еннэ, вести, разъяснять".

     "Бросьте, бросьте-зуб заболит.
     Пэнимаешь-насосался на рабфаке открытий
     И прямо граммофоном. Но запомните, "крытик":

     Мы рождены для вдохновенья.
     Для звуков сладких и молите".

     Он долго кипятился то громче, то тише,
     3 окрикивая всякую попытку реплик.
     БараЗанов погрогал какую-то пепельницу,
     Ч:о-то замурлыкал и вышел.
     __________________
     1 Дадаизм - литературное, течение на Западе, соответ-
     ствующее нашему заумничаньью.
     2Алексей Крученых - поэт, открывший заумь.


     Но Штейн погиб. На скамье бульвара
     Под аплодисменты разбуженных галок
     Он то качался, то срывался в ярость,
     Нервно черча по песку палкой.

     Искусство - громоздко. Оно только отмечает.
     Злачит это в воздухе. Значит это властит.
     "Поэт" уж не титул, а титул "мастер",
     "Медный всадник" и "Медный чайник"

     И снова бредил, толкая случайных,
     Глядел с моста у Москва-реки на воду;

     Смотрел, как Ленин читает "Правду"...
     "Медный всадник" и "Медный чайни;с".

     Астрахань.
     22/XII - 1924.

ГЛАВА Х

     "Маткеша". "Ну?" "Запрягай живота".
     "А которого?" "Да нехай Ворончик".
     "Ну же и ярмарка будет нонче".
     "Само собой. Обожди - да вот так..."

     "Не лапь-сама знаю". Хозяйство такое;
     Поле у речки-гожее, недробное.
     Яловка, поросая свинюха, а коней
     Целых три. Но про это подробней.

     Первый-гнедой, в белых чулках,
     Характер нервный, кавалерийский.
     Дылда за ним всю кампанию рыскал.
     Звали его-"Полкан".

     Второй-"Дырявый", масти соловой.
     Его бы, одра, татарину на ветошь,
     Да вот старушенция уперлась: "Нет уж!"
     И верно: понимал коняга каждое слово;

     А третий " Ворончик". Из себя гладкий,
     Доброго мяса, ровно битюга.
     Чистый крестьянин. Краски смуругой,
     И только по брюху заплатка.

     Изба тоже знатная: посереду, печь,
     Фанера отмежевывала ажно 3 закутки;
     Дворик с канавкой, где полоскались утки.
     Есть четыре яблоньки (пятая в дупле).

     И к осени налив, восковой да грузный,
     Сквозь солнце в меду будет семгчком рябить,
     А пока на подоконнике сушеные грибы
     Белые, лисички, рыжики да грузди.

     Так полегоньку, силком да силком
     У Дылды пачка "Крестьянского займа".
     Дылду уже выбирают в сельком,
     Дылде сподручник-наймит,

     Вот он! выходит - привольный собой.
     В розвальни навалена смоленая туша.
     Перебрал вожжи. Скрипнула супонь
     И пошла-пошла, пошла-пошла по-эхь,ты, машута!.

     Раннее утро. Все как во сне.
     Плыли снегурочки деревенек,
     Розовый дым, голубые тени
     И от зари малиновый снег.

     Думы были сытые. Крепко казачьи.
     Больше касательно прошлой хвакты.
     Что за добро? Ну, тулупчик заячий
     И все. И ни ногтя хозяйской хватки.

     А ведь бывало, знамен не валандая
     И звали отца на деревне-Кузьми:.
     И была у него рыбачья шаланда
     С неводом из турецкой дузмы.

     И вот, значит, только ветер-свистун
     Закачает с флажком буек на посуде
     И раздувает над морем звезду
     (Ясное ж дело - улова не будет),

     Тогда в 100 пуд-мировой на свете
     Бык из чрева грозится: "Ммы!"
     Гусь: "Кого?"1 Индюшка: "Ве-те-тер".
     Чушка: "Хто?" Поросята: "Кузьмич!":

     Воробушек серенький шасть туда же;
     "Зачем-чечем?" А голубь ему: "Дуует".
     Курица спросит: "Куд-куд-куда?"
     Жук: "В звеззз... (и об стенку)-ду1"

     Вот бы слыхать такое почаще.
     Да нет... Мировые - нам не чета.
     А впрочем - как знать? И рога бычачьи.
     Блещут на западе, как мечта.

     "Ворончик" прилежно по шоссе хлопал,
     Мороз ему хвост серебром выткал.
     "Трр. Стой".-Районная коопа,
     Где черный Семка и рыжий Давыдка.

     Одного кабана 16 пудов,
     Четыре овчины, один опоек,
     Но правду сказать немного худой;
     Имеется след водяного опоя.

     Теперь по корову. Верста - и доехали.
     В "Доме Крестьянина"-номера и чай.
     Бублики с маком. Клевые пекари.
     А соль-без денег: так, невзначай.
     _________
     1Читать именно "Ко'го'", а не "каво".

     'И вдруг подносят крестьянину борщ.
     Борщ революции! В жирных разводах.
     Жалко скушать; глазей да не порть.
     Уж это борщ! Вот дык.

     Хрящи свининки-душу томят,
     Запах перца - бросает в метанье
     Из северных автономий сметана
     Из закавказских республик томат.

     Рисунчатая ложка с облупленным устьем,
     Нырнув под глазастое золото жижи,
     Колыхала бульбы и плавники капусты,
     И борщ качался, жирный и рыжий.

     Дылда пьянел. Он почти слышал
     Крепкий градус мясного сока,
     Который звучал до того высоко,
     Что даже комар не сумел бы выше.

     И язык обжигала вкусная боль,
     И пснкая брюква с усов свисала,
     И и сердце Дылды горел бой
     Между борщом и кобыльим салом.

     Нет, надо жить и, как люди, жевать
     Русские щи, а не татарские кишки,
     Завести деток - Машку да Мишку,
     Летом крестьянить, зимой гужевать.

     Но тут прямо в борщ борода богомольце
     Уселся, сморкнулся. Все в аккурате:
     "Северная людь, тихомирная, не колется,
     Не то, что ваша южная братия.

     Вот бунтовала. А за-што? Спроси-ка!
     Какой он те хозяин? Лаптя не починит.
     Яму, знамо дело, бабья да музыки,
     А нету того, чтобы корму скотине...

     То ли вот наши. Омут так омут;
     Избушка-то во... скворешни на вербах.
     Нешто хозяйская пульса стерпит
     Жечь добро ни себе, ни другому?"

     Дылда опешил: "В доску! Узнал!"
     Посидел на крапивах. Вскочил и вышел.
     А что бы было, каб узнали повыше,
     Не к ночи сказать - казна?

     Три его лошади мутно закачались,
     Мутно закачалось кулацкое жнивье.
     Подтвердю: бандовал. Но когда? У начале.
     А теперь-соблюдаюся. Смирно живем.

     Но кураж пообтих, хотя парень тугой.
     И думал, пробираясь меж возов осторожненько:
     Куплю у божника'нательный чертогон
     И на все мне насесть, кроме ежика.

     Покончать бы скорее, а то может замуровят.
     Хлопнул рукавицы: "Ей! Братва!
     Давай который торговать корову".
     Подскочил барышник: "Мотри-кась: товар.

     Телку выбирать, голуба, нужно умеючи:
     Дойная должна быть завсегда в кости,
     Года у нее на рогах имеются:
     Отсчитать кружочки да два и скостить".

     "Врешь, трепло-не скостить, а прибавить.
     (По правде сказать, тут был прав бандит.)
     И вдруг подошел к ним хохлацький д\д
     Пудов этак на восемь да с лица рябавый.

     "Ось". Дылда прямо-так и обмер.
     ,,Серга?" "Цыц. Дэрэвня яка?"
     (Вдариться в милицию? Завопить об мир?)
     "Чуешь. В якбм ты селе?" "Молокань".

     "Ворончик", пуча белки,скакал.
     Дылда хлестал его под хвост и в ноги,
     Сани, хрюкая, катали в "Молокань",
     Но передумали - свернули на "Отлогое".

     Маруська была теперь учительша в школе.
     Думала. Читала. Марья Ивановна.
     Эти ребятки крестьянских околиц
     Заставили жить ее наново.

     И вот распутница, бандитка-анархистка
     Обучала детей "Политграмоте".
     А над кроватью в кантованной рамочке -
     С голубым бантом киска.

     Сегодня Мариванна объясняла клопй,
     Что облака это дождь, но не вылитый,
     Как вдруг ледяное стекло залепил
     Сплющенный нос Дылды.

     В школе было ясно. Капала оттепель,
     И зайчики прыгали по партам из рук.
     Все бы хорошо, да вот это вот "вдруг".
     Маруська недовольная вышла: "Чего тебе?"

     Дылда с опаской оглянулся на дорогу:
     "Слышь ты-он тут". "Да? Ну, так что же?"
     Глаза открытые. Серые. Не дрогнут.
     Дылда вздохнул и маленько ожил.

     "А что, как старик засвистает сбор?"
     В ушах застукало громче - но
     Маруська в миг овладела собой:
     "Все, что было-кончено".

     "Так-то оно так. Говорят же во-всю:
     Который пес лае, той не кусае -
     Но знает ли этого самый тот псюк,
     Знает ли то Улялаев?

     Сама знаешь-лапы у батьки липкие.
     Их не отмоешь. Артист.
     Скажет "продажники". Вот и вертись,
     Возьмет за грудь и силипнет".

     Маруська стояла белей молока,
     Тряхнула плечом, не ответила больше.
     По тракту снова на "Молокань"
     Членораздельно гадал колокольчик.

     Зашел к соседу. В слепящем снегу
     Сивая кобылка казалась желтой.
     По ней расплывался жирный нагул,
     Ейное пойло-кофий из жолудя.

     Нил Кондрашов не доест, не допьет,
     Но уж Машке овес, все Машке да Машке.

     Сам колупает угри да репье,
     А уж лечит, как дите - ромашкой.

     Кондрашов вышел - безухий ухарь
     (Ухо осталось у ЧОН'а).-"Здоров!"
     Он тоже носил сережку в ухе,
     Но только с ниточкой, а не с дырой.

     "Слышь, Кондраш?" "Га". "Нынче он будет".
     "Кто?" "Улялаев". ".Что ты?" "Фахт".
     "М-да..." Помолчали. "Теперь не лафа,
     Теперь бы за сбху, а не за орудию".

     Эдак пошушукались, да вдвоем и вышли.
     . Дылда к Павлову, Кондрашов к Чижу.
     И нее говорили кто "м-да",а кто "ишь-ты",
     Кого брала оторопь, а кого и жуть.

     Ночью Дылда дремал, как заяц.
     В ухо нарезывалось мокрое дело.
     Ему слышались шорохи, тени казались,
     И корчилось смоленое от пота одеяло.

     И когда петух заорал на рассвете,
     Он крикнул, сел и нутром екнул:
     Широким махом качался в окнах
     Задрипанный гнездами ветер.

     А в корявых сучьях незрелая луна
     С голубыми кругами у глаз от бессонницы
     Вяло встречала плывущую в наст
     Золотозвонкую конницу.

     Тогда-то в ставень застучало кнутовище.
     Дылда вылез: видит - мороз,
     Серебряная лошадь в полуторный рост
     И башлык заметается-хлыщет.

     Долго обувался. "Ворончика" поуськал.
     Все уже в сборе; Павлов. Кондрашов.
     "Куда выступляем?" "Уперед за Маруськой"'.
     Дылда сказал: "Хорошо".

     Батька сопел: поддержать ему стремя.
     Он только было окорок - но Дылда: айда!
     Мужики навалились, и веревочный кайдан
     Опетлил его ногу да как на бойне вгремил.

     Серга отряхался. (От своры-кабан.)
     Но парни одолели. Увязали на телегу.
     И атаман трех знаменитых банд
     Покатился в город. Коняга была пегая,

     Батька знал ее: это "Лысуха".
     Она засекалась и ходила в бинтах.
     Конвоиры мерно отбрякивали такт,
     Шипели в сугробах, звонили где сухо.

     Гоголем в цокоте ехали врозь;
     Заезд был свеж и проворен...
     Сзади подхрамывал грузный ворон,
     Багровый от утренних зорь.

     Но Дылда был не в себе-неспокойно.
     "Чортов филин! Чего ему острог?
     Задаст винта". И крестьянские воины
     Дали спешенный строй.

     Братва его знала: выверчено веко,
     Дырка в подбородке, да в мочке серьга.
     Ежели только ускачет Серга-
     Не оставит живого человека...

     И Дылда вскинул к щеке обрез-
     Цок! - осечка. Но Павлов за винтовку,
     Вдвинул ему в губы - и золотой блеск
     Озарил изнутри его зубы.

     Рванулась лиловая кровь И дым.
     Лицо, как молнией, дергалось мукой,
     Из темени хлестали с глотательным звуком
     Пышные перья алой воды.

     Кто-то еще спустил карабин.
     Пальцы скрючились, точно озябли;
     Кто-то трусливо крикнул: "Руби!"
     Нос и губы перекрестили сабли;

     Но белый глаз не мигая смотрел.
     И уже суеверные малость струхнули-
     Не берет старика ни тесак, ни пуля,
     Хоть морда в разрубе, а череп в дыре.

     Зеркальный мороз на ветрах багровых
     Его отражал то выше, то ниже,
     И он чернел, оползая в кровях,
     И лютый глаз его вопожил-пыжид.

     Может, он мертв. Но его похоронят,
     А страх из могилы дыхнет прокааой.
     Нет, тут нужна прапрадежья казнь;
     Чтобы мясо его разносили вороны.

     И вынули топор, черный от опоя,
     И дали помолиться, ежели горазд-
     И Сергея-свет-Кирилыча тут же, в поле,
     Голову на колесо - и раз!..

     Астрахань
     XII-1924



ГЛАВА XI


     Но говорят, что это был не Улялаев...