А деньги - Дылде (он крепко скандалил).
     В тюремной теплушке нашелся кандальный
     Какой-то офицерик. Возьмем за него выкуп".

     "Июнь 30-е. Сегодня Серга
     Шлялся пьяный и рубал прохожих.
     Трое замертво, но четвертый ожил.
     "Июль 2-е. Пронесся ураган".

     "Июль 6-е. Ввели к Серге
     Парламентера советских республик.
     Атаман потянулся к своей серьге
     (А серьгой-то висел серебряный рублик)

     Да эдак в пальцах измявши вдруг
     (Хоть правда и сам побледнел-то уж как):
     "На,-говорит,-я рабочему друг-
     Для милбго дружка и сережка з ушка".

     "Июль 7-е. Вчера был почин.
     Сегодня приезжал деникинский поручик,
     Привез приказ на генеральский чин.
     Крути, Улялаев, усы покруче".

     "Июль 10-е. Были в кино,
     Смотрели "Фальшивый купон" Толстого.
     Мозжухин дуся. Лакали вино.
     Дылда наскандалил и немного арестован".

     "Июль 20-е. Взорвали "Вороное".
     Локомотив пустили под откос.
     Я ушибла палец (наружной стороною),
     И теперь растет какая-то кость.

     Краузе тоже болен. Хорошенький мальчик.
     Читает Полежаева, становится в эффект.
     Вот бы хорошо бы с ним скопить капитальчик
     И где-нибудь открыть ночное кафе:

     Лампочки бы красные, портьеры на блоке,
     Столики в стекле, а под стеклом стихи,
     Какого-нибудь модного, например, Блока.
     ......................................................................

     Ох, как я устала от стихий".

     Маруська дописала. Подсушила над свечой.
     Краузе... С ним она не ссорилась бы веки.
     Э, да что мечтать. Тряхнула плечом,
     Вздохнула и подняла веки.

     Женская тень раздевалась на стене,
     Держа в зубах зазубренную шпильку.
     "Ты умеешь гадать по рисунку теней?"
     Пауза.-"А что-Серга небось пылкий?"

     Гостиница, где жили Маруська и Тата,
     Хорошенький карточный домик,
     Рассыпалась об уличку, да и та-то
     Заикаясь валилась под номер.

     А в этом номере было темно:
     Военный спец в соломенном кресле,
     Упирая венгерки шнурованных ног,
     Качался и думал песни.

     Роста небольшого, в щеках слегка обрюзг,
     Орлиные очи, брюшко, но плотность-
     Хоть он приближался уже к сентябрю,
     Но им не маслили батальные полотна.

     А он их искал. С кадетской скамьи,
     С юнкерских пьянок, с гусарских дуэлей
     Мучился мыслью, что неужели
     Жизнь пройдет как миг?

     Люди обычно дней не замечают-
     Живут как живется, только бы как все;
     Лишь иногда за трубкой, за чаем,
     А чаще в вагоне, плывущем в овсе,

     Когда опустеет усталый чердак
     От папок, телефона, заседаний и пульки,
     Бывает, газетных будней черта
     Распускается в тухлой мечтульке.

     Но Зверж не мечтал. Даже весной.
     Философия его выражалась мыслицей:
     "Я не знаю, зачем я родился, но -
     Раз я рожден-я должен вцепиться".

     Он был умеренный штирнерианец
     Под соусом ионийской школы,
     Но звон шпор и погонный глянец,
     Но даже его гусарский околыш-

     Все, в чем армейская чвань плыла,
     Для Звержа-пузырь. И гроша не стоит.
     У него на века прищуренный план:
     Прокатиться над миром звездою!

     И с юности в зубрежке, муштре и дудье
     По хронометру процеживалась каждая минута;
     Он стал учитывать каждый день,
     Записывая: научился тому-то.

     Стратег, теоретик, четкий, как кодак,
     Лет за 12 наконец накатал
     Плотный томик-технический кодекс
     Рейдов, позиций, разведок, атак.

     Но издавать он не думал. О, нет.
     Карьера военного писателя и лектора
     Самая тусклая в поле того спектра,
     Который расцветает перед Мозгом на коне.

     О, нет, он выжидал. А пока,
     Оловянные солдатики расставляя в панике,
     Вел хитроумнейшие кампании
     Combinaison' ом из "т" по "к".

     Основная военная мысль Звержа:
     Солдат - это нуль. Командир,- это все.
     Но дело не в том, чтоб держаться тверже
     И авторитет чтобы был высок.

     История учит - татарская "лава"
     Сильнейший метод, где требуется зверь.
     Но разве (по Мольтке) конторский ландвер
     Чопорной шагистикой их не раздавит?

     Боевой опыт ему показал:
     Сраженье не битва, а бегство и погоня,
     И в ней животная психика кбней
     Столько же весит, сколько сам казак.

     А так называемый "дух"-ерунда.
     Храбрости нет-есть стычка количеств
     И их впечатленье от прущих наличии
     Солдат.

     Поэтому цель командира-добиться
     Сведения к нулю одушевленности масс,
     Так, чтобы выделить из нервов и мяс
     Механику жестов рубийцы.

     Иначе говоря, надо сделать так,
     Чтоб в шансы не шла истерия части,
     И какую бы линию ни приняло несчастье -
     Найти для нее командный контакт.

     Отсюда новая система боя:
     Положим паника, буквально рябит вас.
     К 1К общее правило, паника - проигрыш,
     И ею кончается битва.

     Но бегство перепуганных Жиздр и Коломн
     Отмерь на план - и хаос построен:
     Где распыленность-рассыпанным строем,
     Где толпота-подобьем колонн.

     И вот тут-то запасный комаядный состав,
     Свой влет из резерва вытрубив резко,
     Режет глаза своим кивером (сталь),
     Управляя по плану случайным отрезком.

     И так проскакать впереди, как в парад,
     Чтобы дать осознать солдатне организацию,
     Вдруг на дыбу повернувшись к братцам,
     Грянуть - "Бригада, ура!"

     Но для этого структуру гарнизонного болотца
     Нужно подставить под свежую струю:

     Строить солдат в шеренгбвом строю
     Не по росту, а каждый раз - как придется.

     Таким образом, взвод, отделенье, звено
     Некогда не будут знать заране, кто в него заедут.
     И конник, не привязанный к своему соседу,
     Паники от строя не отличит под войной.

     Отсюда ясно: паники нет,
     Это тип измененного строя - и точка.
     Пока боец еще на коне,
     Сражение не кончено.

     Эту теорию всей своей жизни
     Пробовал пальцем на острие,
     Отбывая в Коломне, в Голте и Жиздре,
     Наступая на Сан и Острог.

     И теперь, не вмурованный больше в казармы
     С их казенной муштрой полинялых слав-
     Он искал своих собственных армий
     И в них королевский лавр.

     И в самом деле: Россия глуха,
     А чего-чего нет... Пшеница и ворвань,
     В поле лисица, в лесу глухарь,
     А коммуна нелепа, а царь нз дорван.

     И Запад придет разбазарить на колонии,
     Кроя ее карту шпорной звездой,
     Нэ армия Звсржа коннол колонной
     В какой-нибудь Кахетии обрубится в гнездо.

     И те, оборвавшись на этих хижинах,
     Оставят их в покое, даже станут покровительствовать
     И будет королем у них наемный хищник,
     Чужой по религии и по крови,

     Итак, он сидел, качаясь в тэг-ноте,
     Вздремнув под шушуканье болтовни сорочьей,
     Пока на стене раздев-глась тень
     И тело чернело в дыму сорочки.

     И вдруг в простенок тревожное: тук-тук.
     "Да-да?" "Послушайте, вы ничего не слышали?"
     "Нет, а что?" "Такой воющий звук,
     Длинный такой, пролетел над крышей".

     Дыханье снаряда, взорвавшись в дым,
     Отдало грох об гостиничьи ребра.
     "Голубчик, золотко, будьте жэ добреньки -
     Что ж это, боже мой... Воды..."

     Свечной язык зарывался в копоть,
     Стакан подзванивал, расплескивая поду;
     Жэнская тень в ставенном хлопанья
     Спешно одевалась и прыгала в воздух.

     Второй задув, осыпая окна,           _
     Дрызгнув, цокнул осколок о лад
     Медно-зеленых шеломов, и дрогнул
     Колокол около колокола.

     Зверж прошел в соседнюю дверь,
     И Тата в ужасе кинулась на плечи.
     "Ничего,, успокойтесь: Карл Зверж,
     Имею честь. Вы можете облечься".

     Но Тата ничего не понимала. Дрожа
     В чулках и панталошках, она жалась к офицеру.
     Контуженная улица, освистанная церковь,
     Скоког подков, гудеж горожан.

     Пузатый окуляр морского бинокля
     Стянул вокзал, шатавшийся от боя:
     Там хищно притушив свои стекла,
     По рельсам гильзой скользил бронепоезд.

     Облитые сталью башни под роспись
     Лениво курились дырами жерл,
     И по улице прыгала железная оспа,
     Наспех рыща жертв.

     Под самым окном, поперхнувшись пулей,
     Развалился прохожий, и смок рукав.
     Тата вскрикнула и в жмури уткнулась-
     И вдруг на талии заныла рука.

     Тата подумала: он маленького роста,
     Поэтому его ладонь пришлась на бедро.
     Отчего же он вздрогнул? И в челюстях дробь.
     "Разве вы боитесь?" - спросила просто.

     Потупился. Налившись, передвинулись уши.
     И вдруг она почувствовала, что совсем раздета.
     Вырвалась за ширма. "Там на столике груши,
     А я, я сейчас... Только гетры мои где-то?.."

     Третий раскололся в губернаторском дворце,
     Прорыв туннель в катаклизме судорог.
     Но Тата не заметила, занятая пудрой,
     В своем, теперь единственном, золотом жерсе.

     Встретились в зеркале. Экая красавица.
     Его все улыбало, но супясь через силу,
     Оттого, что и она краснела и косила,
     Понял, что и он ей нравится.

     И она. Она тоже. Поняла. Эго самое,
     То, о чем поется в романсе De morte"
     И еще в народных песнях, напр. "Ты коса ль моя".
     И ударил, лопнув, четвертый.

     Гай вбежал, широко дыша,
     С энергичной пастью, от бега запарясь.
     Из техноложьей куртки волохатая душа
     Распирала верблюжку, как парус.

     "Тата. Ффу-ты. Ох. Ну вот.
     Они еще думают, что я их пленник.
     Накинь манто, бежим на завод.
     Там переждем отступленье".

     Но ведь голос у Гая был суховат,
     Не такой, как у Звержа - в прокатистых дрожьях.
     Но ведь волосы тоже - степная трава,
     Не так, как у Звержа-ежик.

     И когда в автомобиле Улялаев и Зверж
     Ее укутывали от ресниц до пяток,
     Над самым базаром, выструивая взверть,
     Павлиний хвост расфуфырил пятый.

     Бежецк.
     Х- 1924.


ГЛАВА VIII

     Несмотря на эпидемию и пестроту наций,
     Юго-восточная группа
     В составе 1-й, 6-й и 13-той
     С успехом гремела Тулой и Крупном,

     Пока, наконец, в ночь на август
     В 20-м часу под "ура"
     Пал прокопченный в газах Буранск,
     Открывая ворота на Ханскую Ставку.

     Теперь положение было уже следующим:
     Тринадцатая армия занимала берег,
     Шестая линию Дюдюнька - Регельсберг
     До левого берега Ледыщи;

     Первая конная помещена в резерве
     В районе станции Рва,
     Где, вешая попутно мародеров на дереве,
     Заканчивала формирование.

     Группировке же главных сил неприятеля
     Можно было дивиться:
     В лоб 13-той гвардейские рати,
     Стрелковый корпус и Дикая Дивизия.

     Против 6-той-конница фон-Бервица,
     Офицерский Легион и туземная Армия,
     И, наконец, против Конной Первой
     Вся улялаевская ярмарка.

     И вдруг бряцнул струнами прокат:
     Телеграфная скоропись
     В точках и тире отдала приказ
     Из Конной выделить корпус.

     Означенный корпус именовать ЧОН
     Присвоением прав армии.
     Все вагоны-цветные, товарные
     Груженные тарой, также кирпичом,

     Освободить под ответ Чека
     Представить фамилии 2-х кандидатов
     Посты командарм комиссар тчк
     Командующий Ю-В Группы (дата).

     Но, покуда седлали гнедых зверей,
     Слух поспел об улялайской черни:
     Открыли фронт и заехали в рейд
     На территорию советских губерний.

     Через 2 часа Конармия в бой,
     Захватив еще не заживший плацдарм,
     А корпус в тыл по дорогам старым,
     Закрепив штаб за первой избой.

     В этой избе командарм Лошадиных,
     Грея над свечкой бутылку-"Боржом"
     Гладил на лавке исподние штаны
     И что-то щелкал столовым ножом.

     "Комиссар армии товарищ Гай,
     Который брился у иконы в черноту лика,
     Подошел, намыливая на щеку снега,
     С подтяжками, из-под рубахи пляшущими лихо.

     "Что ты тут строгаешь?" Командарм не отвечал.
     (Шутка ль дослужиться до этаких вершин!)
     Гай наклонился да так, что свеча
     Треснула о волосы, и увидел: вши.

     "Ну тебя к дьяволу-зачем же ножом?"
     "А чем же, хреном?" "Брось притворяться.
     Совсем обнаглел, хам". - "А ты - цаца?
     Тоже, подумаешь - больно нежон.

     Да и в обчем говоря, ты заткни свой нюх,
     Потому безо всякой точки живет".
     И тень командарма во весь живот
     Сытым торжеством напоминала свинью.-

     А утром, когда барабан пропел
     И голос пробил: "Командовать рысь",
     Лошадиных нагайку - и тень в репей
     Прянула точно рысь.

     В широких русских ноздрях азарт.
     Да! Несомненно - он воин, он призван.
     Рыщут злорадные в стрелках глаза
     О враге в природе тончайший признак:

     Если днем поднимаются болотные птицы
     И нервно кружатся в одиночку и парами-
     Значит проложен шаг армий,
     Рыщущих напиться.

     И болотца в пушице, чмокая галоп,
     Слепки с копыт отсосали на память:

     Сперва подковы ложились в нашлеп
     Всей дугой и двумя шипами.

     "Но вот поднялись на когти и в бтрепь
     Запятыми цапали киргизские ковры.
     Ясно: армия шла в рысь
     Линией колонн по три.

     Если вода остается в колодцах
     (А численность взвода человек тридцать),
     Значит - армия торопится колоться
     Кавалерийской рысицей.

     Таяла луна, дырявая, как сыр,
     Над степью выливалось ядреное ведро,
     Банда все нагоняла рысь
     Линией колонн по-три.

     Если в кострах красная кровь
     Из тонких веток хлещется в небо,
     Если пометом попахивает ров-
     Значит час, да и этого не было.

     И вот от костров по колесам тачанок,
     Ободами выбитым на тугом грунте,
     Конным карьером в погоне отчаянной
     Будет ухлопан унтер.

     "Аллюр!" И прижато лунное стремя,
     Игрой на гребенке натешится вихрь,
     И голов под галоп боевой строевик
     На тени не различит в стреми.

     Лошадиных был - топ-топ - командарм,
     При нем - топо-топ - комиссаром Гай.
     Армия ЧОНа мчала недаром,
     Свежей и свежей говорили луга.

     Вот они! на горизонте! линией рябою...
     Пала градом тревожная дробь:
     "Эска-дрон! Шашки к бою-
     Пики на бедро!"

     Но с утра и весь день через степь маяча,
     Сохраняя дистанцию в 10 верст,
     Укарабкивались бандитские клячи
     Под разбойничий свист, улюлю и порск.

     Пока на глаза мохнатой папахой
     Вхлобучится дикая ночь,
     И кони, отдувая глазничьи пахи,
     Повалятся с перепухших ног.

     А утром опять через степь маяча,
     Сохраняя дистанцию в 10 верст,
     Укарабкивались бандитские клячи
     Под разбойничий свист, улюлю и порск.

     Пока на глаза мохнатой папахой
     Вхлобучится дикая ночь,
     И кони, отдувая глазничьи пахи,
     Повалятся с перепухших ног.

     А утром опять через степь маяча,
     Сохраняя дистанцию в 10 верст,
     Укарабкивались бандитские клячи
     Под разбойничий свист, улюлю и порск.

     Пока на глаза мохнатой папахой
     Вхлобучится дикая ночь,
     И кони, отдувая глазничьи пахи,
     Повалятся с перепухших ног.
     ..............................................................
     А утром опять через степь маяча...
     (и т. д. до бесконечности).

     Одначе будя! Кажись, пошутили.
     Всего-то и виду, что конские лядви.
     План изменить: армию на две -
     Первой - Гай, второй - Лошадиных.

     Теперь уже лошадь пошла в оборот:
     Лошадиных гонит, а Гай в конюшни -
     Своих оставляет, крестьянских берет,
     И конь посвежел - не конючит.

     Уж банде нету ни в чох зарыться,
     Ни в балки обритого поля.
     И скачут тачанки и кавалеристы,
     Гоняя без корма и пойла.

     Конскую хватку корчит азарт
     Короче, короче, короче.
     Над ними кричал вороний базар
     Калыгами черных урочищ.

     Это было славное время для волчих,
     Когда везде ночевала падаль,
     И они уже не шли на берег Алчи,
     Где их стерегла - опасность.

     Семьдесят верст отскакали ночью,
     И вот уже виден один из задних
     И видно - к тылу подъехал всадник
     И жеребец хохочет.

     Банда стала. В мокрых от рос
     Полях седых и бурых
     Пар, как войско, толпился и рос
     Орлиной горбью плащей и бурок.

     Банда стояла. Впереди хутор
     С высоким загоном для бычьих боен.
     Таяла луна. Кукаречье утро.
     Здесь. Будет. Бой.

     Тихие ямы, полные неба,
     Изредка вздрагивающие рябью,
     Синели в лысинах русого хлеба,
     Где заблудился северный рябчик.

     И, черкнув горизонтом таинственный град
     Из красного солнца и сизого дыма,
     Земля опускала восточный край
     Торжественно-неудержимо.

     И вот на виду, от пыли опухши,
     Дали поворот пулеметные тачанки,
     Потом синеватое рыло пушки
     Вставало с бугра меж кустарников чахлых.

     Одинокий хлопец отчаянной жизни
     Помчал было на чоновцев конские зубы...
     Но снова все тихо. И зрели арбузы,
     Хоть им не пойти уж товаром на Нижний.

     И вдруг сбоку вспыхнул букет
     Голубовато-лиловых туманов
     И, плотным бу! отрывисто грянув,
     Седыми ноздрями повис на суке.

     И махом орла в какую-то дыру
     Потянуло струной теченье впросонняце.
     Секунда. Другая. Третья - и вдруг:
     Кррах-дзий! Извержение солнца.

     А в небе высился сизый чертог,
     Зловеще пропитываемый алым:
     По телу солнца черной чертой
     Величественно земля оседала.

     И снова сбоку вспыхнул фонарь
     Голубовато-лилового дыма,
     Оплыл и подул бородою мимо,
     Линяя на желтый и серый тона.

     И снова и снова вспыхнул ожог
     Один у мара, другой за мар уж-
     Зеркало свистнуло из ножон -
     "В атакуу... Марш-марыш..."

     Но тут в самое мясо, в центр,
     С обоих флангов врагов
     Под четкий чавк пулеметной ленты-Огонь!..

     Да еще в дымовых разворотах
     Дунул шрапнельный загвоздень
     И, выбив, как зубы, конские роты,
     Осыпал красные звезды.

     Но уж первый эскадрон
     Проскочил за треугольник -
     Хряск рубки, топота дробь,
     Замаха тугое раздолье.

     Под-ноги рванулся наливаясь колеса блеск.
     Гай привскочил-рраз-прыжок.
     Встала голова-и наган прожег,
     Встала голова-ледянул саблей.

     Эга голова все одна и та ж-
     Сейчас покрупней, а другой раз поплоше,
     Иногда она подымалась на этаж,
     И тогда под ней была лошадь.

     Зернистыми икринками на очках кровь,
     Но каждый раз голова вставала,
     И снова и снова срубы овала,
     Так что это казалось игрой.

     И вдруг из хутора в пороховой туче
     Под рев барабанов и дребезг литавр
     Выехали банды, и бухот летучий
     Жужжал и звенел стебельками атав.

     И страшен был затонувший склон,
     Серые перья праха топыря:
     Ибо длина поднятой пыли
     Равна глубине колонн.

     Тогда началось отступление,
     Бешеная шпорь.
     Банда,известно, не берет пленных,
     Срубает отселя да по этих пор.

     А ежели берет - вырезает серпы
     Из спин да грудей - имеется опыт.
     И от ужаса смокла на теле сарпинка,
     А сзади бубухал тупой топот.

     Гай отставал. Он кобылу измучил.
     И, оглянувши с предсмертной тоской,
     Видит в трепле нелепых чучел-
     Мирно скачет рогатый скот.

     А на горизонте бандитские орды
     Мчались, удирая, подобрав пузон.
     Что это значит? Так это фортель?
     Тактика Звержа? Ну и позор...

     Русский солдат зубоскал и гаер-
     Беда перед ним оказаться балдой.
     И чоновцы, прядая, под сдержанный галдеж
     Исподлобья понуро следили за Гаем.

     А Гай оседал, сутулый и грозный.
     (Из ума не выходил этот проклятый немчик.)
     И вдруг см