глухие заборы, из-за которых вываливалась
зелень садов. Иногда открывались белые, желтоватые или розовые, по большей
части облупленные стены соборов или особняков. Но чаще неоштукатуренные
дома и серые избы то тесным рядом, то вразброс поодиночке рисовали
разновысокий, неровный профиль улицы.
  Мы свернули налево. Мелькнул какой-то пруд, и копыта лошадей глухо тронули
бревенчатую мостовую. Тележка неистово заметалась, попадая колесами в
шели. Я чуть было не вывалился в грязь.
  - Крымский брод, - сказал Листов. - Проклятое место. Терпите, поручик.
Сейчас будет Никольский мост, а там уж недалеко...
  Совсем медленно, шаг за шагом мы проехали ветхий мост, у него даже перила
были развалены. Такого моста я не помнил и старался понять, где мы едем.
  Все это утро в Москве показалось мне долгим белесым полусном. Я не мог
разглядеть города, ватный туман бережно приглушал остроту первой встречи,
приучая меня к новизне пока еще запахами, смутными контурами и тем
неуловимым, что поселяется в городе с момента его рождения и определяет
своеобразие на все времена.
  Вот дом Листовых на Пречистенке, разговор с Никодимычем, бойкий мальчишка,
посаженный на козлы моей тележки с наказом отвезти меня к дому
генерал-губернатора и обратно. Потом скачка по улицам с птичьим
покрикиванием возницы и розовый накал тумана, уже отступавшего под
утренним солнцем, когда мы въезжали на Лубянку.
  Несмотря на ранний час, у дома генерал-губернатора было оживленно. Входили
и выходили люди, стояло несколько экипажей. В приемной, полукруглом зале с
колоннами, прохаживалось несколько офицеров. Я подошел к адъютанту.
  - Поручик Берестов с депешей из штаба Кутузова, - сказал я.
  - Из штаба? - Офицер отодвинул бумаги. - Однако что за форма на вас? Когда
вы прибыли?
  - Только что.
  - Пожалуйте депешу.
  Он взял синий конверт, хмыкнул, еще раз оглядел меня и стремительно,
как-то боком исчез в дверях. Затем я услышал голос:
  - Поручик Берестов, к генерал-губернатору!
  В просторном кабинете с темным блеском паркета и тяжелой зеленой портьерой
сидел человек в сюртуке с генеральскими эполетами. Он сказал, не отрываясь
от бумаг:
  - Присаживайтесь, голубчик.
  Еще минуту он что-то писал, потом встал, быстро подошел ко мне и, заложив
руки за спину, стал разглядывать.
  Это был граф Ростопчин, только одновременно живее и старше, чем я видел
его на портретах. Большой, несколько широковатый лоб, от которого все лицо
быстро суживалось книзу. Густые черные брови с быстрым, любопытным
взглядом темных глаз, полуулыбка на тонких губах и яркие, чуть ли не
нарумяненные щеки. Серо-голубой сюртук ладно сидел на его невысокой,
плотной фигуре. Сзади во всю стену висела карта России.
  - Сидите, сидите, в ногах правды нет... - Он продолжал меня разглядывать:-
Да вы молоды... Так вот, батенька, штука в чем. Депеша, которую вы
привезли, вовсе не депеша. А по правде, я просил генерала Ермолова
прислать вас ко мне под любым предлогом. Дело в том, что на вас падает
подозрение в измене.
  Я встал.
  - Но ведь это только подозрение, друг мой, подозрение...
  - О каком подозрении вы говорите?
  - Так это не я говорю, золотой мой. И подозрения не мои. Я оттого вас
вызвал, что батюшку вашего хорошо знал и решил не давать вас в обиду. Да
вы садитесь, садитесь...
  Он стал легко расхаживать по кабинету.
  - Месяц назад были захвачены бумаги генерала Себастиани, а в них
обнаружено донесение Мюрата о предполагаемом движении русских на Рудию.
Решение о движении на Рудню было принято на военном совете только за два
дня до этого. Ну, разумеется, стали искать изменника. Подозрения,
подозрения... Вот и на вас думали...
  - В какой связи?
  - Как, братец, в какой? Вот мне докладывали, что вы по аванпостам
разъезжаете, рисуете что-то. Конечно, страсть к художеству похвальна, но в
армии надо быть осторожным, ох каким осторожным. Есть ведь
недоброжелатели. Короче, вас было хотели арестовать и дознаваться, но до
меня дошло. А я не позволю бесчестить сына старого воина, которого хорошо
знал...
  Ростопчин ходил, как бы пританцовывая, поглядывал на меня все так же
насмешливо, но в то же время внимательно.
  - А что ж вы в старом мундире? Бедствуете? И документы, говорят, потеряли.
Но это ничего. Вот побьем французов, чин получите, все образуется... Так я
о чем? Словом, вот мой план. Вы денька два здесь побудьте, на обед милости
просим, а там поезжайте в армию. Я вас письмом снабжу к самому
светлейшему, сниму подозрения... Вы ведь клянетесь именем своего батюшки,
что ничего дурного противу отечества не замышляли?
  - Я... конечно...
  - Вот и прекрасно. Не сомневайтесь ни минуты, я на себя это дело возьму.
Напишу, чтобы во всем разобрались, дали вам место в полку. А теперь
отдыхайте, голубчик. Вы где остановились?
  - У знакомого.
  - Вечерком буду ужинать у князя Долгорукова, приходите запросто. У нас тут
в Москве без церемоний. Только не путайте, Долгоруковых много. Я у того,
которого дразнят "балкон" за челюсть здоровенную. Ха-ха, забавно, не
правда ли? Ну, идите, идите, мой друг. И не благодарите. Батюшку
вспоминайте, ему обязаны. До вечера.
  Я уже открывал дверь, как Ростопчин сказал:
  - Постойте. Что-то меня просили передать вам о докторе Шмидте...
  Я остановился.
  - Доктор Шмидт, доктор Шмидт... - Ростопчин потер рукой лоб. - Что-то вам
про доктора Шмидта... Да напомните же, ведь я не знаком с этим Шмидтом!
  Я неуверенно молчал.
  - Вы что, не знаете доктора Шмидта? Я пожал плечами.
  - Но ведь именно вам меня просили передать что-то об этом докторе.
Вспомните же наконец.
  Я молчал.
  - В таком случае, вернитесь, - сказал Ростопчин. - Придется нам вместе
вспоминать.
  Он уже не улыбался. Темные глаза смотрели твердо и холодно, но с той же
долей насмешки.
  - Вернитесь. Так вы не знаете доктора Шмидта?
  - Возможно, и знаю, - ответил я. - Но не могу же упомнить всех, знакомых у
меня очень много.


  - Какая забывчивость! - сказал Ростопчин. - В такие-то молодые годы.
Возможно, письмо одной особы напомнит вам о докторе Шмидте.
  Он выдвинул ящик стола и достал небольшой листок бумаги.
  - Не любопытствуя до ваших интимных дел, читаю только то, что касается
доктора Шмидта. Итак, слушайте: "Здесь я увидела доктора Шмидта, о котором
ты мне говорил. Он и не Шмидт вовсе и занят тайным делом, но для меня это
давно не тайна..." Дальше не продолжаю, - сказал Ростопчин. - Здесь
слишком много для вас любопытного. Если вы забыли доктора Шмидта, то,
надеюсь, не забыли особу, написавшую вам это послание?
  - Не знаю, - сказал я. - Возможно, письмо вовсе не мне.
  - Вам, как не вам. Поручик Берестов разве не вы?
  - Все это недоразумение. - Я отвечал наугад, чувствуя, что попал в историю.
  - Возможно, и так, - сказал Ростопчин. - Давайте тогда разберемся. Я
повторяю вопрос: вы помните ту особу, которая написала письмо?
  Я снова пожал плечами.
  - Ах, вот как! - удивился Ростопчин. - Прекрасное самообладание! Так я вам
напомню. Полюбуйтесь.
  Он положил передо мной медальон на тонкой серебряной цепочке. На верхней
крышке медальона белой, голубой и сиреневой эмалью был выписан тонкий
узор, напоминающий сложный вензель.
  - Откройте, откройте, - сказал Ростопчин.
  Я открыл медальон. Внутри него на темно-голубом овале написан женский
портрет. Лицо повернуто в полупрофиль, но глаза смотрят прямо. Волосы
спадают на плечи до открытого платья.
  Я не сразу понял, что девушка в медальоне очень напоминает Наташу.


  7

  - Вспомнили? - спросил Ростопчин.
  Я рассматривал медальон, а внутри росло изумление. Только детали не
соответствовали в портрете- платье, прическа, - а в остальном казалось,
что он писан с Наташи.
  - Кто это? - спросил я.
  - Однако! - сказал Ростопчин. - Подпись художника хоть разбираете?
  Да, я увидел подпись. Мелко, но четко внизу овала: "А. Берестов".
  - Не помните своих моделей? - спросил Ростопчин.
  - Я вообще многого не помню, граф, - ответил я.
  - Зовите меня просто "ваше сиятельство", - быстро поправил Ростопчин. -
Для российского подданного ваше обращение может показаться странным. Когда
вы отправились с депешей?
  - Вчера утром.
  - Почему только сегодня явились?
  - Пошел дождь, и дороги развезло. Я ночевал в пути.
  - Где?
  - В какой-то деревне.
  - Но в вашей подорожной нет ни одной отметки! Где вы меняли лошадей?
  - Я не менял лошадей.
  - По какой дороге вы ехали?
  - На Москву только одна... хорошая дорога.
  - Две, батенька, две!
  Я не мог сообразить, как вести себя в отношении Листова. Ведь он просил
сохранить в тайне заезд в свое имение.
  - Майор Сухоцкий приписал на депеше, что вас сопровождает ротмистр Листов.
Где он?
  Я пожал плечами:
  - Разве моя забота следить за ротмистром, подсаженным мне в тележку?
  - Ах, золотко мое! - Ростопчин картинно всплеснул руками. - Да
согласитесь, наконец, что все это выглядит странно! Вас отправляют
курьером, вы скитаетесь бог знает где, не отмечаете подорожную, теряете
сопровождающего, а кроме того, ничего не желаете помнить!
  - Но это лучше, чем помнить то, чего не было, - заметил я.
  - В каком смысле? - насторожился Ростопчин.
  - Вы начали с моего батюшки и вашей памяти о нем. Как я теперь понимаю,
это была всего лишь шутка?
  - Ну конечно, дорогой мой! Хотя не поручусь, что среди моих знакомых не
было какого-нибудь Берестова. Но шутка, пусть шутка. Я-то
генерал-губернатор Москвы, и мне шутить сам бог велел. А вам-то какой
резон? Я вас все равно перешучу.
  - Мне вовсе не до шуток, - сказал я.
  - Смело! - сказал Ростопчин. - Вы говорите со мной довольно смело! Похоже,
что на руках у вас еще остались козыри. Но сначала разберемся с теми,
которые мне известны.
  Он положил на стол папку и постучал по ней пальцем.
  - Тут все о вас. Сначала свидетельства об участии в Финском походе. Потом
вы исчезаете на два года. И вот снова в войсках. Никаких документов ни о
вашей службе, ни о вашем происхождении, только устные рассказы. В
частности, доверенные лица сообщают, что вы любите ездить по аванпостам и
что-то зарисовывать. Наконец, к нам попадает письмо от некой особы с
упоминанием о докторе Шмидте, которого, как явствует из послания, вы
знаете, но вспоминать не хотите. Думаю все же, что для вас не секрет
начинание этой персоны. Доктор Шмидт, он же Франц Леппих, занят важным
государственным делом.
  Леппих, вот оно что! Тогда ясно, почему так заинтересован мной Ростопчин.
  - Словом, - продолжал тот, - вам вряд ли меня переиграть. Отвечайте
честно: кто вы? В каком тайном обществе состоите? Якобинец, мартинист,
иллюминат? Какую цель преследуете в России? Ошибки вашего поведения
бросаются в глаза. Вы не умеете докладывать, носите несуразный мундир,
обращаясь ко мне, упорно избегаете должного титулования. Это доказывает,
что вы находитесь в непривычной обстановке. Быть может, вы просто
французский шпион?
  - Шпион без документов, в "несуразном" мундире и необученный русскому?
  - Вы правы, это нелепо. Тогда кто же? Быть может, вы действуете в
одиночку? Быть может, вы основатель и пока единственный член какого-нибудь
тайного союза или простой авантюрист?
  - А почему бы не предположить, что я просто чудак? Бродячий философ,
безобидный странник?
  - Ну уж увольте! - Ростопчин усмехнулся. - Бродячих философов в военное
время запирают в сумасшедших домах. У меня бунт на носу, сударь! По Москве
слухи, аки змеи, ползают. То о пожаре, который Москву спалит. То о
Бонапарте, который и не Бонапарт вовсе, а сын Екатерины. То о вещих
голосах и страшных видениях. Кроме того, безобидные странники странствуют
в мирных палестинах, а вы все жметесь к военным делам, где люди только и
делают, что обижают друг друга.
  - Бывают странники, о которых вы не имеете представления, - сказал я.
  - Возможно, - холодно согласился Ростопчин. - Поскольку вы обходите
трудный вопрос о вашей личности, я вам задам другой, полегче. И только в
случае ответа мы с вами можем как-то договориться.
  - О чем?
  - О вашем будущем, мой милый, о вашем будущем! - Ростопчин вскинул брови.
- Только о вашем будущем, в котором намечаются осложнения, мы и можем
договариваться. Итак, отвечайте: что вы знаете о докторе Шмидте, или
Франце Липпихе?
  - У меня есть предложение, - сказал я.
  - Какое?
  - Я отвечу на вопрос о Франце Липпихе, а вы ответите на вопрос об этой,
как вы сказали, "модели". - Я показал на медальон.
  - Ради бога, - игриво сказал Ростопчин. - Все, что могу!
  - Тогда слушайте. Я, разумеется, только то, что помню...
  - Разумеется, - сказал Ростопчин.
  - Вас какая часть жизни Леппиха занимает? Если начальная, то скажу, что он
родился в Германии. Служил инженером в Вюртембергских войсках. Так, что же
дальше... Придумывал разные забавные вещи, например панмелодикон- это
что-то вроде шарманки. Потом предложил проект воздушного шара французам,
но, кажется, ничего не вышло. Дальше, пожалуй, вы знаете сами.
  - Продолжайте, продолжайте, - сказал Ростопчин.
  - Я продолжаю. При Штутгартском дворе служит русский посланник, он-то и
проявил интерес к воздушному шару. В мае этого года Леппих доставлен в
Москву. Здесь ему отвели усадьбу князя Репнина, дали рабочих. Но что
толковать долго, ведь это ваша деятельность. Вы и денег Леппиху отпустили,
кажется, тысяч сто. Я правильно говорю?
  Откинувшись, Ростопчин смотрел на меня. Румянец на его щеках пылал, в
глазах появился блеск.
  - Вы знаете больше, чем я предполагал, - сказал он.
  - Могу добавить, - сказал я. - Если мы посидим здесь до полудня, то вам
принесут на проверку только что отпечатанную афишку. Вы сами ее сочинили
вчера. В ней говорится о предстоящих испытаниях воздушного шара,
сделанного на погибель врагам.
  Ростопчин молча смотрел на меня.
  - Еще к вопросу о шаре. В эти часы Кутузов пишет вам записку, в которой
спрашивает, пришлют ли ему обещанный аэростат к сражению. Вы получите эту
записку к вечеру с курьером полковником Федоровым. Запомните: Федоровым, и
никем другим.
  - Вы что, колдун? - резко спросил Ростопчин и пальцами застучал по столу.
  - Не думаю. Но вы ставите меня в такое положение, когда я вынужден
выкладывать те козыри, которые вам не известны.
  - Что вам мешает выложить их до конца?
  - Боюсь, вы не поверите.
  - А если поверю?
  - В таком случае поверьте, что я знаю о вас все. Я знаю, что будет с вами
завтра, что послезавтра, чем кончите свои дни. В такой же мере я знаю это
о многих других.
  - Это и есть ваши козыри?
  - Только часть их.
  - Чем вы докажете основательность своих слов?
  - Разве я уже не доказал?
  - Пока вы сделали несколько намеков на доказательства.
  - Но только намеками я и предпочитаю пользоваться. Я вообще не уверен, что
правильно поступаю, разговаривая с вами так откровенно.
  - Польщен. Но хорошо бы вы сделали еще пару намеков, чтобы я окончательно
уверился в вашей таинственной осведомленности и разговаривал с вами не как
с простым поручиком, а как с обладателем некой магии.
  - Который сейчас час?
  Ростопчин вытащил луковицу часов:
  - Десять.
  - В одиннадцать к вам пожалует генерал Платов.
  - Платов? Но ведь он в армии. Что ему делать в Москве?
  - Он только что приехал и сейчас в доме губернатора Обрезкова. Через
полчаса выедет к вам.
  Ростопчин взял колокольчик и позвонил. Вошел адъютант.
  - Пошлите к губернатору Обрезкову и узнайте, нет ли там генерала Платова.
  - Платова? - Адъютант растерянно улыбнулся. - Но он в армии, ваше
сиятельство.
  - Пошлите, пошлите, - сказал Ростопчин. - И не прячьте от меня генералов.
  Все так же растерянно улыбаясь, адъютант вышел.
  - Платов... - задумчиво сказал Ростопчин. - В народе его считают колдуном.
По звездам гадает... Это не ваш сподвижник? Два колдуна в один день-
многовато.
  - Колдун для меня слишком мелкое звание, - сказал я. - Не смею напомнить,
что вы мой должник. - Я показал на медальон.
  - Ах, это?.. - сказал Ростопчин.
  - Ваше сиятельство, - в двери показался адъютант. - Матвей Иванович и
вправду в Москве. Я не успел послать, как от него приехали.
  - И что же?
  - Через полчаса будут у вас.
  - Прекрасно, - сказал Ростопчин. - Приготовьте лимонной, без нее у нас
разговор не пойдет.
  Я сказал:
  - Как видите, я был прав.
  - Да, да... - рассеянно согласился Ростопчин.
  - Вы обещали рассказать про девушку.
  - Но что именно? Я даже имени ее толком не помню. Кажется, Наталья. Так ли?
  - Где она? - быстро спросил я.
  - Уж будто вы сами не знаете. А если и не знаете, могли бы догадаться.
Если пишет о докторе Шмидте, значит, письмо из усадьбы князя Репнина.
  - Нельзя ли туда наведаться? - сказал я