такое же
природное явление, как и любое другое, и рассматривается с помощью тех же
"физических" (или - у пифагорейцев - "числовых") методов, как и всякий
другой природный процесс. И только у софистов возникает специальный интерес
и к тому, как совершается познавательный процесс, и к тому, как и по каким
специфическим законам протекает жизнь сознания и с помощью каких средств
можно влиять на нее в нужном направлении.

С этой новой точки зрения исследуют теперь софисты и язык. Характерно, что
язык в качестве предмета теоретического исследования (филология и
грамматика) выступил именно в тот период, когда он стал также важнейшим
практическим орудием воздействия на сознание, т.е. когда стало складываться
и культивироваться искусство словесных изощрений. Интересно также отметить,
что софисты занимались изучением не только языка, но и литературы, так что,
как говорит Лосев, "их можно даже назвать первыми представителями
греческого литературоведения"11. Во всяком случае, ко времени софистов
появилось то, что мы теперь называем литературной критикой, причем
критическому анализу подвергалось не только творчество тех или иных поэтов,
но и мифологические сюжеты. Именно литературной критикой можно назвать
суждения Горгия об Эсхиле (В 24), Крития - об Анакреоне (В 1) или Протагора
- о Гомере (А 29). Характерно при этом, что многие из софистов сами были
поэтами; так, Гиппий, по сообщениям древних авторов, был мастером в
различных литературных жанрах, Антифонт писал стихи и трагедии (А 4, 6, 9).

Все эти факты свидетельствуют о том, что предпосылкой появления как
языково-филологических, так и литературно-критических изысканий является
развитая рефлексия по поводу сущности и законов жизни самого сознания: оно
полагается теперь как специфическая действительность. Анализ языка,
мифологии, литературы предполагает, как видим, весьма развитую рефлексию
сознания о себе самом - рефлексию, осуществляемую как с теоретическими, так
и с практическими целями.

Таким образом, если интерес прежней, дософистической науки и философии был
направлен на изучение бытия, то интерес софистов направлен прежде всего на
выделение сознания как специфической реальности. Цицерон говорит о
Сократе12, что тот свел философию с небес в города и дома, но это же
относится равным образом ко всему греческому Просвещению, а значит, к
софистам. Деятельность софистов действительно осуществлялась на городских
площадях, в народных собраниях, в политических спорах и диспутах, на
ораторских трибунах. Софисты - это "и философы, и ораторы, и драматурги, и
поэты, и учителя красноречия, и дипломаты, и представители специальных
дисциплин, и актеры на своих ораторских трибунах, и воспитатели молодежи, и
законодатели, и профессиональные политики, и веселые анархисты, которым все
нипочем..."13.

Социально-исторические предпосылки греческого Просвещения

Анализ деятельности софистов позволяет показать, что развитие науки
определяется не только теми, кто непосредственно создает научные теории или
делает открытия, - не в меньшей степени развитие науки зависит и от тех,
кто оказывает влияние на изменение самих методов мышления, способов подхода
к предмету. Это влияние может исходить из самых разных сфер жизни
культурно-исторического организма; но если оно настолько сильно и глубоко,
что способно изменить структуру сознания, то оно, несомненно, окажет
влияние и на развитие науки.

Именно такой характер имела деятельность софистов. Эта деятельность
знаменовала собой важный рубеж в жизни древнегреческого общества, не
случайно она совпала с эпохой высшего развития афинской демократии. В
Греции VI в. до н.э. мы наблюдаем постепенное разложение традиционного типа
социальности, который, видимо, вначале не очень существенно отличался от
традиционных обществ Востока, где было более или менее жесткое разделение
сословий, каждое из которых имело свой веками установившийся уклад жизни и
передавало как этот уклад, так и свои навыки и умения по традиции из
поколения в поколение. В качестве той формы знания, которая была общей для
всех сословий, выступала мифология, она и была той формой, которая
объединяла все сословия в одну общность. Насколько можно судить по
историческим документам, ни одно сословие не выступало как "сословие
всеобщности", функция которого - связывать между собой все остальные. Даже
сословие жрецов как на Востоке, так и в архаической Греции, хотя оно и
осуществляло функции объединения, было прежде всего отдельным сословием со
своими особыми задачами: жрецы приносили жертвы, делали предсказания,
толковали изречения оракула. В этом смысле можно сказать, что религиозное
сословие не было еще в полной мере сословием всеобщности, и, хотя
принесение жертв было действием, объединяющим всех, чьим богам эти жертвы
приносились, сама акция жертвоприношения была такой же сословной
обязанностью жреца, как постройка кораблей - обязанностью корабельного
мастера, а изготовление посуды - делом гончара. Именно эту сторону дела
имеет в виду Гегель, когда говорит, что "религия не была у греков
учительницей, так как она не была предметом преподавания"14.

Особенностью древних традиционных обществ того периода, когда еще не
возникли ни мировые религии, такие, как буддизм, христианство, ислам, ни
философские учения, ни наука в собственном смысле слова, было, по-видимому,
отсутствие того слоя людей, того сословия, которое имело бы в качестве
своей социальной функции осуществление связей между другими сословиями.

Тут мы можем провести одну характерную аналогию. Точно так же, как в
древних традиционных обществах была очень малая потребность в экономическом
посреднике между разными сословиями - купце, торговце, так же мала была
потребность и в духовном посредничестве между ними, т.е. в такой прослойке,
задачей которой было бы производство всеобщей формы сознания. Всеобщая
форма сознания была представлена в мифологии, и древние певцы и сказители,
не выступавшие как специальное сословие, выполняли эту функцию
"посредничества". И точно так же, как по мере разложения традиционного типа
обществ возрастает роль экономического посредничества, появляется целое
сословие торговцев, менял и т.д., возрастает потребность и в
"посредничестве духовном", посредничестве в сфере знания. Не случайно
Платон характеризует софистов как "купцов", т.е. тех, "кто скупает знания
и, переезжая из города в город, обменивает их на деньги"15. Софист, по его
мнению, - это "что-то вроде торговца или разносчика тех припасов, которыми
питается душа"16.

Эта аналогия проводится Платоном вполне сознательно, и она не так уж далека
от истины: Платон видит в софистах посредников между теми, кто создает
знание, и теми, кто нуждается в нем. "...Софистика, - говорит Платон, -
оказалась искусством приобретать, менять, продавать, торговать вообще,
торговать духовными товарами, а именно рассуждениями и знаниями,
касающимися добродетели"17.

В традиционных обществах способ передачи знания происходил преимущественно
"по вертикали", т.е. от поколения к поколению. Циркуляция знаний от
сословия к сословию, т.е. "по горизонтали", была, видимо, очень
незначительной. Различные ремесленные "цехи" жили каждый своей почти
замкнутой жизнью.

Кстати, именно в рамках такого типа обществ первоначально развивавшаяся
математика как раз и выступала как один из видов ремесла,
технико-практического искусства, которому обучалось определенное сословие -
в Египте, например, сословие писцов.

Появление в Греции VI в. до н.э. философии свидетельствовало о том, что
традиционное общество здесь начало разлагаться. Пожалуй, уже в лице первых
философов, досократиков, мы имели самую раннюю форму, в какой выступало
сословие всеобщности. Но, конечно, им было еще очень далеко до той
развитой, зрелой формы, в какой это сословие всеобщности предстало в лице
софистов.

Хотя между первыми греческими философами и софистами временной интервал
совсем небольшой (Протагор родился около 480 г. до н.э. и был младшим
современником Левкиппа и старшим - Демокрита), нельзя не отметить, что
социально-политическое развитие Греции в этот период протекало настолько
бурно, что даже полвека могли нести с собой большие изменения. "Греческая
культура V в. до н.э., - пишет Лосев, - поражает всякого историка - да и не
только историка - необычайно быстрым переходом от расцвета к упадку. В
начале века перед нами еще юный полис рабовладельческой демократии, успешно
побеждающий деспотическую Персию, в середине века - небывалый расцвет, о
котором до сих пор не может забыть культурное человечество, расцвет всего
на несколько десятилетий, а уже во второй половине века - это разложение,
трагическая Пелопоннесская война, конец старых идеалов, захватнический
колониализм Афин и аристократическое предательство Спарты, выступившей
против Афин в союзе с деспотической Персией"18.

Этим бурным общественно-политическим развитием объясняется и необычайно
напряженное развитие греческой философской мысли, прошедшей немногим больше
чем за столетие несколько важнейших этапов.

Софисты появились и могли появиться только тогда, когда развитие греческой
демократии уже сильно размыло те границы, которые существовали между
сословиями. Оно, таким образом, разрушило прежние каналы трансляции если не
технических навыков и ремесленных "рецептов", то бытового уклада и
ценностных установок, ранее не подвергавшихся никакой рефлексии. Индивид
почувствовал себя уже не просто членом своего "цеха", а самостоятельным
лицом и осознал, что все, прежде принимавшееся им на веру, должно быть
подвергнуто критике. Субъектом же критики и последним основанием всякой
достоверности он стал теперь считать самого себя как индивида. Вот это
выделение индивида как самостоятельной реальности и было той почвой, на
которой только и могла появиться софистика. Несомненно, софисты
способствовали дальнейшему развитию индивидуализма, релятивизируя все то,
что прежде выступало в качестве традиционных истин. Софисты были в Греции
особым слоем, если даже не особым сословием, осуществлявшим функцию
связывания воедино всех остальных групп и индивидов; не случайно
политическая деятельность и подготовка к ней была одним из основных занятий
софистов19.

Потребность в образовании, которую таким путем удовлетворяли софисты,
возникла, как видим, потому, что произошло переключение с трансляции знания
"по вертикали" на трансляцию его "по горизонтали". Образование приходит на
место обычаев.

В этом смысле очень показателен тот конфликт, в который часто вступали
софисты с отцами своих учеников и который нам хорошо знаком в связи с
судьбой Сократа: авторитет отцов, веками освященный и незыблемый в
патриархальных обществах, переходил к софистам, учитель теперь призван
заменить собой отца, он становится "духовным отцом" своего ученика. Это -
столкновение двух цивилизаций, двух взаимно исключающих укладов жизни:
традиционного, где начало "родовое" и "образовательное" еще соединены, где
"род" и "смысл" слиты воедино, а потому род (отец) открывает человеку, как
ему следует жить, учит его и ремеслу, и смыслу жизни, - и нового,
"рационального", где род уже отделен от "смысла", где "смысл" выделился в
самостоятельную сферу и принял облик учителя, взывающего не к родовому, а к
разумному началу своего ученика. А отец, как воплощение "рода", должен
теперь занять подчиненное место, он может теперь разве что передать сыну
свои технические навыки, свое искусство, ремесло, но не свои "ценности", не
"смысловые структуры". Что почитать, а что презирать, что любить, а что
ненавидеть - все это теперь ученик узнает от своего учителя.

Даже обучение чисто хозяйственным навыкам, умению управлять своим домом,
т.е. первейшее, чему раньше учил отец своего сына, теперь становится делом
учителя - софиста. Вот характерное рассуждение об этом Протагора в
одноименном диалоге Платона: "Когда Гиппократ придет ко мне, я не сделаю с
ним того, что сделал бы кто-нибудь из софистов: ведь те просто обижают
юношей, так как против воли заставляют их, убежавших от упражнений в
науках, заниматься этими упражнениями, уча их вычислениям, астрономии,
геометрии, музыке... а тот, кто приходит ко мне, научится только тому, для
чего пришел. Наука же эта - смышленость в домашних делах, умение наилучшим
образом управлять своим домом, а также в делах общественных: благодаря ей
можно стать всех сильнее и в поступках, и в речах, касающихся
государства"20.

По-видимому, мы здесь имеем двусторонний процесс, выделение особой области
общественной деятельности, где индивид выступает как представитель
всеобщего, а именно области политической жизни как таковой, и превращение
сословий, имевших прежде свои нравы и свой уклад, в нечто частное и
особенное. Поскольку этот уклад и эти нравы носят традиционный, древний,
как бы естественно сложившийся характер и не подлежат обсуждению и критике,
постольку они теперь воспринимаются как нечто косное, навязанное индивиду
извне, не прошедшее суда его сознания, от чего необходимо освободиться.

Одним словом, индивид как представитель всеобщего действует теперь в другой
сфере, нежели та, в которой он действует как представитель особенного
сословия. Вот как об этом разделении всеобщего и частного начал говорит
Сократ в платоновском диалоге "Протагор": "...Я вижу, что когда соберемся
мы в Народном собрании, то, если городу нужно что-нибудь делать по части
строений, мы призываем в советники по делам строительства зодчих, если же
по корабельной части, то корабельщиков, и так во всем том, чему, по мнению
афинян, можно учиться и учить; если же станет им советовать кто-нибудь
другой, кого они не считают мастером, то, будь он хоть красавец, богач и
знатного рода, его совета все-таки не слушают... Значит, в делах, которые,
как они считают, зависят от мастерства, афиняне поступают таким образом.

Когда же надобно совещаться о чем-нибудь касающемся управления городом, тут
всякий, вставши, дает совет, будь то плотник, медник, сапожник, купец,
судовладелец, богатый, бедняк, благородный, безродный, и никто его не
укоряет как того, что, не получив никаких знаний, не имея учителя, такой
человек решается все же выступать со своим советом..."21

Сократ в своем рассуждении исходит из того, что, хотя "мастерство"
(сословное "умение") и общественные дела, касающиеся в равной мере каждого
гражданина (всеобщая сфера) и разделены, никакой "науки" применительно к
сфере общегражданских дел быть не может, ибо, если человек учится
определенному ремеслу, то учиться "управлению городом" невозможно и не
нужно. Протагор, напротив, доказывает Сократу, что коль скоро политические,
общегосударственные дела существуют, то искусству вести их так же нужно
учиться, как и всякому другому мастерству. И учителями в этом деле как раз
и являются софисты. Наука же их состоит прежде всего в том, чтобы сделать
людей образованными в гражданском отношении, а это понятие в софистике
приобрело двойственный смысл. С одной стороны, сделать человека
образованным означало научить его убеждать в своей правоте
соотечественников, независимо от содержания защищаемой позиции, и в этом
выразилась релятивистская подоплека принципа отнесенности всякой истины к
субъекту: произвол индивида становится здесь руководящим принципом. Умение
найти основание для любого утверждения - это то, за что критиковали
софистов Сократ и Платон, упрекая их в том, что они поощряли частные
интересы, умея с помощью тонкой аргументации представить частный интерес
как всеобщий.

С другой стороны, как можно видеть из рассуждений Платона, софисты
волей-неволей прокладывали путь к новой форме всеобщности - той, которую
пытался найти ученик софистов - Сократ: они прокладывали путь к обретению
такого знания, которое хотя и было бы опосредовано субъективностью
индивида, но не сводилось бы к ней. Именно деятельность софистов,
релятивизировавшая все предшествующее знание, положила начало поискам новых
форм достоверности знания - таких, которые могли бы устоять перед судом
критического сознания.

Элеаты и софисты содействовали превращению досократовского, еще во многом
метафорического, способа мышления в логический способ мышления, характерный
для послесократовской мысли. Логическая расчлененность понятий и метод
доказательства - вот те важнейшие приобретения, которыми обогатилась
научная и философская мысль, пройдя через горнило апорий Зенона и
релятивизирующей критики софистов.

В лице софистов и затем Сократа философская мысль античности перешла от
объективного изучения бытия к рассмотрению субъективной стороны
познавательного процесса - к самому человеку и его сознанию. Это событие
оказалось весьма плодоносным для дальнейшего развития философии и науки,
благодаря ему наука приобрела новые методы и открыла для себя новые
предметные области знания. Даже те естественнонаучные и математические
теории, которые были созданы раньше, получили теперь новое обоснование и
были включены в новую, иначе организованную систему понятий, и тем самым
получили новое звучание.

Сократ: индивидуальное и надындивидуальное в сознании

Критика софистов положила конец непосредственному знанию: она требовала
рефлексии, опосредствования, проверки всякого утверждения, требовала
выносить на суд всякое непосредственное наблюдение, бессознательно
приобретенное убеждение или дорефлективно сложившееся мнение. Софистика
истребляла все непосредственное, воевала против всего того, что жило в
сознании людей без удостоверения его законности. Отныне право на жительство
имело только такое содержание, которое было допущено в сознание самим этим
сознанием; все же, что проникло в него не этим законным путем, а через
какие-то неконтролируемые сознанием каналы, т.е. то, что было усвоено
бессознательно, должно быть исторгнуто как недостоверное, неистинное, а
потом, может быть, частично и впущено назад - после проверки. В этом
состоял радикальный рационализм софистики, который роднит ее с
новоевропейским Просвещением.

Но что это за инстанция - мое сознание? Что значит "Я"? В чем состоит
принцип, в соответствии с которым сознание осуществляет проверку всякого
утверждения?

Судя по тому, что сообщают о софистах древние источники, среди них была
очень сильна тенденция рассматривать субъект знания, рефлектирующее Я,
судящую инстанцию как отдельного, обособленного индивида, наделенного
известной чувственной организацией и ею определяемого. Так, по крайней
мере, изображает позицию софистов Платон в диалоге "Теэтет". Протагор, один
из наиболее выдающихся софистов, следующим образом формулирует принцип
субъективной обусловленности всякого знания: "Мера всех вещей - человек,
существующих, что они существуют, а не существующих, что они не
существуют"22. То, что сознание здесь рассматривается прежде всего как
носитель субъективности, можно заключить из дальнейших разъяснений Платона:
"...он (Протагор. - П.Г.) говорит тем самым, что-де какой мне кажется
каждая вещь, такова она для меня и есть, а какой тебе, такова же она, в
свою очередь, для тебя"23. Если в самом деле наше знание определяется
исключительно чувственным восприятием, которое всегда носит индивидуальный
характер, то невозможно обнаружить никакой объективной характеристики
предмета самого по себе, а только такая характеристика имела бы значение
для всех познающих независимо от их индивидуальности.

При таком понимании рефлектирующей инстанции, т.е. человеческого "Я",
рационализм софистов оборачивается в теории познания релятивизмом и
скептицизмом, а в сфере нравственности, практического действия - произволом
индивидуума, руководствующегося чувственными склонностями и не знающего
иного верховного начала, кроме частного интереса.

Эта тенденция софистики, которая обнаружилась очень скоро, вызвала
оппозицию по отношению к ней, но оппозицию двоякого рода. С одной стороны,
раздавались критические голоса против самого принципа рефлексии, в защиту
непосредственных, т.е. традиционных ве