им исключительно анализу. Значит, они не знали всей важности этого метода и анализировали все меньше, по мере того как потребность анализировать становилась менее ощутимой.
Ведь когда люди убеждались в том, что удовлетворили насущные потребности, они создавали себе менее насущные потребности. От них они переходили к еще менее насущным и постепенно приходили к тому, что создавали себе потребности из чистого любопытства, потребности, зависящие лишь от мнения, наконец, бесполезные потребности, одни легкомысленнее других.
Тогда они чувствовали с каждым днем все меньшую потребность анализировать; скоро они стали чувствовать лишь желание говорить и говорили прежде, чем составляли . себе идеи о том, что хотели бы сказать. Это были уже не те времена, когда суждения естественно подвергались испытанию опытом. Люди уже не были заинтересованы в том, чтобы удостовериться, являются ли вещи, о которых они судили, таковыми, какими их предполагали. Они предпочитали верить суждениям без испытания; и суждение, к которому привыкали, становилось мнением, в котором больше не сомневались. Такие ошибки были частыми, поскольку вещи, о которых судили, не подвергались, а часто и не могли быть подвергнуты рассмотрению.
Одно ложное суждение влекло за собой другое, и скоро их высказали бесчисленное множество. Аналогия вела от заблуждения к заблуждению, потому что люди были последовательны.
Вот что случилось даже с философами. Прошло немного времени с тех пор, как они научились анализу; они

238
239
 

языки также являются аналитическими методами ("Курс занятий", "Грамматика", восемь первых глав первой части).
ГЛАВА IV О ВЛИЯНИИ ЯЗЫКОВ
умели применять его пока только в математике, физике и химии. Во всяком случае, я не знаю, умели ли они применять его к идеям любого рода. Поэтому никто из них. не пришел к тому, чтобы рассматривать и языки как аналитические методы.
Таким образом, языки стали весьма ошибочными методами. Тем не менее торговля сближала людей, которые, так сказать, обменивались своими мнениями и предрассудками так же, как продуктами своего земледелия и ремесла. Языки смешивались, и аналогия не могла больше руководить умом в определении значения слов. Казалось, искусство рассуждать было неизвестно; говорили, что больше невозможно ему научиться.
Однако, если сначала люди были по своей природе поставлены на путь открытий, они еще могли иногда случайно возвращаться на этот путь; но они возвращались, не замечая этого, ибо никогда этому не обучались, и снова сбивались с пути.
Если бы люди
заметили, что языки
также являются
аналитическими
методами, было бы
нетрудно найти
правила искусства
рассуждать
Поэтому в течение веков люди предпринимали тщетные усилия, чтобы открыть правила искусства рассуждать. Они не знали, откуда их взять, и искали их в механизме речи - механизме, допускающем все пороки, свойственные языкам. Чтобы найти эти правила, имелось лишь одно средство - рассмотреть, каким способом мы достигаем понимания, и исследовать этот способ в тех задатках, которыми наделила нас природа. Необходимо было заметить, что языки являются в действительности лишь аналитическими методами, методами, которые теперь стали весьма порочными, но которые были точными и могли бы вновь стать точными. Этого не видели, потому что, не заметив, насколько необходимы нам слова для образования идей всякого рода, думали, что от слов нет другой пользы, кроме того, что они служат нам средством сообщения своих мыслей.
Впрочем, так как во многих отношениях языки показались грамматикам и философам произвольными, то стали предполагать, что правила, принятые в языках,- лишь каприз употребления языков, т. е. что они часто совсем не имеют правил. Однако всякий метод всегда имеет правила и должен их иметь. Значит, не следует удивляться, если до сих пор никто не подозревал, что

 
Языки создают
наши знания, мнения
и предрассудки
Поскольку языки, формировавшиеся по мере того, как мы их анализировали, стали также аналитическими методами, понятно, что для нас естественно думать согласно привычкам, которые языки заставили нас усвоить. Мы думаем с помощью языков; будучи правилами наших суждений, они образуют наши знания, мнения и предрассудки; одним словом, они делают в этой области все хорошее и все плохое. Таково их влияние, и это не могло быть иначе.
Они вводят нас в заблуждение, так как это несовершенные методы, но, поскольку это методы, они несовершенны не во всех отношениях и иногда хорошо руководят нами. Нет никого, кто с помощью одних лишь привычек, приобретенных в своем языке, не был бы способен сделать несколько правильных рассуждений. Именно так мы все начинали; и нередко можно видеть, что люди без образования рассуждают лучше тех, которые много учились.
Языки наук созданы не лучшим образом
Некоторые хотели бы, чтобы философы руководили созданием языков; им кажется, что тогда языки были бы лучше созданы. Значит, нужно, чтобы это были другие философы, а не те, которых мы знаем. Верно, что в математике выражаются точно, потому что алгебра, произведение гения,- это язык, который не мог быть плохо создан. Верно и то, что некоторые области физики и химии трактовались с такой же точностью небольшим числом превосходных умов, созданных, чтобы хорошо наблюдать. В остальном я не вижу, чтобы языки наук имели какое-нибудь преимущество. Они имеют те же недостатки, что и другие языки, и даже еще большие. На них говорят совершенно так же, часто ничего не говоря; столь же часто на них говорят лишь для того, чтобы высказывать нелепости; и вообще не видно, чтобы на них говорили с намерением быть понятыми.

241
240
 

Первые обиходные языки были наиболее
пригодными для рассуждения
Я предполагаю, что первые обиходные языки были наиболее пригодными для рассуждения, так как природа, руководившая их созданием, по крайней мере хорошо начала. Возникновение идей и способностей души должно было быть очевидным в этих языках, где было известно первое значение слова и где аналогия всегда определяла другие значения. Названия идеям, которые ускользали от чувств, давали исходя из названий тех чувственных идей, от которых они происходили. И вместо того чтобы рассматривать их как имена, принадлежащие самим этим идеям, их считали образными выражениями, показывающими их происхождение. Тогда, например, не думали, означает ли слово субстанция нечто другое, чем то, что "есть под"; означает ли слово мысль нечто другое, чем обдумывать, взвешивать, сравнивать. Одним словом, не выдумывали вопросов, какие ставят сейчас метафизики. Языки, которые отвечали заранее на все вопросы, не позволяли их ставить, и тогда еще не было плохой метафизики.
Хорошая метафизика возникла раньше языков, и именно ей они обязаны всем, что в них есть лучшего. Но эта метафизика была тогда не столько наукой, сколько инстинктом. Руководила людьми без их ведома природа, а метафизика превратилась в науку, лишь когда она перестала быть хорошей.
Беспорядок в языке произвели главным образом философы
Язык был бы гораздо более совершенным, если бы народ, который его создавал, развивал искусства и науки, ничего не заимствуя у какого-либо другого народа, так как аналогия в этом языке ясно показала бы развитие знаний и не было бы нужды искать их историю в другом месте. Это был бы действительно научный язык, и он был бы единственно научным. Но когда языки представляют собой нагромождение многих иностранных языков, в них смешивается все. Аналогия больше не может вскрыть в различных значениях слов происхождение и формирование знаний; мы уже не умеем вносить точность в наши речи, мы об этом и не помышляем. Мы ставим вопросы как придется и так же на них отвечаем; мы постоянно злоупотребляем словами, и нет такого вздорного мнения, которое не нашло бы приверженцев.

Именно философы довели дело до такого беспорядка. Они говорили тем хуже, чем больше стремились к тому, чтобы говорить обо всем. Они настолько хуже говорили, что, когда им случалось думать, как думают все люди, каждому из них все же хотелось показать, будто он обладает способом мыслить, присущим только ему одному. Хитроумные, странные, мечтательные, непонятные, они часто, казалось, боялись быть недостаточно неясными и притворялись, будто прикрывают завесой свои действительные или мнимые знания. Поэтому язык философии в течение многих веков был всего лишь жаргоном.
Наконец этот жаргон был изгнан из наук. Я говорю "был изгнан"; но он не изгонялся сам собой; он всегда искал в них прибежище, скрываясь под новыми формами, и лучшие умы с трудом преграждали ему доступ. Но вот наконец науки достигли успехов, потому что философы стали лучше наблюдать и внесли в свой язык такую же точность и аккуратность, как и в свои наблюдения. Таким образом они исправили язык во многих отношениях и стали лучше рассуждать. Так искусство рассуждать следовало всем изменениям языка, и это было естественно ("Курс занятий", "Древняя история", кн. III, гл. 26; "Новая история", кн. VIII, IX, гл. 8, 9 и след., конец посл. кн.).
ГЛАВА V
СООБРАЖЕНИЯ ОТНОСИТЕЛЬНО АБСТРАКТНЫХ
И ОБЩИХ ИДЕЙ, ИЛИ КАКИМ ОБРАЗОМ
ИСКУССТВО РАССУЖДАТЬ СВОДИТСЯ
К ХОРОШО ПОСТРОЕННОМУ ЯЗЫКУ
Абстрактные
и общие идеи
суть не что иное,
как наименования
Общие идеи, образование которых мы объяснили, составляют часть полной идеи каждого из индивидов, которым они соответствуют, и на этом основании их рассматривают как частные идеи. Например, идея человека составляет часть полных идей Петра и Павла, поскольку равным образом мы находим ее и в Петре, и в Павле.
Нет человека вообще. Значит, эта частная идея совсем не имеет реальности вне нас, а имеет ее только в нашем уме, где существует отдельно от полных, или индивидуальных, идей, часть которых она составляет.

243
242
 

Она имеет реальность в нашем уме лишь потому, что мы рассматриваем ее как обособленную от каждой индивидуальной идеи; на этом основании мы называем ее абстрактной, ибо "абстрактный" означает не что иное, как "обособленный".
Следовательно, все общие идеи являются также абстрактными идеями, и вы видите, что мы образуем их, когда берем в каждой индивидуальной идее то, что присуще всем.
Но какова, в сущности, та реальность, которую имеет общая и абстрактная идея в нашем уме? Это идея есть лишь имя (nom) а если она представляет собой нечто иное, она с необходимостью перестает быть абстрактной и общей.
Например, когда я думаю о человеке, я могу усматривать в этом слове одно лишь общее наименование (denomination); в этом случае совершенно очевидно, что моя идея, так сказать, вписана в это имя, что она нисколько не выходит за его пределы и что, следовательно, она является не чем иным, как самим этим именем.
Напротив, если, думая о человеке, я усматриваю в этом слове нечто другое, а не просто наименование, то я в самом деле представляю себе человека; и в этом случае человек в моем уме, как и в природе, не может быть абстрактным и общим.
Значит, абстрактные идеи - это лишь наименования. Если бы мы непременно хотели подразумевать под ними нечто другое, мы были бы похожи на художника, который упорно желает нарисовать человека вообще и тем не менее всегда рисует лишь индивида 18.
Следовательно,
искусство рассуждать
сводится к хорошо
построенному языку
Это соображение относительно абстрактных и общих идей доказывает, что их ясность и точность зависят исключительно от порядка, в котором мы создали наименования классов, и что, следовательно, для определения этого вида идей есть только одно средство - хорошо построить язык.
Это соображение подтверждает то, что мы уже доказали,- насколько необходимы для нас слова. Ибо если бы мы совсем не имели наименований, мы совсем не имели бы абстрактных идей; если бы мы совсем не имели абстрактных идей, мы не имели бы ни родов, ни видов; а если бы мы не имели ни родов, ни видов, мы не могли бы ни о чем рассуждать. Ведь если мы рассуждаем лишь с помощью этих наименований, то это новое доказатель-
244

ство того, что мы рассуждаем хорошо или плохо только с помощью этих наименований, а это - новое доказательство того, что мы рассуждаем хорошо или плохо лишь потому, что наш язык хорошо или плохо построен. Значит, анализ научит нас рассуждать лишь постольку, поскольку, обучая нас определять абстрактные и общие идеи, он будет обучать нас хорошо строить наш язык; и все искусство рассуждать сводится к искусству хорошо говорить.
Следовательно, говорить, рассуждать, создавать себе общие, или абстрактные, идеи - это по существу одно и то же; и эта истина, будучи совершенно простой, могла бы сойти за открытие. Конечно, об этом не догадывались; это проявляется в манере говорить и рассуждать, в злоупотреблениях общими идеями, наконец, в трудностях, которые встречают в понимании абстрактных идей те, у кого их так мало.
Искусство рассуждать сводится к хорошо построенному языку лишь потому, что сам по себе порядок в наших идеях - это только субординация, существующая между, •названиями, данными родам и видам; и так как мы имеем новые идеи лишь потому, что образуем новые классы, очевидно, что определять идеи мы будем так же, как и сами классы. Тогда мы будем рассуждать хорошо, потому что аналогия будет руководить нами в наших суждениях, так же как и в понимании слов.
Эта хорошо известная истина предохранит нас
от многих заблуждений
Будучи убеждены в том, что классы - это лишь наименования, мы и не подумаем, что в природе существуют роды и виды, и увидим в словах роды и виды лишь способ классифицировать вещи соответственно отношениям, в которых они находятся к нам или друг к другу. Мы признаем, что можем открыть только эти отношения, и не станем думать, будто можем сказать, каковы вещи сами по себе. Таким образом, мы избегнем множества заблуждений. Если мы заметим, что все эти классы необходимы нам только потому, что, для того чтобы составить себе отчетливые идеи, нам нужно расчленить предметы, которые мы хотим изучить, мы не только признаем ограниченность нашего ума, но увидим также, где проходят его границы, и не будем помышлять переступить их. Мы не будем погружаться в бесполезные вопросы. Вместо поисков того, чего мы не можем найти, мы будем искать то, что нам доступно. Для этого нужно будет лишь образовать точные
245

идеи, а это мы сумеем сделать, если сумеем пользоваться словами.
Ведь мы сумеем пользоваться словами, когда, вместо того чтобы искать в них сущности, которых мы не могли в них предполагать, будем искать в них только то, что мы в них предположили,- отношения, в которых вещи находятся к нам и друг к другу,
Мы сумеем ими пользоваться, когда, рассматривая их относительно границ нашего ума, будем считать их только средством, в котором мы нуждаемся, чтобы думать. Тогда мы почувствуем, что определять выбор слов должна самая большая аналогия, что она должна определять все их значения. И мы по необходимости ограничим количество слов настолько, насколько это потребуется. Мы не будем без конца блуждать среди пустых различений, разделений, подразделений и иностранных слов, которые становятся варварскими в нашем языке.
Наконец, мы сумеем пользоваться словами, когда анализ привьет нам навык искать их первоначальное значение в их первом употреблении, а все другие значения - в аналогии.
Именно анализ
создает язык
и порождает
искусства и науки
Только этому анализу мы обязаны способностью абстрагировать и обобщать. Значит, он создаст языки, он дает нам точные идеи всех видов. Одним словом, именно благодаря анализу мы способны создавать искусства и науки. Скажем лучше, именно он их создал. Он сделал все открытия, а мы лишь следовали за ним. Воображение, которому приписывают все таланты, было бы ничем без анализа. Оно было бы ничем! Я ошибаюсь: оно было бы источником мнений, предрассудков и заблуждений; и у нас были бы лишь нелепые мечты, если бы иногда воображение не направлялось анализом. В самом деле, создают ли что-нибудь другое писатели, которые имеют только воображение?
Путь, который указывает нам анализ, отмечен рядом хорошо сделанных наблюдений, и мы идем по нему уверенным шагом, потому что всегда знаем, где находимся, и всегда видим, куда идем. Кроме того, анализ дает нам все, что может нам как-то помочь. Наш ум, столь слабый сам по себе, находит в нем всевозможные рычаги и наблюдает явления природы с такой же легкостью, как если бы он сам их упорядочил.
246

 
Истину нужно искать,
следуя анализу, а не воображению
Но чтобы лучше судить о том, чем мы обязаны анализу, его нужно хорошо знать, иначе результат анализа покажется нам произведением воображения, потому что идеи, которые мы называем абстрактными, уже не относятся к чувствам и мы думаем, что они происходят не из чувств. И так как тогда мы не увидим, что у них общего с нашими ощущениями, мы вообразим, будто они суть что-то другое. Если нами завладеет это заблуждение, мы будем ослеплены относительно их происхождения и формирования, мы не сможем увидеть, что они собой представляют, и тем не менее будем думать, что видим это; у нас будут лишь призраки. Идеи будут представляться нам сущностями, которые сами по себе имеют существование в душе, врожденными сущностями, или сущностями, последовательно присоединенными к нашей сущности. В других случаях это будут сущности, которые существуют только в боге и которые мы видим только в нем 19. Подобные фантазии непременно уведут нас с дороги открытий, и мы пойдем от одного заблуждения к другому. Однако это системы, которые создает воображение; если однажды мы их примем, мы лишимся хорошо построенного языка и будем обречены рассуждать почти всегда плохо, потому что мы плохо рассуждаем о способностях нашего ума.
Как мы уже отметили, не так вели себя люди, вышедшие из рук творца природы. Хотя тогда они искали, не зная, чего ищут, они искали хорошо и часто неосознанно находили то, что искали. Их потребности, которые дал им творец природы, и условия, в которые они были поставлены, вынуждали их наблюдать и часто предостерегали не давать воли своему воображению. Анализ, который создавал язык, создавал его хорошо, так как он всегда определял смысл слов. Язык, который не имел большого словаря, но был хорошо создан, вел к самым необходимым открытиям. К сожалению, люди не умели наблюдать, как они обучаются. Можно было бы сказать, что они способны делать хорошо только то, что они делают безотчетно; и философы, которые должны были бы прояснить этот вопрос, проявляя большую просвещенность, чем первые люди, часто искали, ничего не находя или впадая в заблуждение ("Курс занятий", "Об искусстве мыслить", ч. II, гл. 5).
247

ГЛАВА VI
НАСКОЛЬКО ОШИБАЮТСЯ ТЕ, КТО РАССМАТРИВАЕТ ДЕФИНИЦИИ КАК ЕДИНСТВЕННОЕ СРЕДСТВО, УСТРАНЯЮЩЕЕ ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЯ СЛОВАМИ
Дефиниции
всего лишь показывают
вещи, и неизвестно,
что хотят сказать,
когда выдают их
за принципы
Недостатки языков заметны главным образом в словах, значение которых не определено, или в словах, не имеющих смысла. Люди хотели их устранить, и, так как есть слова, которые можно определить, они говорили, что нужно определить все слова. Соответственно с этим дефиниции рассматривались как основа искусства рассуждать.
Треугольник есть поверхность, ограниченная тремя линиями. Это - дефиниция. Если она дает о треугольнике идею, без которой невозможно определить его свойства, то, чтобы раскрыть свойства вещи, нужно подвергнуть ее анализу, а для этого ее нужно видеть. Подобные дефиниции, следовательно, лишь показывают вещи, которые собираются анализировать. Наши чувства также показывают нам чувственные предметы, и мы их анализируем, хотя не смогли бы дать им дефиницию. Таким образом, необходимость определять есть лишь необходимость видеть вещи, о которых хотят рассуждать; и если их могут видеть, не определяя, то дефиниции становятся ненужными. Это самый обычный случай.
Несомненно, что для того, чтобы изучить вещь, мне нужно ее видеть, но, когда я ее вижу, мне остается только подвергнуть ее анализу. Значит, когда я открываю свойства поверхности, ограниченной тремя линиями, только анализ является принципом моих открытий, если требуются принципы; и эта дефиниция лишь показывает мне треугольник, составляющий предмет моих исследований, так же как мои чувства показывают