дилемму -- или безумное  существование,  или
отречение от него -- и разрешает ее.
     Учение,  которое всегда и называлось  учением о  благе, учение  истины,
указало людям,  что  вместо того  обманчивого блага, которого  они  ищут для
животной личности, они не то, что могут получить когда-то, где-то, но всегда
имеют  сейчас,  здесь,  неотъемлемое  от  них,  действительное благо, всегда
доступное им.
     Благо это не  есть нечто, только  выведенное из  рассуждения,  не  есть
что-то такое, что надо отыскивать  где-то, не есть благо, обещанное где-то и
когда-то,  а   есть  то   самое   знакомое   человеку  благо,   к   которому
непосредственно влечется каждая неразвращенная душа человеческая.
     Все люди с  самых первых детских лет знают, что,  кроме  блага животной
личности, есть еще одно, лучшее благо жизни, которое не только независимо от
удовлетворения похотей  животной личности,  но, напротив, бывает тем больше,
чем больше отречение от блага животной личности.
     Чувство  это, разрешающее все  противоречия жизни человеческой и дающее
наибольшее благо человеку, знают все люди. Чувство это есть любовь.
     Жизнь  есть деятельность животной личности,  подчиненной закону разума.
Разум  есть  тот  закон,  которому для своего  блага  должна  быть подчинена
животная  личность человека. Любовь есть единственная  разумная деятельность
человека.
     Животная   личность   влечется  к  благу;   разум  указывает   человеку
обманчивость личного блага и оставляет один  путь. Деятельность на этом пути
есть любовь.
     Животная личность человека  требует блага, разумное сознание показывает
человеку бедственность всех борющихся между  собою существ, показывает  ему,
что блага  для его  животной  личности быть  не может, показывает  ему,  что
единственное благо, возможное ему, было бы такое, при котором не  было бы ни
борьбы с другими существами, ни прекращения блага, пресыщения им, не было бы
предвидения и ужаса смерти.
     И  вот,  как ключ, сделанный только к этому замку, человек в душе своей
находит  чувство,  которое  дает  ему  то  самое благо,  на которое,  как на
единственно  возможное,  указывает  ему  разум.  И  чувство  это  не  только
разрешает  прежнее  противоречие жизни,  но  как бы в  этом  противоречии  и
находит возможность своего проявления.
     Животные  личности  для  своих целей  хотят  воспользоваться  личностью
человека. А чувство любви влечет его к тому, чтобы отдать свое существование
на пользу других существ.
     Животная  личность  страдает.  И  эти-то  страдания  и  облегчение их и
составляют главный предмет деятельности любви. Животная личность, стремясь к
благу, стремится каждым дыханием к величайшему злу -- к смерти,  предвидение
которой нарушало всякое благо личности. А чувство любви не только уничтожает
этот   страх,  но  влечет  человека  к  последней  жертве  своего  плотского
существования для блага других.
        "ГЛАВА XXIII"
     ПРОЯВЛЕНИЕ  ЧУВСТВА  ЛЮБВИ НЕВОЗМОЖНО ДЛЯ ЛЮДЕЙ,  НЕ ПОНИМАЮЩИХ  СМЫСЛА
СВОЕЙ ЖИЗНИ
     Всякий  человек  знает,  что  в чувстве  любви  есть что-то  особенное,
способное  разрешать  все противоречия  жизни  и давать человеку  то  полное
благо, в  стремлении  к  которому состоит его жизнь. "Но ведь  это  чувство,
которое приходит  только  изредка, продолжается  недолго, и последствием его
бывают еще худшие страдания", говорят люди, не разумеющие жизни.
     Людям  этим  любовь   представляется   не  тем   единственным  законным
проявлением жизни, каким она представляется для разумного сознания, а только
одною из тысячей разных  случайностей,  бывающих  в  жизни,-- представляется
одним из тех тысячей разнообразных  настроений, в  которых бывает человек во
время своего  существования:  бывает,  что  человек  щеголяет,  бывает,  что
увлечен  наукою или  искусством, бывает, что  увлечен  службой, честолюбием,
приобретением,  бывает,   что  он   любит  кого-нибудь.   Настроение   любви
представляется   людям,  не   разумеющим   жизни,--   не   сущностью   жизни
человеческой, но случайным настроением -- таким же независимым от его  воли,
как  и все другие,  которым подвергается человек во  время своей жизни. Даже
можно  часто  прочесть и услыхать суждения  о том, что любовь есть некоторое
неправильное, нарушающее правильное течение жизни,-- мучительное настроение.
Нечто подобное тому, что должно казаться сове, когда восходит солнце.
     Чувствуется,  правда,  и этими людьми  то, что в состоянии  любви  есть
что-то  особенное,  более  важное, чем  во всех других настроениях.  Но,  не
понимая  жизни, люди  эти  не  могут  и понимать  любви,  и  состояние любви
представляется  им  таким же бедственным и таким же  обманчивым,  как  и все
другие состояния.
     "Любить?.. но кого же?
     На время не стоит труда,
     А вечно любить невозможно..."
     Слова  эти  точно выражают  смутное  сознание  людей,  что  в любви  --
спасение от бедствий жизни и единственное нечто, похожее на истинное  благо,
и  вместе с тем признание в том, что для людей, не понимающих  жизни, любовь
не  может быть якорем спасения. Любить некого,  и всякая  любовь проходит. И
потому любовь могла бы  быть благом только тогда, когда было, бы кого любить
и был бы тот,  кого  можно  любить  вечно.  А так  как этого  нет,  то и нет
спасения  в любви, и любовь такой  же обман и такое же страдание, как  и все
остальное.
     И так,  и не иначе, как так, могут понимать любовь люди,  учащие и сами
научаемые тому, что жизнь есть не что иное, как животное существование.
     Для  таких людей любовь даже  не соответствует тому понятию, которое мы
все невольно соединяем с словом  любовь.  Она не есть  деятельность  добрая,
дающая  благо любящему и любимому. Любовь очень часто в представлении людей,
признающих  жизнь  в  животной  личности,--  то  самое  чувство,  вследствие
которого  для  блага своего ребенка одна  мать отнимает у другого  голодного
ребенка молоко его матери и страдает  от беспокойства за успех кормления; то
чувство, по  которому  отец,  мучая себя, отнимает  последний кусок хлеба  у
голодающих людей, чтобы обеспечить  своих детей; это то чувство, по которому
любящий  женщину страдает от этой любви и заставляет ее  страдать, соблазняя
ее, или из  ревности губит себя и ее;  то чувство, по  которому бывает даже,
что человек из любви насильничает женщину; это то чувство,  по которому люди
одного  товарищества  наносят  вред другим,  чтобы отстоять  своих;  это  то
чувство, по которому человек мучает сам себя над любимым  занятием и этим же
занятием причиняет горе и страдания окружающим его людям; это то чувство, по
которому  люди  не могут стерпеть оскорбления любимому отечеству и  устилают
поля убитыми и ранеными, своими и чужими.
     Но мало и этого, деятельность любви для людей, признающих жизнь в благе
животной  личности,  представляет  такие   затруднения,  что  проявления  ее
становятся не  только  мучительными,  но  часто  и  невозможными.  "Надо  не
рассуждать  о  любви,-- говорят обыкновенно  люди,  не понимающие  жизни,  а
предаваться  тому  непосредственному  чувству  предпочтения,  пристрастия  к
людям, которое испытываешь, и это-то и есть настоящая любовь".
     Они  правы,  что нельзя рассуждать о любви,  что всякое  рассуждение  о
любви  уничтожает любовь.  Но дело в том,  что  не рассуждать  о любви могут
только те  люди, которые  уже  употребили свой  разум  на понимание  жизни и
отреклись  от  блага личной жизни;  те  же люди,  которые не  поняли жизни и
существуют  для  блага  животной  личности,  не  могут  не  рассуждать.   Им
необходимо рассуждать, чтобы предаваться тому  чувству, которое они называют
любовью. Всякое проявление этого чувства невозможно для них без рассуждения,
без разрешения неразрешимых вопросов.
     В самом  деле, люди предпочитают своего  ребенка,  своих  друзей,  свою
жену,  своих  детей, свое  отечество  всяким  другим  детям, женам, друзьям,
отечествам и называют это чувство любовью.
     Любить  вообще  значит желать делать доброе. Так мы  все понимаем  и не
можем иначе понимать любовь.  И вот я люблю своего ребенка, свою  жену, свое
отечество,  т.е.  желаю  блага своему ребенку, жене,  отечеству  больше, чем
другим детям, женам и отечествам. Никогда не бывает и не может быть, чтобы я
любил только своего ребенка, или жену, или только  отечество. Всякий человек
любит вместе и  ребенка, и жену, и детей, и отечество, и людей вообще. Между
тем  условия  блага, которого  он  по  своей любви  желает различным любимым
существам,  так  связаны  между  собой,  что  всякая  любовная  деятельность
человека для одного из любимых существ не только мешает его деятельности для
других, но бывает в ущерб другим.
     И вот являются вопросы -- во имя  какой любви и как действовать? Во имя
какой  любви  жертвовать другою любовью,  кого любить  больше  и кому делать
больше  добра,-- жене  или детям,  жене  и детям  или  друзьям?  Как служить
любимому отечеству, не нарушая любовь к жене, детям и друзьям? Как, наконец,
решать вопросы  о  том, насколько  можно мне  жертвовать  и  моей личностью,
нужной для служения другим? Насколько мне  можно заботиться о себе для того,
чтобы я мог, любя других, служить им? Все эти вопросы кажутся очень простыми
для  людей, не пытавшихся  дать  себе  отчета  в  том чувстве,  которое  они
называют любовью; но они не только не просты, они совершенно неразрешимы.
     И  недаром законник  поставил Христу  этот самый вопрос:  кто  ближний?
Отвечать  на  эти  вопросы  кажется очень  легко  только  людям,  забывающим
настоящие условия жизни человеческой.
     Только если бы люди были  боги, как мы воображаем  их, только тогда они
бы могли любить одних избранных людей;  тогда бы только и предпочтение одних
другим  могло быть истинною любовью. Но  люди  не  боги,  а находятся  в тех
условиях  существования,  при которых все живые существа  всегда  живут одни
другими, пожирая  одни  других, и в прямом и в переносном смысле; и человек,
как  разумное существо, должен знать и  видеть  это. Он  должен  знать,  что
всякое плотское благо получается одним существом только в ущерб другому.
     Сколько бы  ни уверяли  людей  суеверия религиозные и научные  о  таком
будущем  золотом веке, в котором всего всем будет довольно, разумный человек
видит  и знает,  что закон  его временного и пространственного существования
есть борьба всех против каждого, каждого против каждого и против всех.
     В той давке и борьбе животных интересов, которые составляют жизнь мира,
человеку невозможно любить избранных, как это воображают люди, не понимающие
жизни. Человек, если он любит хотя и  избранных, он никогда не  любит только
одного.  Всякий человек любит  и  мать,  и  жену,  и  ребенка,  и  друзей, и
отечество, и даже  всех  людей.  И  любовь не  есть  только  слово (как  все
согласны  в  этом), но  есть  деятельность, направленная  на  благо  других.
Деятельность  же  эта не происходит в каком-нибудь определенном порядке, так
что  сначала заявляются  человеку  требования его самой сильной любви, потом
менее сильной  и т. д. Требования  любви заявляются беспрестанно все вместе,
без  всякого  порядка.  Сейчас пришел голодный  старик, которого  я немножко
люблю, и просит еды, которую  я берегу  на ужин мною любимым детям; как  мне
взвесить требования сейчасной менее  сильной любви  с будущими  требованиями
более сильной любви?
     Эти самые вопросы и были поставлены законником Христу: "Кто ближний?" В
самом  деле, как  решить, кому  нужно  служить  и  в  какой мере: людям  или
отечеству? отечеству или своим приятелям?  своим  приятелям или  своей жене?
своей  жене или  своему отцу?  своему  отцу или своим детям? своим детям или
самому себе? (чтобы быть в состоянии служить другим, когда это понадобится).
     Ведь  все это требования любви, и все они переплетены между  собою, так
что   удовлетворение   требованиям   одних   лишает   человека   возможности
удовлетворять других. Если же я допущу, что озябшего ребенка можно не одеть,
потому что моим детям когда-нибудь понадобится  то платье,  которого  у меня
просят, то я  могу  не  отдаваться и  другим требованиям любви  во  имя моих
будущих детей.
     Точно то же и по отношению к любви к отечеству, избранным занятиям и ко
всем людям. Если  человек  может отказывать требованиям  самой  малой  любви
настоящего во имя требования самой большой любви будущего, то разве не ясно,
что такой человек, если бы он всеми силами и желал этого, никогда не будет в
состоянии взвесить, на сколько он может отказывать требованиям настоящего во
имя  будущего,  и потому,  не  будучи в силах решить этого  вопроса,  всегда
выберет  то проявление любви, которое  будет приятно  для  него, т.е.  будет
действовать не во имя любви, а во  имя своей личности. Если человек  решает,
что ему лучше воздержаться от требований настоящей, самой малой любви во имя
другого, будущего проявления  большей любви,  то он обманывает или себя, или
других и никого не любит кроме себя одного.
     Любви в будущем не бывает; любовь есть только деятельность в настоящем.
Человек же, не проявляющий любви в настоящем, не имеет любви.
     Происходит то  же,  что при  представлении  о жизни  людей, не  имеющих
жизни.  Если  бы  люди  были  животные  и  не  имели  бы  разума, они  бы  и
существовали  как  животные,   не   рассуждали  бы  о  жизни;   и   животное
существование их было бы законное  и счастливое. То же и с любовью: если  бы
люди  были животные без разума,  то они любили  бы  тех,  кого  любят: своих
волчат, свое стадо, и  не знали бы, что они любят своих волчат и свое стадо,
и не знали бы того, что другие волки любят своих волчат и другие стада своих
товарищей  по стаду, и любовь  их  была бы -- та любовь и  та жизнь, которая
возможна на той степени сознания, на которой они находятся.
     Но люди -- разумные существа и не могут не видеть,  что другие существа
имеют такую же любовь к своим и что потому эти чувства любви должны прийти в
столкновение и произвести нечто  не благое, а  совершенно противное  понятию
любви.
     Если  же  люди  употребляют  свой  разум  на  то, чтобы  оправдывать  и
усиливать  то животное,  неблагое чувство,  которое  они  называют  любовью,
придавая  этому чувству  уродливые размеры, то  это  чувство  становится  не
только не добрым,  но делает из  человека -- давно известная истина -- самое
злое и ужасное животное. Происходит то, что сказано в Евангелии: "Если свет,
который в  тебе,-- тьма, то какова  же тьма?"  Если  бы  в человеке не  было
ничего, кроме любви  к  себе и  к своим детям, не  было бы и 0,99  того зла,
которое есть теперь между людьми. 0,99 зла  между  людьми происходит от того
ложного  чувства, которое  они, восхваляя  его, называют любовью  и  которое
столько  же  похоже на  любовь,  сколько  жизнь животного  похожа  на  жизнь
человека.
     То,  что  люди,  не  понимающие  жизни,  называют любовью,  это  только
известные  предпочтения  одних условий  блага своей личности  другим.  Когда
человек, не понимающий жизни, говорит, что он любит  свою жену, или ребенка,
или друга, он  говорит  только то, что  присутствие в  его жизни  его  жены,
ребенка, друга увеличивает благо его личной жизни.
     Предпочтения  эти относятся к любви так же, как существование относится
к   жизни.  И   как  людьми,  не   понимающими   жизни,   жизнью  называется
существование, так  этими же людьми  любовью называется  предпочтение  одних
условий личного существования другим.
     Чувства эти  -- предпочтения к  известным  существам, как, например,  к
своим  детям или даже к известным занятиям, например, к науке, к искусствам,
мы  называем  тоже  любовью;  но  такие   чувства  предпочтения,  бесконечно
разнообразные,  составляют  всю сложность  видимой, осязаемой животной жизни
людей и не  могут  быть называемы любовью, потому что они не  имеют главного
признака любви -- деятельности, имеющей и целью и последствием благо.
     Страстность  проявления  этих предпочтений  только  показывает  энергию
животной личности.  Страстность предпочтения одних людей другим,  называемая
неверно любовью, есть только дичок, на котором  может быть привита  истинная
любовь и  дать плоды ее. Но  как  дичок не есть яблоня и  не дает плодов или
дает плоды  горькие вместо сладких,  так и пристрастие  не  есть любовь и не
делает добра  людям  или производит  еще  большее  зло.  И  потому  приносит
величайшее зло миру и так восхваляемая любовь к женщине, к детям, к друзьям,
не говоря уже о любви к науке, к искусству, к  отечеству, которая есть ничто
иное, как предпочтение на время известных условий животной жизни другим.
        "ГЛАВА XXIV"
     ИСТИННАЯ ЛЮБОВЬ ЕСТЬ ПОСЛЕДСТВИЕ ОТРЕЧЕНИЯ ОТ БЛАГА ЛИЧНОСТИ
     Любовь  истинная становится  возможной  только  при  отречении от блага
животной личности.
     Возможность  истинной  любви  начинается  только  тогда, когда  человек
понял, что  нет для него блага его животной личности. Только тогда все  соки
жизни переходят в один облагороженный черенок истинной любви, разрастающийся
уже  всеми силами  ствола  дичка животной личности.  Учение  Христа  и  есть
прививка этой любви, как он и сам сказал это. Он сказал, что он, его любовь,
есть  та одна лоза,  которая может приносить  плод, и  что  всякая ветвь, не
приносящая плода, отсекается.
     Только тот, кто не только  понял, но жизнью познал  то,  что "сберегший
душу свою  потеряет ее, а  потерявший душу  свою ради  меня сбережет  ее",--
только кто понял, что любящий душу свою погубит ее,  а ненавидящий душу свою
в мире сем сохранит ее в жизнь вечную, только тот познает истинную любовь.
     "И кто любит отца или мать более,  нежели меня,  недостоин меня.  И кто
любит  сына или дочь более,  нежели  меня,  недостоин  меня.  Если вы любите
любящих вас, то это не любовь, а вы любите врагов, любите ненавидящих вас".
     Не вследствие любви к отцу, к сыну, к жене, к друзьям, к добрым и милым
людям, как это  обыкновенно  думают, люди отрекаются  от  личности, а только
вследствие сознания  тщеты существования личности, сознания невозможности ее
блага,  и потому  вследствие  отречения от  жизни  личности познает  человек
истинную любовь и может истинно любить отца, сына, жену, детей и друзей.
     Любовь   есть  предпочтение  других  существ  себе  --  своей  животной
личности.
     Забвение ближайших интересов  личности для достижения  отдаленных целей
той же  личности, как это бывает  при так  называемой  любви, не выросшей на
самоотречении,  есть  только предпочтение одних  существ  другим  для своего
личного блага. Истинная любовь, прежде чем  сделаться  деятельным  чувством,
должна быть  истинным  состоянием.  Начало любви, корень  ее, не  есть порыв
чувства,  затемняющий разум, как это обыкновенно воображают,  но есть  самое
разумное, светлое и потому спокойное  и  радостное  состояние,  свойственное
детям и разумным людям.
     Состояние  это есть  состояние  благоволения  ко  всем  людям,  которое
присуще  детям,  но  которое  во  взрослом  человеке  возникает  только  при
отречении  и усиливается  только по  мере отречения  от блага  личности. Как
часто приводится слышать слова: "мне ведь все равно, мне ничего не нужно", и
вместе  с этими словами  видеть  нелюбовное  отношение  к  людям.  Но  пусть
попробует всякий  человек хоть раз,  в минуту недоброжелательности  к людям,
искренно,  от  души сказать себе:  "мне  все равно, мне  ничего не нужно", и
только, хоть на время,  ничего не  желать  для  себя, и всякий  человек этим
простым внутренним  опытом  познает, как тотчас же, по  мере искренности его
отречения, падет всякое недоброжелательство и  каким  потоком хлынет из  его
сердца запертое до тех пор благоволение ко всем людям.
     В самом деле, любовь есть предпочтение других существ  себе  -- ведь мы
все так  понимаем  и иначе  не  можем понимать любовь.  Величина  любви ес