тафизические идеалисты" так агрессивно отстаивали тезис о глобальных познавательных возможностях философии, что ответом стало не менее решительное отрицание всякой самоценности философии как теоретического знания. И многие мыслители после Гегеля делали упор на понятии практики и отрицали возможность метафизики в смысле всеобъемлющей или самодостаточной теоретической картины мира. Эта тенденция постгегелевской немецкой философии XIX в. усиливалась еще и тем, что даже в учениях "метафизического идеализма" много говорилось о "примате практического разума" - традиция, восходящая к Канту, который в от-

14

личие от ряда его последователей всегда помнил о границах теоретического познания. Фихте в некоторых отношениях даже усилил эту тенденцию, а Шеллинг в известном смысле перевел ее в плоскость религиозной практики. Строго говоря, лишь Гегель выступил с позиций панлогизма. Но именно его влияние было определяющим. Сверхоптимистичная в вопросе о познаваемости бытия, философия Гегеля сыграла роль мощной плотины, которая, однако, рано или поздно должна была быть прорвана. И когда это произошло, Европа оказалась наводнена практической философией, к разновидностям которой относится не только марксизм с его тезисами о практике как критерии истины и необходимости деятельного изменения мира пролетариатом (в статье 1983 г. "Философия и идеология" Коплстон утверждал, что марксизм так много говорит о социальной практике, что заслуживает скорее названия идеологии, чем философии), но также и "философия жизни", бурно расцветшая в самых разнообразных формах во второй половине XIX в. Теоретическому вообще и философии в частности теперь - в отличие от XVII и XVIII вв. - отводилась лишь служебная роль, что не могло не привести к последствиям, имевшим релятивистский характер для европейской культуры в целом и проявившимся, правда, уже в XX в.

Все эти и другие процессы выразительно показаны Коплстоном. Особое внимание он уделяет реакции на метафизический или спекулятивный идеализм. К числу его критиков он относит и Шопенгауэра. Такое решение не удивит отечественного читателя, так как у нас было принято рассматривать Шопенгауэра в курсе новейшей философии, после "немецкой классики" - Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля и даже Фейербаха. Однако у Шопенгауэра и Шеллинга или Гегеля, разумеется, гораздо больше общего, чем, скажем, у Шеллинга и Фейербаха. Шопенгауэр развивает те же самые концептуальные схемы, что и великие немецкие идеалисты. Как Гегель, к примеру, писал об отчуждении абсолютной идеи в природу, с последующим возвращением ее к себе в человеческом познании, так и Шопенгауэр показывал, как мировая воля, успешно замещающая гегелевскую абсолютную идею, "объективирует" себя в человеке, призвание которого состоит в том, чтобы "успокоить" ее, познав ее истинную природу. Можно возразить, что мировая воля Шопенгауэра иррациональна и что ее нельзя смешивать с логически прозрачной абсолютной идеей. Однако, не говоря уже о том, что наличие замкнутого мирового цикла у Шопенгауэра позволяет считать движение мировой воли осмысленным, а значит, не полностью иррациональным и что Гегель не отрицал существование волевого начала у абсолютной идеи, данные различия вполне можно

15

истолковать в контексте "семейного сходства" этих систем. Идеи Шопенгауэра не сильнее отличаются от концепций Гегеля, чем взгляды Гегеля от воззрений Шеллинга, особенно если говорить о поздней "положительной философии" последнего. И Коплстон, кстати говоря, не отрицает глубокого сходства идей Шопенгауэра и метафизических идеалистов. Тем не менее он имеет право поместить первого в число критиков Фихте, Шеллинга и Гегеля - и не только потому, что Шопенгауэр очень резко отзывался о них, но и в силу сциентистско-гипотетического "привкуса" его системы, который на деле гораздо больше, чем его волюнтаризм, отделяет его от спекулятивных идеалистов и роднит его с "индуктивными метафизиками", пришедшими в философию из науки и достаточно подробно характеризуемыми Коплстоном. Что же касается Фейербаха, то он вместе с Марксом и Энгельсом попадает в число тех, кто, по мнению Коплстона, "трансформировали идеализм" в середине XIX столетия. Эта трансформация на деле означала крах абсолютного идеализма. В образовавшемся свободном интеллектуальном пространстве возникли самые разнообразные направления, объединяемые Коплстоном в несколько расплывчатую рубрику "позднейшие течения мысли". Эти течения выталкивают Коплстона в XX в., философские перспективы которого рассматриваются в последней главе тома - "Прошлое и будущее". Здесь также представлен краткий анализ взглядов Брентано, Гуссерля, Хайдеггера и Н. Гартмана.

Особое место в книге Коплстона занимают главы о С. Кьеркегоре и Ф. Ницше. Казалось бы, такой сухой аналитик, как Коплстон (речь, разумеется, идет исключительно о его историко-философском имидже), должен в принципе отвергать эмоциональные учения, выдвигавшиеся упомянутыми философами, или просто не воспринимать их. На деле эти главы едва ли не самые удачные во всей книге. Возможно, здесь, как и в случае не менее интересной главы о марксизме, отчасти сработал принцип "взгляда со стороны". Коплстон дает содержательный анализ учений Кьеркегора и Ницше, показывая, что особенно важно, эволюцию их воззрений, о чем почему-то иногда забывают в нашей историко-философской литературе.

И коль скоро мы коснулись отечественной историко-философской традиции, попробуем представить, какое место может занять данная работа Коплстона в общем массиве литературы, имеющейся на русском языке, по немецкой философии конца XVIII - XIX в. Чтобы ответить на этот вопрос, надо сказать несколько слов о наиболее заметных из историко-философских работ учебного профиля, появившихся в последние десятилетия (отметим, что на отечественном книжном рынке присутствуют также переводы класси-

16

ческих трудов К. Фишера, В. Виндельбанда, Б. Рассела и др.). Так или иначе, но если говорить о более или менее современных исследованиях, то большой популярностью среди студенчества пользуется сейчас четырехтомник итальянских авторов Дж. Реале и Д. Антисери "Западная философия от истоков до наших дней". Четвертый том этой книги "От романтизма до наших дней" (русский перевод - 1997 г.) во многом перекликается с работой Коплстона. Как и у Коплстона, анализ начинается с романтиков (у Коплстона эта тема обсуждается во введении к книге) и Фихте и проходит примерно по тем же ключевым фигурам. Следует, однако, иметь в виду, что работа Реале и Антисери не очень вписывается в классическую концепцию учебных пособий. Это скорее симбиоз справочника и краткой хрестоматии, причем при изложении мнений философов авторы обильно цитируют и суждения других историков философии, в том числе Коплстона. Конечно, и сам Коплстон говорил, что видит свою задачу скорее в "утилизации" достижений современной историко-философской науки, чем в сочинении оригинальных интерпретаций учений известных мыслителей. Но в любом случае он был профессионалом - как в истории философии, так и в самой философии. Еще одно известное пособие ("История философии. Запад - Россия - Восток". Т. 1 - 4. М., 1995 - 1999) подготовлено в основном учеными Института философии РАН под ред. Н. В. Мотрошиловой и А. М. Руткевича. Седьмому тому "Истории философии" Коплстона соответствуют части второго и третьего тома указанного издания. Несмотря на небольшой объем соответствующих разделов, в несколько раз уступающих по этому параметру главам учебника Коплстона, в книге помимо обобщений главных теоретических заслуг выдающихся мыслителей содержится полезный биографический материал. Более детально теоретические аспекты учений немецких философов конца XVIII-XIX в. разработаны в учебниках А. В. Гулыги, В. Н. Кузнецова, А. Ф. Зотова и Ю. К. Мельвиля. "Немецкая классическая философия" (М., 1986) А. В. Гулыги подкупает живым языком и свободной манерой изложения, а "Немецкая классическая философия" (2-е изд. М., 2003) В. Н. Кузнецова в наибольшей степени адаптирована к реальному учебному процессу. Однако эти книги не охватывают немецкой философии середины и второй половины XIX в., что, впрочем, восполняется наличием обстоятельного учебника А. Ф. Зотова (2001) и ряда других изданий. В общем, нельзя сказать, что перевод книги Коплстона "От Фихте до Ницше" заполнит существующий вакуум. Такового не существует, что, однако, не означает, что эта книга попадает в уже насыщенную среду. Дефицит учебных пособий по-прежнему ощутим, и упомянутые выше работы отечественных авторов (рав-

17

но как перевод книги Реале и Антисери) в силу их немногочисленности смогли лишь смягчить ситуацию. Для полного удовлетворения потребности в учебниках нужны дальнейшие усилия как переводческого, так и авторского плана. Можно надеяться, что "История философии" Фредерика Коплстона на русском языке внесет определенный вклад в создание плодотворной конкурентной среды, что в свою очередь будет способствовать дальнейшему развитию историко-философской науки в России.

Книга Коплстона снабжена не очень большим, но, как говорится, полезным списком литературы, который, однако, не содержит русскоязычных изданий. Кроме того, литература, упоминаемая Коплстоном, естественно, не охватывает новейших работ по немецкой философии конца XVIII - XIX в., а также некоторых собраний сочинений ее основных представителей, появившихся в последние десятилетия. Чтобы хотя бы частично восполнить этот пробел, в настоящее издание включен краткий дополнительный список литературы, который читатель сможет найти в конце книги. Кроме того, для удобства использования ссылок Коплстона на тексты немецких философов, а также цитат высказываний последних они продублированы - при сохранении, как правило, коплстоновского прочтения - указаниями (в квадратных скобках) страниц русских переводов, если таковые имеются в современных книжных изданиях на русском языке. Цифры в квадратных скобках означают по порядку - номер издания в дополнительном списке литературы, том (в случае наличия нескольких томов), страница.

Перевод книги Коплстона выполнен по изданию: Copieston Frederick. A History of Philosophy. Volume VII. Fichte to Nietzsche. London: Burns and Oates Limited, 1965 (First published - 1963).

В. В. Васильев











ПРЕДИСЛОВИЕ

Поскольку шестой том этой "Истории философии" закончился на Канте* [1], было бы естественным начать настоящий том с обсуждения посткантовского немецкого идеализма. Затем я мог бы обратиться к философии первой половины XIX столетия во Франции и Великобритании. Но по размышлении мне показалось, что немецкая философия XIX столетия вполне могла бы рассматриваться сама по себе и что это придало бы данному тому большее единство, чем могло бы получиться в ином случае. Фактически единственным ненемецкоговорящим философом, рассматриваемым в этой книге, является Кьеркегор, писавший на датском.

1 Здесь и далее "звездочками" обозначены ссылки на примечания переводчика, которые помещены в конце книги. - Ред.


Этот том получил название "От Фихте до Ницше", поскольку Ницше является последним всемирно известным философом, рассматривающимся достаточно подробно. На деле этот том вполне можно было бы назвать "От Фихте до Хайдеггера", и не только потому, что в нем упомянуты многие философы, по времени жившие позже Ницше, но и поскольку в последней главе дан беглый обзор немецкой философии первой половины XX в. Но я подумал, что название "От Фихте до Хайдеггера" могло бы ввести в заблуждение будущих читателей. Ибо оно предполагало бы, что философы XX столетия, такие, как Гуссерль, Н. Гартман, Ясперс и Хайдеггер, рассматриваются, так сказать, сами по себе, таким же образом, как Фихте, Шеллинг и Гегель, тогда как в действительности они кратко обсуждаются для иллюстрации различных представлений о природе и границах философии.

В настоящей работе присутствует одно или пара отличий от образца, которому я обычно следовал в предыдущих томах. Вводная глава трактует только об идеалистическом движении, и поэтому она была помещена в первую часть, а не предпослана ей. Кроме того,

19

хотя в последней главе высказан ряд ретроспективных соображений, здесь также, как уже было отмечено, присутствует предварительный обзор идей первой половины XX столетия. Поэтому я назвал эту главу "Прошлое и будущее", а не "Заключительный обзор". Помимо причин обращения к мысли XX в., приведенных в самом ее тексте, имеется и та причина, что я не собираюсь включать в эту "Историю" какого-либо полномасштабного рассмотрения философии этого столетия. В то же время я не хотел резко обрывать том, вообще без каких-либо ссылок на последующие разработки. В итоге, вероятно, можно заметить, что было бы лучше вообще ничего не говорить об этих разработках, чем делать несколько схематичных и неадекватных ремарок. Однако я решил рискнуть подвергнуться критике.

Для экономии места я ограничил библиографию в конце книги общими работами, произведениями наиболее важных мыслителей и работами о них. Что же касается менее важных философов, многие из их сочинений упоминаются в соответствующих местах текста. Учитывая количество философов XIX в. и их публикаций, а также обширную литературу по ряду важных персоналий, о чем-то вроде подробной библиографии не может быть и речи. В случае мыслителей XX в., затронутых в последней главе, некоторые из книг указаны в тексте или сносках, но развернутая библиография не дается. Помимо проблемы с местом я чувствовал, что будет неадекватным, к примеру, давать библиографию по Хайдеггеру, когда о нем сделано лишь краткое упоминание.

Я надеюсь посвятить следующий том, восьмой в этой "Истории", некоторым аспектам французской и британской мысли XIX столетия*. Но я не собираюсь забрасывать свою сеть дальше**. Вместо этого я планирую, при благоприятных обстоятельствах, в дополнительном томе обратиться к тому, что может быть названо философией истории философии***, т.е. скорее к размышлению о развитии философской мысли, чем к рассказу об этом развитии.

Последнее замечание. Один дружелюбный критик высказал соображение, что этой работе в большей степени подходило бы название "История западной философии" или "История европейской философии", чем "История философии" безо всяких дополнений. Ведь здесь не упоминается, к примеру, индийская философия. Этот критик был, конечно, совершенно прав. Но я хочу отметить, что отсутствие восточной философии является ни недосмотром, ни следствием какого-либо предубеждения автора. Составление истории восточной философии - работа для специалиста, требующая знания соответствующих языков, которым я не обладаю****. Брейе включил том по восточной философии в свою "Histoire de la philosophie"*, но он был написан не самим Брейе.

20

Наконец, я с удовольствием выражаю благодарность Oxford University Press за их любезное разрешение цитировать сочинения Кьеркегора "Точка зрения" и "Страх и трепет" в соответствии с опубликованными ими английскими переводами и Princeton University Press - за подобное разрешение цитировать его произведения "Болезнь к смерти", "Заключительное ненаучное послесловие" и "Понятие страха". Приводя цитаты из других философов, я сам переводил соответствующие пассажи. Но я часто давал постраничные ссылки на существующие английские переводы для читателей, желающих обращаться к переводу, а не к оригиналу. В случае менее важных фигур я обычно опускал ссылки на переводы.


21







Часть первая
ПОСТКАНТОВСКИЕ ИДЕАЛИСТИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ

Глава 1
ВВЕДЕНИЕ
Предварительные замечания. - Философия Канта и идеалистическая метафизика. - Смысл идеализма, его систематические устремления и его уверенность в силе и размахе философии. - Идеалисты и теология. - Романтическое движение и немецкий идеализм. - Трудность реализации идеалистической программы. -Антропоморфный элемент в немецком идеализме. -Идеалистические философские учения о человеке.

1
В немецком философском мире начала XIX столетия мы обнаруживаем расцвет философской спекуляции - один из самых заметных за всю долгую историю западной философии. Мы видим смену систем, оригинальных толкований действительности, человеческой жизни и истории, в которых, несомненно, есть некое величие и которые до сих пор могут вызывать в некоторых умах по крайней мере какое-то особое очарование. Ведь любой из ведущих философов этого периода претендует на решение загадки мироздания, на раскрытие тайны Вселенной и смысла человеческого существования.

Конечно, еще до смерти Шеллинга в 1854 г. Огюст Конт* опубликовал во Франции "Курс позитивной философии", в котором метафизика представлялась уходящей стадией в истории человеческой мысли. И в Германии будут свои собственные позитивистские и материалистические движения, которые, хоть и не убивая метафизику, заставят метафизиков рефлексировать и более точно определять отношение между философией и частными науками. Но в первые десятилетия XIX в. тень позитивизма еще не упала на сце-

22

ну и спекулятивная философия упивалась моментом свободного и буйного развития. У великих немецких идеалистов мы находим громадную веру в силу человеческого разума и в величие философии. Рассматривая реальность в качестве самопроявления бесконечного разума, они полагали, что сфера самообнаружения этого разума может быть отслежена в философской рефлексии. У них были крепкие нервы, и они не опасались навета критиков, что под тонким прикрытием теоретической философии у них скрываются одни лишь поэтические излияния и что их глубина и непонятный язык - только маска, скрывающая отсутствие ясности мысли. Наоборот, они были уверены, что человеческий дух в конце концов обрел себя и что природа реальности наконец-то ясно открылась человеческому сознанию. И каждый выставлял напоказ свое видение Универсума с восхитительной уверенностью в его объективной истинности.

Трудно, конечно, отрицать, что сегодня немецкий идеализм производит на большинство людей такое впечатление, будто он принадлежит другому миру, иному мыслительному климату. И мы можем сказать, что смерть Гегеля в 1831 г. обозначила конец эпохи. Ведь за ней последовал крах абсолютного идеализма [1] и появление иных путей мысли. Даже метафизика приняла другой облик. И полная уверенность в силе и размахе спекулятивной философии, в особенности характерная для Гегеля, никогда больше не возвращалась. Но хотя немецкий идеализм и пролетел, словно ракета, по небу и через сравнительно короткий промежуток времени развалился и упал на землю, его полет был исключительно впечатляющим. Несмотря на свои ошибки, он представлял собой одну из наиболее основательных в истории мысли попыток достижения унифицированного концептуального господства над реальностью и опытом в целом. И даже если идеалистические предпосылки отрицаются, идеалистические системы все же могут сохранять стимулирующую энергию для естественного побуждения размышляющего духа к поискам унифицированного концептуального синтеза.

1 Факт существования более поздних идеалистических движений в Британии, Америке, Италии и где-либо еще не меняет того, что метафизический идеализм в Германии после Гегеля пережил упадок.


Конечно, некоторые считают, что разработка целостного воззрения на реальность не является подлинной задачей научной философии. И даже те, кто не разделяют этого убеждения, вполне могут думать, что достижение конечного систематического синтеза лежит за пределами человеческой способности и есть скорее идеальная

23

цель, чем практическая возможность. Однако сталкиваясь с интеллектуальной величиной и мощью, мы должны быть готовы признать ее. Гегель в особенности во впечатляющем великолепии возвышается над огромным большинством тех, кто пытался умалить его. И мы всегда можем поучиться у выдающегося философа, хотя бы размышляя над нашими основаниями несогласия с ним. Исторический крах метафизического идеализма не влечет с необходимостью вывода о том, что великие идеалисты не могут предложить ничего стоящего. У немецкого идеализма есть свои фантастические аспекты, но сочинения ведущих идеалистов очень далеки от сплошной фантазии.

2

Вопрос, который мы хотим здесь рассмотреть, касается, однако, не краха не