улась разведка, доносит: свободен
     На Чаган-реке металлический мост.

     К вечеру воротился гончий:
     Фронт большевиков и казачьих орд, .
     Но в городе так, ерунда - гарнизончик,
     Каких-нибудь пара-другая рот.

     Так прекрасно. План испытан.
     Выждать ночь, кавалерию вплавь;
     Обоз, обмотав обода и копыта,
     Прошепчет рысь меж боевых лав.

     И в мохнатой темноте тронулся лазутчик,
     За ним в одиночку конь загонял,
     Но тут в мост, отдаряясь тучей,
     Вдребезги медь бризантного огня.

     Хищным залетом отзыв засвистал.
     Обозы попятились. Скупалась кавалерия,

     Но вылелеял мост анархистский стан
     И базаром осел на подгорный берег.

     Костры в снегу зачадили подкурой;
     Говор киргиза, хохла, казака,
     Меж возов на веревке, горя как закат,
     Сушились жаркие лисьи шкуры.

     Сеном и соломой завален грунт,
     Жеребята заливались в дискант тонко,
     Мозолями бодался бычок-игрун
     Средь груды зимней антоновки.

     Кто-то плясал под дудочку-дуй его!
     Пауком по дырочкам ногти от хны-

     Как на зорь-зорь-зорь на зоре.
     Как на?зорике - на зоре? На заре
     Выходили в поле тии?хое
     Жук-могильщик да с орлии?хою.

     "Ты, орлиц-выдь-замуж за меня,
     Ты, ор?лица, выди заму?ж за меня.
     У меня ли у христьяа?нина
     Будешь сыта да пи?танена".

     Гоп-чук-чук-чук гопапа
     Поп попыне поперек пупа попал.
     А попиха осердии?лася
     Да попенком разре?щи-ла-ся.

     Вот стали они думать да гадать.
     Поп с популей стали дума?ть да гадать,
     Спозараныку да доо?ночй:
     Кем ба быть тому по?пеночку.

     Кем попеночку, да кем бы яму быть,
     Порешили: комиссаром ему быть:
     Не воюет, не бороо?нит чай
     Айда-себе телефонничай!

     Глухонемой верблюжий хныч
     Растапливал басом буйвол.
     Он был величественен - как дось
     Воздух пел сазандаром, зурнами.
     По небу хлопало и тащилось
     Черное дырявое воронье знамя

     Желтые, красные, зеленые, сизые
     Чуйки, махновки, да так барахло'
     Саркастические рожи рогатых  киргизов
     Свиные хари хохлов...

     А из них там и тут подымав к верхам ствол
     Черного висельника, где плакат:
     "За комиссарство". "Смерть кулакам".
     "За белогвардейщину". "За хамство".

     И тут же у виселиц-чорт е што:
     Граммофоны крутыми яйцами жирели
     Лошадиный борщ и казацкий щтосс
     А на лысине снега арена зрелищ;

     Сановито дуясь пышится, кокочет
     Золотосинечсрионный петух,
     Пока подпущен на-лету
     Рябоватый кочет.

     Взял с карьера - прыгнул в бой.
     Тот нырнул - он вперелет.
     Пышноперое жабо,
     Черный королек.

     Нос к носу. Яйца щек.
     Громких крыльев голоса.
     Пиф! Перья. Пиф! еще1
     Хвост ощипан, гол и сам.

     Алый снег пушит-снежит,
     Астма, брызги, звезды лап...
     Пиф! перья - шпора - жиг1
     Каюк, брат. Сдала.

     'Этой славной битвой под костровый угар
     Забрызгана брезентная палатка без пуха,
     Где, тухлым грибком от мороза опухнув,
     К кольцу привязанный трясся Гай.

     Почему не убил его бандитский блат?
     Как это оставили чекиста на свете-
     Бдтько, должно быть, и сам не ответит.
     Кто его знает? Монаршая блажь...

     Да еще безалаберщина. Анархисты
     Не очень обожали судить да рядить.
     Хочешь - айда в боевые ряды,
     Не хочешь - шашьи свисты.

     Тут как придется - не обессудь,
     Смотря в каких они настроеньях.
     Короче: был или не был суд,
     Но как бы там ни было, Гай - пленник.

     К нему иногда прибегала Анютка,
     Прислуживающая Тате,
     И громко шипела: "Барин, а? Ну-тко",
     И просовывала женское платье.

     Но обок - обшитый кошмой балаганчик
     В плакатах, приказах, колонках цифр
     Под черным знаменем боевых команчей:
     Череп и скрещенные берцы.

     Там атаман. С любовью поздней
     У слоя краснопегих овечьих шкур
     Он сидел на барабанчике в детской позе -
     Локти в колени, ладони в щеку.

     А на овчинах, пахнувших мятой,
     Видя какие-то дивные сны,
     Глубоко спала усталая Тата
     В синей полумаске от тени ресниц.

     "Никого не впускать, кроме девушки Нелли,".
     Наивно отдав часовому наказ -
     Она зарылась под медведя николаевской шинели
     У жужжащего казанка.

     Милое такое, в паутинке симпатии,
     Личико, где от подушки наспан узор.
     Над ковром подрагивала кисть ее платья
     В гаме азиатских орд...

     Стремянным ухом к губам приложился,
     Слушает нежный поддув ноздрей-
     И от щекота хрящ неуклюже пружинился,
     Губы сжигало, как на костре.

     Высох язык. На губах роговица.
     Ледок под коленками. Томящая печаль...
     От сна у ней носик жирком лоснится,
     И пахнет подмышками размокший чай.

     И стал он какой-то густой и упористый.
     Что там золото, слава, власть!
     Вот оно счастье-и как оно просто:
     Нежное дыханье, душистая влажность.

     Вот оно счастье, захлеб этот, пыл, да,
     Такое вот, что хочется тут же умереть...
     На серой лошади вздыбился Дылда
     Из-под бараньих морей.

     3а ним на аркане мотались крестьяне.
     Дылда докладывает: "Во. Спионаж.
     Как пошли отстреливать - которые поранены,
     А вбитых чичире - и все, гад, наши.

     Тые вон - засыпалися тама в кукурузьи,
     А этый цуцик винта в кусты".
     Улялаев гыгыкал, держася за пузо-
     "Хай им чорт, байстрюкам. Отпустыть..."

     Дылда изумился. Но его нэ касается.
     Притянул повод, раскусил узлы.
     И мрачно отъехал хмару излить
     А те-то - тютю... через ямы, как зайцы.

     Серга, ради шутки пугнув "Го-е-е",
     Ухмыляясь, вернулся назад в балаганчик.
     Тата во сне оплывала, как раньше.
     Какая она вкусная, как много ее.

     Кровожадарь влюбленный, притухший охальник,
     Громоздко на цыпочках у пухлой кошмы
     Снова присел послушать дыханье,
     Будто в ракушке море шумит...

     Крылья ноздрей. (Пересох, задохнулся.)
     Крылья ноздрей, как глотки, сосут
     (Опять озноб) парную росу.
     (Опять по вискам перепрыгнули пульсы.)

     Тихонько-осторожненько пуговку на лифе-
     Удивленно выкатилось спелое ядро.
     И вдруг гривистой лапищи дрожь
     Отшвырнула медведя на боченок с олифой.

     Вот она: вся. Тут его начало-
     Из могучей варухи1 напружились вязы2:

     Шелковые солнца золотистых чулок,
     На статных ножках бабочки подвязок.

     Молочно-голубой воздух панталон,
     Где переливается лунная сорочка,
     Где тело лучится... И взныл удалой-
     Тата, моя жаждочка, темная ночка...

     Пальчики забегали по кучугурам плеч:
     "Миленький, не надо, голубчик". Но в одури
     Ржал, как "Ворон", ударом колен
     Распахнув ее сытые сливочные бедра.

     Разбойничьи торги Руси с Ордынью
     Затонули в мутную жужжь - и вот,
     Когда в пышной ямке масляный живот
     Уже золотился, сочный, как дыня,
     __________________
     1 Варуха, или баруха-складка на затылке у быка.
     2 Вязы - мышцы шеи.


     Когда, воспаленный, уже у гнезда
     Разлипал лепестки в вдохновенном нетерпенья
     Вдруг-чорт, дернулся
     Раз-раз и сдал
     Невыносимой пеной.

     Вскочил, зарычал, застонал от стыда,
     В пляске запрыгал по лицу мускул.
     И вспомнил, что это не в первый: Маруська,
     Вторая, которая там... Да-да-да...

     И понял Серга, что голод и тиф,
     Расстрелы, задувы контужьего грома,
     Этот солдатщины нищий актив,
     Никому не пройдет, как промах.

     Сволочной бог! Он знал наперед.
      Он таки-выдумал им отомщенье
     Даже тому, кого штык поберег,
     Вошь пощадила, простил священник;

     Даже того, кого штык пощадил, да...
     Выбежал на улицу: "Бiсова мать!
     Хлопцы, по коням!!. В погоню. Дылда,
     Тых четырех обратно споймать".

     Рванулся назад. В зубах звон.
     С треском домры лопались нервы.
     Это в щиты его черепа - вой
     Лаял нерожденный первенец.

     Тата бежала, куда не зная,
     Платье раздул тошный страх,
     Но сзади с коротким топом и лаем
     Догонял верхом при двух сеттерах.

     Наскочил. Сдержал вороного жеребца,
     Вытянул нагайку о раскормленные плечи
     И так гонял, исступленно хлеща,
     Пока не упала в рассечьях, в рубцах.

     А разбойник скакал, скакал, скакал,
     Зажмурясь и хлеща волчьи сугробы.
     Тата! С какою желчью и злобой
     Любил свою панночку - господи, как!

     Ворон уже опустился и каркал,
     Хромая с подскока-думал, что труп.
     Серга налетел, собрал ее на руки,
     С отчаяньем глядя на пузырьки из губ.

     Копченый в ветрищах, по-волчьи седой,
     Жал ее к сердцу и крепко плакал.
     Конь, заплывая, уздой позвякивал
     И жалконько порипывало мокрое седло.

     Льдом и железом пах ветер,
     Опушая веки голубой пыльцой.
     Тата очнулась - и взгляд ее встретил
     Резное из дерева, скорбное лицо.

     И счастливым вздохом улыбнувшись в муке,
     Щечкой прижалась к щетине рыжбй.
     С обожаньем обняли рассеченные руки
     И в первый раз назвала "Сережок".

     Уральск.
     III-1924.

ГЛАВА V

     Вдруг загудели сонные шпалы,
     Дзызыкнул по рельсам гул хоровой,
     Поршнями и шатунами вышипая шпарит
     Стрельчато буксуя сиплый паровоз.

     В воздухе, просвистанном воплем истерик,
     Над колоколами чугунных котлов,
     Над красными теплухами и бочками цистерн
     Нервно варился картавый клокот.

     -"Аллюр". Верхами узду через ров кинь,
     А там по ростоши, где снег хоть и смерз,
     На скаку разлетелись чернодубки, махновки,
     Заячьи наушники с разнузданной тесьмой.

     Шибающая в кос улялаевская ругань
     Жирнее копченого буженя,
     Прыгала в печенки, селезенки и по кругу,
     В бога, божиху и боженят.

     Первые спешась - в зубы нагайку,
     Сдунув усищ лебединое перо,
     Вывинтили на разъезде гайки
     И грохнули рельсы поперек.

     Паровоз поперхнулся. Бандитский хаос
     Осторожно в заезд протянулся в лаз.
     Промышленник выскочил на вестингауз,
     Крича, что он за советскую власть.

     Машинист с молочными глазами от испуга
     Не знал-сказать "товарищи" или "господа",
     Но все же объяснил, что в цистернах уголь,
     А нефть в вагонах, только путался в пудах.

     Студент-путеец поймал себя на том,
     Что забыл свое имя, но вспомнил: "Б. Боев".
     А с ним и этажерки, чеховский том,
     Муху, раздавленную на обоях,

     Абажур над лампой, сшитый женой
     Из желтого шелка, чтоб было красиво-
     А тут-степуга, ветра, "они"- божембй,
     Какая неуютная наша Россия.

     Но смазчик крикнул: "Эй вы там, а ну-кася!
     Скоро расстрел-то? А то до утра
     Надо б еще перестукать буксы
     Да подвинтить кой-где буфера".

     Смазчик! Здорово! Сердце пружит -
     Всем стало весело, вкусно и тесно.
     Есть ребята, с которыми жить
     И погибать бывает чудесно...

     Но Улялаев, обжимая ребра
     Вороной лошади, щурил за Чаган1;
     Потом заховал в кобуру наган,
     Махнул хвостом и тронулся: "Добре".
     ___________
     1 Чаган - приток Урала.


     К вечеру с белым флагом смазчик,
     Наш Б. Боев и спекулянт
     Шли через мост на казачьи поля
     И хором молились: "Господи, аще.."

     Хотя каждой Думе отпущен талант спать,
     Но тут неудобно: исключительные дни-
     Дело в следующем: для них
     Прибыл неожиданно угольный транспорт,

     Но так же неожиданно появилась банда,
     Которая заняла чаганский мост-
     Она пропустила бы, если бы дан бы
     Куш эдак золотых в сто.

     Что ж? Делать нечего - карманы, таращась,
     Заплакали царенками в кожаный мешок,
     И опять с белой тряпочкой, ожидая шок,
     Поджимая коленки, ступало "Аще".

     Улялаев сунул мешок за пояс,
     На тендере в уголь загруз кочегар-
     И четкой чечеткой через Чаган,
     Вкрадчиво накачивая, закачал поезд.

     Шарики, пузырики, бульбочки паров,
     Маховики и кривошипы
     Покрыли путь, и в сифонном шипе
     Состав влетел на перрон.

     Еще кикались о воздух голубые яйца,
     Еще тормоз и колеса тянули "51",
     Но теплухи в бабах распахнулись - И...
     Черные от сажи айда улялайцы.

     Дым пальнул музыкальным гамом,
     Пулеметы поливали. Конница в облет.
     Тройки, воздух пеня ногами,
     Жжеными копытами шипели об лед.

     Дюймовка разразилась - и над городом гром-бух!
     Сабли турецкой луны ясней,
     Срубленные пальцы ощупывали снег,
     Головы прыгали, дымясь, как бомбы.

     Лужами мерзла лиловая кровь,
     Оползая на снегу географической картой.
     Весело скакал и звенел погром.
     К вечеру стихло. Второе марта.

     У здания театра афиша: борцы,
     Водевиль "Вот так муж" с участием Ауэр,
     А над ним на казацкой пике траур -
     Череп и скрещенные берцы.

     Там штаб. Двери ударятся.
     Выклик: Ермак, Байгузин, Коньков,
     И, паром дымясь, всю ночь ординарцы
     Пускали своих мохнатых коньков.

     И вот из тьмы гундосый квак,
     Желтый фонарь, голубая шина-
     И плавно подкатывается машина
     С маркой на кузове: "Бенц-Москва".

     И штарчешки шаря галошей крыло,
     Шам Махорин в шобачьей шубе
     Подбирает шкелет, и бандит трегубый
     Из кузова прыгает чубом на лоб.

     За ним багровеющий "Мерседес"
     С цилиндром кареты, лоснящимся нагло,
     И лихой казачина с шашкой наголо
     Купэ раскрывает: "Пожалуйте-здесь".

     Дальше пошла вереница саней
     И всюду под саблей быстроглазой и голой
     Шинель николаевская, красный околыш,
     Тонкая поддевка, песцовый снег.

     И пока партер расцветал в нарядах,
     Где щурился князь, моргал иерей -
     Часовые грозили в удвоенных нарядах
     Пулеметами с галлерей.

     Занавес вздул свои облака.
     И в путанице декораций и падуг,
     Где громкой краской капал плакат;
     "Собственность - кража". "Анархия - порядок",

     Из-за черного бархата, где череп и кости,
     Из папахного гнездовья бандитских вождей
     В шашке, винтовке, нагане и кольте
     Вышел теоретик анархизма Штейн.

     Щегольская романовка, на ногах бурки,
     Каких, однако, не носят на востоке,
     Торжественное "Я" отвращенных буркул
     И от лапок пенснэ отеки.

     "Граждане! Россия страна хлебороба.
     Из них теперь 70% таких,
     У которых при лошадности своя корова,
     Своя десятинка, свои катки.

     Значит в России средний крестьянин
     Есть статистически "средний человек".
     Какой же нам смысл в двуглавой главе?
     Куда ж нас буржуй и партиец тянут?

     В довоенное время 70 дворянств,
     Считая Прибалтику, Крым и Польшу,
     Обладали землею вчетверо большей,
     Чем 100000000 крестьян. Это раз.

     Что ж они делали? Дабы не хлопотать,
     Сдавали кому придется под ренту.
     Приблизительно 72%
     Этой земли захватил капитал.

     А у буржуя табак не окурок-
     Выписав разные "Люкс" или "Дукс",
     Он по натянутой батрацкой шкуре
     Отбарабанивал прибавочный продукт.

     Далее, в силу поддержки властья
     Аграрных культур, мельораций и прочего
     Он разорял уже мелких крестьян
     И также делал из них рабочих.

     Но этого мало: русская рожь
     Начинает искать заграничные рынки,
     А там, как известно, народец прыткий
     И над биржей так и зудит мошкарой.

     Ну, тут конкуренция, ажиотаж,
     Гусиный шаг на военный затылок
     И пожалуйте бриться: Афонька наш
     Удобряет землю в братских могилах.

     Однако русский мужик-середняк,
     Который живет натуральным хозяйством,
     Ему ни кулак, ни бедняк не родня,
     Он землю свою ни за что не отдаст вам.

     Что ему рынок? Свое молоко,
     Значит, и масло, и сыр, и сметана,
     Своя балалайка да белая Таня,
     Своя сошенка да белый конь.

     Сам себе пан. На мозолях барствуй,
     Знай себе распахивай какой-нибудь разлог!
     Но вот тут-то и загвоздка: во-первых - налог.
     Во-вторых - солдатчина. Как же-с: государство.

     Но что ж это за штука государство? Пузырь,
     Распухший из патриархального быта,
     И, пользуясь тем, что свобода забыта,
     Его раздувают попы да тузы.

     Но если государство - господский туман,
     Так надо же избавиться от этой петли:
     Вспомним хоть Гегеля: "Выводы ума
     Не зависят от того, хочу ли я, нет ли".

     С другой стороны коммунисты. Ну-да,
     Братство, равенство. Что возразишь им?
     Но мы задыхаемся, мы еле дышим-
     То же дворянство, тот же удав.

     Практика жизни и теория у них,
     Как хлебный козел и созвездный овен.
     Фурье, Кампанелла, Маркс или Оуэн-
     Блестящие фантасты, но не больше, ни-ни,

     Нет. Коллектив - это дутая бронь,
     Под которой прячутся авантюрист и лодырь,
     Трудящимся же массам это только одурь,
     Как и религия, как серебро.

     Мы, анархисты, подняли стяг,
     Стяг беспощадной борьбы с держимордой
     За личность, за святость ее, ее гордость,
     Во имя и хищников и растяп!

     Мы не позволим солдафонским коленям,
     Зажав нашу душу, ее кудри остричь-
     Все равно из Третьего ль они Отделения
     Или из Особого Отдела 3.

     Итак, резюмирую: я призываю
     Каждого выбрать - свобода иль закон.
     Надеюсь, что я среди казаков.
     Граждане-слово за вами!"

     Серга, то вполне музыкально зевая,
     А то в рассуждении ногти грызя,
     Рванулся, услыша - "слово за вами":
     "Слово товарышшу Дылду. (Ты сядь)".

     И вот вышел Дылда. Голый, как язык.
     Если даже мама родила его в сорочке,
     То и эту сорочку он скинул. Короче-
     На нем были только одни... усы.

     Но он не дрейфил. Наоборот.
     Стоял себе и дул в пупырышки по коже,
     Пока от хиха и хоха корежился
     Этот непривычный к ощущениям народ,

     "Гражданы! Ваша нация дюже резва.
     Но плакать про это вы вполне достойны.
     Вот видите, как ходють богоносные воины,
     Каждодневно умирающие через вас.

     Теперьча, значит, наш анархицкий сход,
     Который есть за вас в боях закаленный,
     Вынес: просить от вас миллиона,
     А то очень масса пойдет в расход".

     Партер покрыт. Кабарэтный смех
     Зацепился за глотку и полез обратно.
     Как? Миллион? Да в своем ли он уме?
     Сколько же это на брата?

     Гай не слушал. Он вышел на воздух,
     Но сзади пала чья-то тень.
     "Итак, ваше мненье: не парни, а гвозди?"
     Гай обернулся: "Это вы. Штейн?"

     "Я. Пойдемте, так сказать, в таверну,
     Пропустим рюмаху, а потом и закусон".
     И Штейн зашагал геометрически верно,
     Как человек планирующий пищу и сон.

     И циркуль этих размеренных бурок,
     А с другой стороны - его лоскутная речь
     Под черепом Гая в какой-то норе
     Классифицировались из сумбура.

     Пивная лужа лошадиной мочи,
     Зеленая вывеска-омар во фраке:
     Трактир "Растабаровка" - "Мальчик! Очисть.
     Пиво, моченый горох и раки",

     Острой бородки гофрированный каракуль,
     Смех через ноздри при сжатых губах:
     "Мальчик. Скоро там? Я просил раки.
     (Не люблю России-тупа)".

     У Гая была ищейская снасть -
     Он следил за его разговорной манерой:
     "Ого, очевидно, скоро весна,
     Если даже распускаются почки в мадере".

     Отбросил меню, повернулся и стал
     Разглядывать стенные размалевы для потехи.
     "Западная живопись изрядно пуста,
     Но: обожаю ее, как техник.

     Сравните японца: арбуз как арбуз,
     Петушьи гребни и пузырьки морозца,
     Но рядом гейша - такусенький бкгст,
     И вся лилипутного роста.

     Варвары-ну, и метод такой.
     Иное дело Сезанн, барбизонцы:
     Они - композиция, план, протокол,