ьне- тон-тон...
  Кажется, ее зовут Наташей, думаю я. Или Таней? Нет, Наташа. Висит надо
мной серебристый шар неба, и так сладко, так сладко лежать в траве...
  Я вздрогнул и открыл глаза. Надо мной крыша сарая. Я сел и стал
лихорадочно ощупывать руки, ноги, тело. Что со мной, где я? Это не сон.
Что происходит, куда я попал? Кто я такой, наконец?
  Несколько мгновений длилось это мучительное недоумение. Потом оно
отодвинулось, и телом снова овладело состояние отдаленности. Но вопросы не
исчезли.
  Кто же я все-таки, Берестов или тот, прежний "я", ставший Берестовым на
время? Быть может, мы поменялись местами, и сейчас по тому Бородинскому
полю, на которое я пришел с рюкзаком, бродит мой изумленный двойник,
переселившийся на полтора века вперед? Какой смысл в этом перемещении и
надолго ли оно? Быть может, навсегда, и мне пора привыкать к новой жизни,
гнать из себя раздвоенность и попытаться понять, что же я, теперь
Берестов, представляю в этой жизни?
  Но это совсем не легко. "Наследство", которое я получил, опустившись по
временной шкале, мягко говоря, своеобразно. Странная обрывочная биография,
неясность во всем и водоворот событий, в который попал сразу. В какую
сторону из него выбираться? Только лицо Наташи светило теплым фонариком. Я
понимал, что надо стремиться к нему, искать ее, искать, цепляться за эту
соломинку, идти на этот единственный проблеск прежней понятной жизни, и,
может, тогда удастся выбраться на твердую дорогу...
  Леппих. Что-то в нем есть непростое. Как странно блеснули его глаза, когда
мы подошли с Фальковским. Всем видом он показал, что меня не знает, но тут
же ввязался в игру на моей стороне. Что ему нужно?
  Странное лицо у Фальковского. Загар не загар, даже не цвет кожи. Такое
впечатление, что все его существо дает изнутри этот сумрачный глиняный
свет. Даже в глазах пробивается глиняная сила. Глиняный человек...
  Вспоминаю Листова. Такое впечатление, что был знаком с ним давно, очень
давно. Что-то удивительно близкое нахожу в его жестах, в том, как он
говорит, как наклоняет голову, как идет. В памяти, как в фотографической
ванночке, колеблются смутные силуэты опущенной туда фотографии, но она
никак не может проявиться...
  Я спал, когда меня разбудил Леппих. Он стоял у лестницы сеновала франт
франтом. Лиловый фрак, розовая атласная жилетка и черный шейный платок. В
руках какой-то сверток.
  - Et bien, comment avez vous dor mi, homme curieux? - Где Фальковский? -
спросил я, спускаясь.
  - Как где? Вас рыщет. Наверное, поскакал в Москву.
  - Но я же здесь.
  - Если вы так соскучились по вашему приятелю, то можете отправляться за
ним. Я дам лошадей.
  - Я бы перекусил, пожалуй!
  - Parfaitement. Прекрасно. Я такого же мнения. Как вы находите мою
маленькую шутку?
  - Я боялся, они вас догонят и вам придется давать объяснения.
  - Объяснения? - Леппих поморщился. - Объяснения я стану давать только
императору или, в крайнем случае, генерал-губернатору, а не такому
сморчку, как ваш приятель.
  - Он вовсе мне не приятель.
  - Я так и подумал. Мсье Фальковский уже три месяца не дает мне покоя. С
начала работ над воздушным шаром он приставлен здесь главным
надсмотрщиком, шпионом, если хотите. Любая молва вокруг шара вызывает в
нем священный трепет. Он сразу начинает рыскать, искать виноватых,
запирать людей в карцер и писать докладные.
  - Он не показался мне таким полицейским простаком.
  - Oh la, la! - Леппих свистнул. - Он не простак, далеко не простак. Но я
все-таки ловко над ним подшутил. Представляю, как он всполошился, когда я
выкатил в вашем мундире!
  - Зачем вы это сделали?
  - Думаю, в суматохе он принял меня за вас. Мне-то, собственно, бежать
незачем.
  - Они не догнали вас?
  - Какой там! За поворотом я сразу свернул, объехал рощу, а лошадей оставил
в деревне. Ваш умный приятель, конечно, помчался к Москве, считая, что вам
и бежать больше некуда. По крайней мере, до утра вы можете спокойно
пользоваться моим гостеприимством.
  - Вы увели Фальковского, чтобы остаться со мной наедине?
  - Именно! Мне нужно с вами поговорить. Надевайте вот это.
  В свертке оказался новенький гусарский мундир, черный с красными шнурами и
серебром позументов.
  - В нем вас никто, кроме Фальковского, не узнает. Это подарок, да мне
оказался маловат. Мне тут многое надарили. Русские любят дарить. Приедет
какой-нибудь граф или князь-гуляка и дарит то гончую, то трубку, то
пистолет.
  Мундир мне пришелся впору. Я сразу почувствовал себя свободней, чем в
старом тесном кителе.
  - Charmant, - сказал Леппих. - Очаровательно. Теперь пойдемте обедать. Вы
мой приятель. У меня их тут много появилось, как только стали ездить по
пригласительным билетам.
  Садом и через заднее крыльцо мы попали в дом. На блестящем фигурном
паркете первого этажа были раскиданы те же доски и металлические полосы,
что и во дворе.
  Мы поднялись наверх. В просторном зеленом кабинете с полукруглыми кожаными
диванами нам подали обед.
  - Значит, вы ищете девушку по имени Наталья? - спросил Леппих.
  Я сказал:
  - Между прочим, не только вы провели Фальковского, но и он вас. Он знает
английский и понял, что вы мне сказали.
  Леппих поморщился:
  - За кого вы меня принимаете? Конечно, я знал, что Фальковский сведущ в
английском. Я специально подсунул приманку, а он проглотил крючок.
  - Вы специально для него сказали про флигель?
  - Bien sur, разумеется. Ведь я уже знал, что девушки нет во флигеле, хотя,
по мнению Фальковского, должен был знать другое. Словом, я обеспечил себе
алиби.
  - Какое алиби?
  - На случай исчезновения девушки. Mais sacredieu! Черт возьми, как вы
этого не понимаете! Я хотел показать Фальковскому, что если девушка
исчезнет, то я не буду иметь к этому никакого отношения.
  - Но она как раз исчезла!
  - В том-то и дело, - сказал Леппих.
  - Уж не хотите ли вы сказать, что именно вы помогли ей бежать? - спросил я.
  - Как раз это я и хотел сказать. Я замолчал.
  - Et bien, mangez done - Вы так доверяете мне, что признаетесь? - спросил
я.
  - В чем признаюсь? - спросил Леппих. - А впрочем, разумеется, доверяю.
  - Но почему?
  - Во-первых, потому, что признаваться не в чем. Если я помог невинной
девушке вырваться из рук этого блюстителя, то так поступил бы любой
порядочный человек. Вы не согласны?
  - Допустим. Но в чем он ее обвинял и почему держал взаперти?
  - So ein Schwein! - Похоже, что мне.
  - Я так и подумал. Вы давно с ней знакомы?
  - Целую вечность.
  - Целую вечность? - Леппих насторожился. - Вы сказали, целую вечность?
  - Да. А что вас удивило?
  - Нет, ничего. Такие слова всегда сбивают меня с толку.
  - Какие слова? Такие, как "вечность"?
  - Да, да! - быстро и чуть ли не раздраженно сказал он. Странный человек,
подумал я, изобретатель. Все они с
причудами.
  Обед подходил к концу. Я заметил, что Леппих стал нервничать. По его лицу
вдруг пробегало волнение, глаза то и дело беспокойно останавливались на
мне. Он даже начал постукивать ногой под столом и локтем чуть было не
спихнул на пол большую соусницу.
  - Как думаете, - сказал он неожиданно резким голосом, - скоро ли будет
сражение?
  - По-моему, в ближайшие дни, - ответил я. - Армия уже на позиции.

  - Где?
  - Под Можайском.
  - Через два дня я буду поднимать шар. Как думаете, он поднимется?
  - Почему вы меня спрашиваете?
  - Я всех спрашиваю, - буркнул Леппих и уткнулся в тарелку.
  - Скажите, - начал я, - вы говорили, что доверяете мне, и при этом
употребили слово "во-первых". Быть может, существует и "во-вторых"?
  - Быть может, - сказал Леппих.
  - В чем же оно заключается?
  - Оно заключается в том, что я принимаю вас за одного человека. - Леппих
встал и подошел к окну.
  - Поэтому вы и решили избавить меня от Фальковского?
  - lustement - А если я не тот человек?
  - Этого я и боюсь, - сказал Леппих. - Быть может, того человека вообще не
существует.
  - Как так?
  - Ах! - Леппих взмахнул рукой. - Фантазия, домыслы! Послушайте... - Он
повернулся ко мне:- Я только хочу вас спросить. Вы были в Финском походе?
  - Да, был.
  - А был ли у вас товарищ, который еще вам лошадь продал, белую лошадь?
  - Было такое.
  - А где он сейчас?
  - Погиб, - сказал я, вспомнив слова Листова. - Убит под Гриссельгамом.
  - Да, это вы... - пробормотал Леппих. - Кому же еще... Я как услышал
фамилию Берестов, как посмотрел на вас, сразу подумал... Нет, но кому же
еще, как не вам...
  - О чем вы говорите?
  - О чем я говорю? Если бы я сам знал толком... - Быстрыми шагами он стал
расхаживать по комнате.
  - И все же?
  - Послушайте. - Он остановился. - По выговору за кого меня можно принять?
  - Пожалуй, за немца.
  - А так? Следите, следите за мной. - И чистой скороговоркой он выпалил:-
Стоит поп на копне, колпак на попе, копна под попом, поп под колпаком...
Еще- шли три попа, три Прокопья-попа, три Прокопьевича, говорили про попа,
про Про-копья-попа, про Прскопьевича!
  Все это он выговорил не переводя дух.
  - А так за кого меня можно принять?
  - За кого? - повторил я с недоумением.
  Я слышал бойкую русскую речь, особенно непривычную в устах иностранца,
который до того говорил с сильным акцентом.
  - Скажите, - он подходил ко мне, словно подкрадываясь, глаза горели, -
только одно мне скажите. Умоляю, скажите правду, - лицо его исказилось,
сделалось неправильным, - только одно слово... Я уверяю, мне это нужно из
высших соображений, вы не подумайте, ради бога... Нет, вы позволите мне
задать вопрос?
  - Да спрашивайте. - Я пожал плечами.
  - Мм... он не из легких, этот вопрос... - На лбу его показались капли
пота. - Ведь я-то вам почти уж открылся... Все рассказал.
  - Открылись? Но в чем?
  - Ах! - Он махнул рукой и вдруг выпалил почти с отчаянием:- Сколько вам
лет?
  - Сколько мне лет? - Я удивился.
  - То есть... - забормотал Леппих. - Я не в том смысле... Вы не
подумайте... Словом, вам, может быть, трудно назвать свой возраст?
  Это был, что называется, лобовой вопрос. Он что-то знал или о чем-то
догадывался.
  - Мой возраст... - повторил я. - В некотором смысле мне и правда нелегко
сказать, сколько мне лет. Но вы-то что имеете в виду?
  Я постарался, чтобы слова мои звучали небрежно и в крайнем случае их можно
было обратить в шутку. Но для него они были облегчением.
  Он опустился на стул, вытер ладонью лоб, вздохнул с облегчением.
  - Так знайте, - сказал он, - я не Шмидт и не Леппих. Я русский, Иван
Лепихин.
  Ребяческое оживление вдруг осветило его лицо. Он вскочил, подбежал к окну,
выглянул, потом вернулся ко мне и шепотом, прерывистым от волнений,
сообщил:
  - Думаете, я шар строю? Э, нет, я жизнь положил на это... Если бы только
шар. А! Все равно не поверите!
  Он принялся расхаживать по комнате, махать руками, сбивчиво говорить. Он
выпаливал длинную фразу, останавливался и смотрел на меня:
  - Не верите?
  Потом снова принимался рассказывать о себе, о своих похождениях. Опять
останавливался.
  - Такая вот жизнь, ни слова не вру! Имя свое упрятал, мысли упрятал, ан
своего добьюсь! Так вы хотите знать, что я строю? Шарик летучий, забаву? -
Почти детское ликование сияло на его лице. - Нет, дорогой мой! Это...
  Дверь распахнулась- на пороге стоял Фальковский.




                                  ЧАСТЬ ВТОРАЯ


  Приди, как дальняя звезда...
  А. Пушкин

  1

  С Леппиха-Шмидта, с Ивана Лепихина, начались открытия, которых я не мог
сделать за библиотечным столом или в музее. Нет-нет да на моем пути стали
возникать расхождения с тем, что успел вычитать о двенадцатом годе, в
который так стремительно переселился во время поездки на Бородинское поле.
  Не сразу я поверил странному изобретателю и сначала подозревал его в
тайной игре. Еще бы! Все, что я знал об этом человеке, не очень сходилось
с его признанием. Но потом события развивались так, что оснований не
верить у меня не осталось.
  Яркая, необычная судьба! Его беспокоило то, о чем мечтают фантасты
двадцатого века. Не воздушные шары, не полеты по воздуху- его занимали
полеты во времени!
  Он вообразил, что может построить машину для постижения веков. Я не берусь
объяснить, как он представлял себе эту машину, о ней он говорил слишком
путано и сбивчиво. Но именно такую машину он и пытался строить в имении
Репнина, одновременно готовя воздушный шар для полета.
  Его жизнь я узнал в самых общих чертах. Он рассказал, что родился в Туле и
отец его был оружейником. Если тульский Левша блоху подковал, то и сын
оружейника стал мастером на все руки. Да и не только на руки, мысль у него
была любопытная, голова ясная, глаз острый.
  Учился он сумбурно, то в школе, то у знающих людей.
  Очень легко давались языки. Годам к шестнадцати он свободно читал на
немецком, французском, английском, знал древнегреческий и латынь.
  - Я на пари в два месяца любой язык могу выучить! - говорил он. - Не
верите?
  Такими самоучками богата наша земля. Легко пройдясь по верхам, а то и по
глубоким пластам знаний, они в конце концов начинают вынашивать дерзкие
замыслы. Лепихин был из таких.
  Когда семья перебралась в Москву, началась бурная часть его жизни. С
каким-то штаб-лекарем он строил воздушный шар и даже пытался поднять его с
Воробьевых гор. Он делал наброски паровых машин, летательных аппаратов и
даже лодок, которые должны ходить под водой. Но одна мечта все более
властно пробивалась в сумбуре его механических фантазий.
  Постичь время! Ни больше ни меньше. Он задумал серию опытов. Воздушные
шары играли в них большую роль, но возможностей строить их не хватало.
  - Деньги, деньги! - говорил он. - Никто не давал денег! Кому нужны мои
опыты?
  Лет двадцати он перебрался за границу, чтобы там попытаться сколотить
средства. В Германии сумел прослушать несколько курсов Гейдельбергского
университета, на учение зарабатывал летом в портах или на баварских
виноградниках.
  Там же ему пришла в голову мысль, что если выдать себя в России за ученого
немца, то можно добиться денег на опыты. Он пристально следил за
сведениями о первых аэростатах и даже ездил во Францию, чтобы посмотреть
школу воздухоплавания в Мобеже. Но Бонапарт уже закрыл эту школу и больше
не строил шаров.
  - Аэростаты! Разве в них дело! - Он взмахивал рукой. - Но даже французский
император давал на них деньги! Деньги, мне нужны были деньги и целые годы
на опыты!
  Дальше биография Лепихина совпадала с тем, что я успел о нем вычитать. Он
выправил себе документы на имя Франца Леппиха, уроженца Мюдесхайма,
прибавив для солидности несколько лет. Год служил в инженерных войсках
Виртембергского герцогства, а потом познакомился с русским посланником при
Штутгартском дворе.
  Как и рассчитывал Лепихин, русский император заинтересовался предложением
ученого человека из Германии, хотя тот же человек, только в русском
обличье, уже выдвигал такую идею, но не мог допроситься средств для работ.
  Леппих-Лепихин обещал построить управляемый воздушный шар для военных
целей.
  И вот он снова в России. Ему отведено целое имение, император Александр
пишет об этом секретные письма, а генерал-губернатор Ростопчин пылко
увлечен новой идеей спасения отечества. Он требует, чтобы с шара можно
было забросать французскую армию разрывными снарядами.
  - Он верит во всякую чепуху! - сказал Лепихин.
  - Но вы обещали такой аэростат, - сказал я.
  - Никогда! Я только уклонялся от разговоров на эту тему. Если бы граф хоть
что-нибудь смыслил, то понял бы, что шар не поднимет и пяти человек, не то
что сто пудов бомб, которыми он хочет разнести в клочья французов. Ведь
сколько раз смотрел чертежи и приезжал сюда! Этот граф, как красная
девица, без ума влюбляется в то и другое, желает неисполнимого и ничего не
видит перед собой.
  Потом он сказал:
  - Шар в смысле военном годится только для наблюдения, как у французов при
Флерюссе. Но мне это не важно. С нашим бестолковым начальством не будет
толка ни от какого шара. Другое мне нужно, другое!..
  В середине этого разговора, который нам удалось продолжить потом; и
появился Фальковский. Помню, я хотел спросить Лепихина о Наташе, о том,
что он знает обо мне и чего от меня хочет. Но тут распахнулась дверь.
  - Qu'y a-t-il? Фальковский переводил дыхание, на щеках проступил темный
румянец.
  - Что мне угодно?.. Мне угодно напомнить поручику, что время его визита
кончается. Он, кажется, обещал графу быть с ним на ужине?
  Холодный взгляд, насколько это было возможно, выражал беспокойство. Он,
видимо, еще не опомнился от скачки, но, во всяком случае, оказался здесь
не утром, как рассчитывал Лепихин, а спустя два часа и тем самым
доказывал, что провести его не так-то просто.
  - А куда же вы пропали? - насмешливо спросил Лепихин. - Quel dommage! - О!
- сказал Фальковский, усмешка тронула его губы. - На вас новый костюм.
  - Мой костюм? - спросил Лепихин. - На мне? Он не новый. Этот сюртук я сшил
прошлым летом.
  - Я имею в виду новый мундир поручика, - сказал Фальковский. - Его приняли
в гусары?
  - Quoi done? - Вы можете шутить до поры до времени, - спокойно сказал
Фальковский и повернулся ко мне:- Зачем вы загнали дрожки в соседнюю
деревню?
  - Дрожки? - Я сделал изумленный вид. - Клянусь, я не выходил из усадьбы.
  - Подтверждаю! - сказал Лепихин. - С тех пор, как вы куда-то умчались,
поручик все время на моих глазах.
  - Мсье Леппих, - сказал Фальковский, - ваши странности мне известны. Но
зачем вмешиваться в дела, которые вас не касаются? Поручик Берестов
находится под условным арестом, заявляю это от имени графа Ростопчина. Для
какой цели вы укрываете его у себя и даете другую одежду?
  - Вы с ума сошли! - сказал Лепихин.
  - Сомневаюсь, - сказал Фальковский. - Признаться, мы надеялись, что вы
поможете прояснить личность этого человека. Из частного письма мы узнали,
что вы знакомы. Но оказалось, у вас чуть ли не сговор.
  - Два человека пообедали вместе, у вас уж и сговор, - проворчал Лепихин.
Он явно смеялся над Фальковским. - А что надо прояснять?
  - Я теперь не имею желания продолжать этот разговор, - сухо сказал
Фальковский. - Вас, как я вижу, связывает гораздо больше, чем я ожидал. Я
только хочу предложить поручику вернуться в Москву. Что касается вас, мсье
Леппих, я буду просить полномочий на более серьезный разговор с вами.
  - Забываетесь! - крикнул Лепихин. - Кто вы и кто я? Que diable vous
emporte! - Еще не известно, чем вы заняты, - мрачно сказал Фальковский. -
Поручик, я жду вас внизу через две минуты. Он вышел.
  - Каналья! - дрожа от злости, сказал Лепихин. - Он что-то пронюхал. Я уже
замечал, что в моих чертежах и записках копались. Послушайте, Берестов,
плюньте на эту ищейку! Давайте я выведу вас черным ходом и через сад...
Ах, нет, там наверняка солдаты...
  - А Наташа, - начал было я, - та девушка... Он приложил палец к губам и
показал на дверь.
  - Ничего не знаю! - сказал он громко. - Что касается девушки, увы, не моя
область. - При этом он быстро черкнул на столе записку и сунул мне в
карман доломана.
  - Ну, прощайте, - сказал он, пожимая руку, - жалко, что капитан лишил меня
приятного общества.
  Он проводил меня до двери и жарко шепнул в самое ухо:
  - Вы мне нужны! Не потеряйте записку.
  Фальковский ждал меня у дрожек. Румянец сошел с его щек, лицо приняло
прежнее насмешливое выражение.
  - Капитан, - сказал я, - вы не боитесь, что я могу стукнуть вас чем-нибудь
по голове и укатить бог весть куда в этой таратайке?
  - Второе вы уже пытались совершить, - довольно любезным тоном сказал
Фальковский.
  - Ошибка! - сказал я. - Ваша первая ошибка! Я никуда не уезжал.
  - В таком случае кто же уехал?
  "Э, - подумал я, - не раскусил ты еще Лепихина, раз и думать не можешь,
что он способен на такие штуки".
  - Мой двойник, - сказал я серьезным тоном. - Двойник мой уехал. Я вас
предупреждал, что способен на всякое, в том числе и на раздвоение... А
все-таки? Вдруг на самом деле сбегу?..
  Он промолчал.
  Золотистое небо сгущалось над Россией. Нежно-оранжевым светом наливался
вечерний горизо