адлежащим образом объяснённого символизма. Теория типов пытается установить эксплицитное различие между вещами, свойствам, отношениями и т.д.; но к логике это не должно иметь никакого отношения, поскольку логика апеллирует только к внешнему виду знаков. Но говоря о внешнем виде знаков, мы имеем в виду не то, что они обозначают, а то, что именно в них символизирует. Возьмём, например, предложение 'aRb'. Это предложение говорит о реляционном факте. Если мы спросим: "Почему?", теория типов может сказать нам: потому что знак 'R' обозначает отношение. Но с точки зрения Витгенштейна, здесь символизирует не наличие знака 'R', а тот факт, что он находится между двумя именами. В этом случае мы не задаём значение отдельных элементов знака, а лишь указываем на то, что именно несёт символическую нагрузку. То, что 'aRb' выражает реляционный факт, показано самим видом символа. 
    Знак вводится через указание его возможных способов комбинирования с другими знаками, а это само по себе задаёт интенцию значения. Бессмысленно говорить, что данный знак относится к тому или иному типу, поскольку для того, чтобы это сделать, необходимо знать, что представляет собой символ, в который может входить данный знак, но как только это известно, символ сам показывает тип знака и, следовательно, тип того, что символизируется; т.е. "зная, что символизирует, ты знаешь всё, что должно быть известно; ты не можешь сказать что-либо о символе" (ЗМ, С.136(1)). Отсюда вытекает, что любая теория типов должна быть преодолена различием между тем, что говорит язык, и тем, что он показывает. При рассмотрении 'aRb' не имеет смысла говорить, что a и b являются вещами, это показывают знаки 'a' и 'b', соотношение которых показано символом предложения в целом. Даже если и существовали бы предложения, в которых эксплицитно устанавливается тип (например, "a есть вещь" или "R есть отношение"), "они были бы излишними (тавтологичными), потому что они пытаются сказать нечто такое, что уже и так видно" (ЗМ, С.135(5)), когда мы смотрим на 'a' и 'R'. 
    Различие между показанным и сказанным относится и к определению типа предложения. Предложения имеют смысл, и возможность их понимания не зависит от действительного значения. Но, понимая предложение, если оно вообще имеет какой-то смысл, мы видим его форму, которая показывает, является ли предложение субъектно-предикатным или реляционным. Возможность смешения типов в результате подстановки знака одного типа вместо другого при рассмотрении формы предложения здесь исключена, поскольку форма показывает, какие знаки могут быть подставлены, а какие нет. Это решает проблему установления бессмысленности предложений, в которых смешаны знаки различных типов. 
    Для пояснения этого тезиса обратимся к примерам Витгенштейна. Возьмём '?x'. С точки зрения расселовской теории типов бессмысленность данного выражения связана с тем, что знак '?' не может выражать свойство предмета, который обозначается посредством 'x'. Однако дело здесь не в типе знака '?', а в интерпретации общей формы, в которой он может встречаться. Когда задаётся форма вида '...?', значение имеет то, что именно в ней символизирует, а это как раз и будет определять, какие знаки можно подставлять вместо '?'. В знаке вида '??' символизирует то, что '?' стоит слева от собственного имени, но когда мы используем '?' в '?р' это, очевидно, не так, ведь 'p' не является собственным именем. Это само по себе показывает, что '?' не является знаком свойства, поскольку "во всех предложениях, в которых встречается имя свойства, общим является то, что это имя стоит слева от формы имени"(ЗМ, С.143(1)). 
    Аналогичные соображения касаются и других случаев. Сравнивая выражения "Платон Сократ" и "Абракадабра Сократ", можно предположить, что первое в отличие от второго имеет смысл, поскольку 'Платон' имеет значение, а 'Абракадабра' - нет. Однако оно столь же бессмысленно, поскольку, для того чтобы "эта целая фраза имела значение, необходимо не то, чтобы 'Платон' имело значение, но чтобы значение имел тот факт, что 'Платон' находится слева от имени" (ЗМ, С.143(2)). Здесь, как и в первом случае, установление бессмысленности не требует обращения к типам значения, достаточно символических особенностей самих знаков.
    Предотвращение бессмысленности предложений с точки зрения правильной трактовки символов позволяет устранить парадоксы, касающиеся самореферентных функций, для разрешения которых Расселом как раз и была разработана теория типов. Предложения вида "Свойство не быть зелёным не является зелёным" Рассел считает бессмысленными потому, что свойство 'зелёное' приписывается свойству того же самого типа. Однако знаки сами показывают невозможность подобной комбинации, поскольку символическая особенность предиката, который выражает свойство предмета, состоит именно в том, что он должен сочленяться с собственным именем, а выражение 'свойство не быть зелёным' таковым не является. Как говорит Витгенштейн, "? не может стоять слева (или в любом другом отношении) от символа свойства. Так как символ свойства, например ?х, заключается в том, что ? стоит слева от именной формы, и другой символ ?, вероятно, не может стоять слева от такого факта: если бы он мог, мы имели бы нелогичный язык, который невозможен" (ЗМ, С.143(4))[109]. 
    Каждое предложение показывает символические особенности знаков, из которых оно построено, что само по себе различает их тип. В предложении "Мур хороший" показано взаимное расположение 'Мур' и 'хороший'. Об этом расположении может сказать другое предложение, например "'Мур' расположено слева от 'хороший'". Но то, что говорится в этом последнем предложении, относится к произвольным чертам символической системы. Вполне можно представить язык, где предложение с тем же самым содержанием имело бы другое расположение знаков, о котором можно сказать в другом предложении. Однако наряду с произвольными чертами каждая знаковая система несёт нечто непроизвольное. К непроизвольному относится то, что знаки, символизирующие по-разному, относятся к различным типам. Это относится к той части показанного, которая не может быть высказана ни в одном предложении, поскольку любое предложение должно уже обладать этим фундаментальным логическим свойством. К сущностным чертам любой символической записи относится то, "что тип символа отношения отчасти фиксируется типом символа вещи, поскольку в нём должен встречаться символ последнего типа" (ЗМ, С.137(2)); то, как это осуществляется в каждом конкретном случае, является случайным. 
    Сущностные черты языка характеризуют возможную интенцию значения тех или иных символов, привнося различие в типы значения; поэтому логический анализ затрагивает не просто систему записи, но и характеризует действительность[110]. Правда, отношение логики к универсуму здесь иное, чем предполагается расселовской теорией типов. То, что в логике характеризует действительность, относится к уровню 'показанного', а не к уровню 'сказанного'. Действительные предложения имеют смысл, т.е. мы понимаем, что имеет место, когда они являются истинными, и что имеет место, когда они являются ложными, но за наличие смысла отвечает логическая форма, которую мы видим, когда смотрим на предложение. Логическая форма показывает символические особенности знаков, из которых построено предложение, поэтому "каждое действительное предложение - помимо того, что оно говорит - показывает нечто об универсуме" (ЗМ, С.134(1)), оно отражает своей структурой некоторое логическое свойство универсума. Таким образом, каждое действительное предложение говорит об одних отношениях и показывает другие отношения. Например, предложение "На столе лежит книга" говорит об определённом отношении между книгой и столом, а соотношение знаков показывает возможность конфигурации соответствующих знакам объектов. 
    Адаптируя терминологию неогегельянцев, Витгенштейн называет отношения второго типа внутренними и отличает их от внешних отношений, о которых предложение говорит. "Внутренние отношения есть отношения между типами, которые не могут быть выражены в предложении, но во всём показываются в самих символах" (ЗМ, С.144(2)). Различные символы связаны различными типами внутренних отношений. Так предложения находятся в одних внутренних отношениях к предложениям и в других внутренних отношениях к именам, являющимся их конституентами. Различие этих отношений проявлено видом символов, поскольку одно предложение не может встречаться в другом предложении тем же способом, которым в нём встречается имя. 
    Исследование внутренних отношений входит в исключительную компетенцию логики, которая, устанавливая правила знаковой системы, систематически проявляет их в логических предложениях. Эти последние, хотя и не говорят ничего, показывают, в какого рода внутренних отношениях находятся предложения, построенные с помощью символов различных типов. В частности, тавтологии, относящиеся к логике высказываний, показывают систему внутренних отношений, которые связаны с логическими операторами. Так, например, в определённом внутреннем отношении находятся предложения '?а' и '?а??а', которое показано тавтологией '?а.?а??а:?:?а' и которое даёт нам право дедуцировать из них предложение '?а'. В логике предикатов тавтологии, включающие символ тождества, например (?х).?х.х=а:?:?а, показывают внутреннее отношение между функцией и её аргументом. Асимметрия и связь логических операторов, показанные тавтологиями, демонстрируют внутренние отношения предложений.
    Понятые таким образом, внутренние отношения не являются отношениями в собственном смысле, поскольку они не говорят, как одно предложение связано с другим предложением, но показывают, что форма одного символа есть часть формы другого символа.
    Следствием внимания к символическим особенностям знаков, показанных их внешним видом, является ещё одна, хотя и незавершённая, новация Витгенштейна - стремление установить общую форму предложения. Для Рассела, который тип предложения определяет в зависимости от типа значения входящих в него знаков, понятие 'общая форма предложения' чуждо потому, что определение логических форм предложений зависит от принимаемых онтологических предпосылок. Можно только составить перечень различных типов предложений, определяемых типом входящих в них знаков. Субъектно-предикатные предложения, предложения с двухместными или трёхместными предикатами отличаются друг от друга тем, что одни говорят о свойствах, а другие об отношениях различной местности. Однако если определять тип знаков с точки зрения их символических особенностей, как поступает Витгенштейн, то вполне можно поставить вопрос об общем методе символизации, присущем знакам различных типов. 
    В подтверждение существования общей формы предложения можно привести ряд аргументов, касающихся неопределяемых различных видов. Согласно Заметкам по логике имена являются неопределяемыми. Устанавливая, что некоторый знак является именем, мы опознаём его в таком качестве во всех предложениях, в которых он может встречаться. Но предикат не является неопределяемым, поэтому сходство значков не может служить основанием для отождествления символов. Нельзя указать на то, что знак является предикатом, ссылаясь на способ его употребления в другом предложении. Тогда каким образом мы можем опознать знак как предикат? Значение предиката, согласно тем же Заметкам, задаётся логической формой, различающей поведение объектов. Следовательно, если знак должен опознаваться как предикат, его необходимо вводить с точки зрения некоторой общей формы, которая определяет символические особенности всех знаков, рассматриваемых как предикаты, а не объяснять, какой именно знак выполняет эту роль в данном предложении. В '?(а,b)' тип '?' нельзя установить просто ссылкой на его отношение к 'a' и 'b', поскольку этот знак не является неопределяемым. Поэтому "следует вводить функции, так же как и имена, сразу же в нашей общей форме предложения; объясняя то, что подразумевается, приписыванием значения факту, что имена стоят между скобками и что функция стоит слева от имён" (ЗМ, С.145(4)). На это можно возразить, что предикаты различной местности относятся к различным типам. Однако, как считает Витгенштейн, аналогия между отношениями различной местности и возможность рассмотрения n-местного отношения показывают, что все предикаты имеют нечто сходное, нечто такое, что не связано с различием в типе. Сходное затрагивает общий способ символизации, а различное подобно различию имён, т.е. зависит от опыта. Отсюда становится ясным, как можно установить, что получена действительно наиболее общая форма предложения, "нужно только ввести то, что является общим для всех отношений любой местности" (ЗМ, С.146(5)). 
    Существование общей формы предложения оправдывает то чувство, которое возникает при анализе предложений действительного языка. Каждое из них является бесконечно сложным и всегда поддаётся дальнейшему анализу, поскольку его составные части никогда не являются простыми. Но при формализации оно рассматривается таким образом, как если бы было далее неанализируемым. Представляя предложение "На столе лежит книга" в виде 'aRb', необходимо учитывать, что ни 'стол', ни 'книга' не являются простыми, не поддающимися дальнейшему анализу компонентами. Однако общая форма предложения оправдывает априорную уверенность в том, что как бы далеко не распространялся анализ, он всё равно приведёт нас к чему-то подобному 'aRb', к чему-то такому, где форма символизирующего факта будет заключаться в определённой конфигурации имён. Эта же априорная уверенность позволяет переходить от предложений вида "На столе лежит книга" к предложениям с мнимыми переменными, например (?x,y,R)xRy, которые являются уже неанализируемыми, но вполне понятны, хотя мы, возможно, и не знаем далее неразложимых предложений вида 'aRb'. 
    Обратим внимание на то, что предложения с мнимыми переменными не содержат имён, но характеризуют общую форму символизирующего факта. Рассматривать их с точки зрения теории типов вообще бессмысленно, поскольку они говорят не о типах значений, а о знаках. Предложение (?x,y,R)xRy должно прочитываться не как 'Существуют две такие вещи и такое отношение...', а как 'Существуют такие x и y и R...'. Также и общая форма предложения ничего не говорит о типах значения, но характеризует символические особенности различных знаков. Когда задаётся общая форма предложения, задаются возможные способы конфигурации знаков вещей, свойств и отношений, а тем самым задаётся возможная конфигурация их значений. Это выводит на установление общего способа верификации предложений. Если мы говорим, что данный символ является предложением, поскольку конфигурация его знаков удовлетворяет общей форме предложения, тем самым указывается на совокупность возможных конфигураций значений в соответствующих фактах, а это определяет смысл предложения, т.е. те случаи, в которых оно является истинным, и те случаи, в которых оно является ложным.
    Ещё один аргумент в пользу введения общей формы предложения касается логических неопределяемых. Как было установлено в Заметках по логике, логические операторы не имеют предметного значения, они относятся к внутренним отношениям в рамках знаковой системы. Область их функционирования регулируется знаками препинания, такими как точки и скобки, а значит, они имеют определённый 'радиус действия'. 'Знаки препинания' не имеют собственного значения, но должны вводиться одновременно с логическими операторами. В этом случае возникает проблема тождественности операций, имеющих различный радиус действия. Для того чтобы, например, условная связь одинаково понималась в предложениях 'p?q' и 'p?(q?r)', необходимо задать такие правила комбинирования знаков, которые сохраняли бы её смысл во всех возможных сочетаниях. Поэтому при введении логических операторов "необходимо ввести общее понятие всех возможных их комбинаций = общую форму предложения" (ЗМ, С.145(1)). Это относится не только к ab-функциям, но и к логическим неопределяемым других видов, например кванторам. 
     

3. СИСТЕМА: ЛОГИКО-ФИЛОСОФСКИЙ ТРАКТАТ
     
    Логико-философский трактат создавался с 1914 по 1918 год. Его созданию сопутствовали обстоятельства, о которых нельзя не упомянуть, поскольку они, вероятно, сказались на содержании. Летом 1914 года началась Первая мировая война, и Витгенштейн добровольцем вступил в австро-венгерскую армию. Большую часть времени он провёл на Восточном фронте. В 1918 году его перебросили на Южный фронт, где после развала австро-венгерской армии он был взят в плен итальянцами. Почти год Витгенштейн провёл в плену, большую часть времени в лагере в Монте-Касино (Южная Италия). Здесь он и закончил ЛФТ. На протяжении всего пребывания на фронте, несмотря на экстремальные условия, Витгенштейн вёл философский дневник. Афоризмы ЛФТ представляют собой выборку из этих дневниковых записей. Часть дневниковых записей, не вошедших в основное произведение, сохранилась и может использоваться для интерпретации ЛФТ наряду с основным текстом. Добавим, что первое издание ЛФТ относится к 1921 году[111].
    Для общей оценки основного произведения раннего Витгенштейна воспользуемся расхожим мнением, что если бы философская деятельность Витгенштейна ограничилась ЛФТ, эта книга всё равно составила бы мировую славу её автору. Это предположение невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть. Можно лишь констатировать, что по степени влияния редкое философское произведение, написанное в XX веке, может составить конкуренцию этой книге. В ней Витгенштейн рассматривает практически все вопросы, относимые к компетенции философии, и даёт им оригинальное решение, во многом определившее специфику современной философии. Можно сказать, что именно в этом произведении был выражен лингвистический поворот, у Фреге и Рассела лишь намеченный, в рамках которого действуют философы-аналитики. Но у самого Витгенштейна этот поворот мотивирован не просто потребностями логического анализа. Он укоренён в стремлении выразить мистическое чувство жизни, превосходящее возможности языка. 
     
3.1. Проект: Логика языка versus логика мышления
     
    Когда-то Гегель говорил, что предисловия пишутся после того, как автору окончательно ясным стал замысел, воплощённый в главной части. Поэтому основной текст должен, в свою очередь, рассматриваться как введение к введению. Если исходить из этого принципа, то единство понимания зависит от взаимных импликаций задач, сформулированных в предисловии, и их реализации в основном тексте. Утверждение Гегеля в полной мере относится к ЛФТ[112], где лишь в предисловии единственный раз во всей книге Витгенштейн даёт общую формулировку замысла, но сам этот замысел вне контекста реализации во многом остаётся непонятным. Однако предисловие даёт хорошую возможность оценить, в каком направлении движется автор. Центральная часть предисловия в четырёх предложениях фактически содержит весь замысел книги:
    "Книга излагает философские проблемы и показывает, как я полагаю, что постановка этих проблем основывается на неправильном понимании логики нашего языка. Весь смысл книги можно сформулировать приблизительно в следующих словах: то, что вообще может быть сказано, может быть сказано ясно, а о чём невозможно говорить, о том следует молчать.
    Стало быть, книга хочет провести границу мышлению, или скорее не мышлению, а выражению мыслей, ибо, чтобы провести границу мышлению, мы должны были бы мыслить по обе стороны этой границы (следовательно, мы должны были бы быть способными мыслить то, что не может быть мыслимо).
    Поэтому эту границу можно провести только в языке, и всё, что лежит по ту сторону границы, будет просто бессмыслицей". 
    В этих фразах без труда улавливается лежащий на поверхности кантианский смысл. Действительно, со времён Канта любой вопрос о возможности чего-то рассматривается как реализация критической установки. Проблема подобного рода всегда результируется в представлении о некоторой границе, отделяющей возможное от невозможного. Поэтому критическую философию с полным правом можно было бы назвать философией, устанавливающей границы. В этом смысле позицию Вит