на синапсах и поддерживаемое им, связывает состояния сенсорных, моторных и информационных нейронов и устанавливает контроль над ними. В результате волновая функция, связывающая состояния данных нейронов, потенциальные возможности которых контролируются теперь уникальным свойством целостности всего функционального состояния головного мозга, может быть "произвольно" стянута к тем состояниям, которые не только не соответствуют, но даже противоречат непосредственно поступающей сенсорной информации. Эти состояния диктуются возбужденными конфигурациями информационных нейронов, имитирующих некоторое ожидаемое или проектируемое будущее состояние организма, что соответствует проявлениям воли, желания, намерения и бездне других оттенков психологического поведения, вырастающих в результате активирования и считывания информации с информационного тезауруса организма и непрерывного ее сопоставления с поступающей сенсорной информацией о внешнем мире и состоянии организма в нем. 
Процесс редукции волновой функции, инициированный и управляемый свойством целостности функционального состояния мозга и завершающийся приведением моторного нейрона в определенное рабочее положение с последующим физическим актом, и будет представлять собой управление телом, физическим со стороны сознания. 
Тем самым, хотя бы в некотором приближении, мы находим ответ на основной вопрос психофизической проблемы, поставленный в начале данного параграфа. 
Существует ли какая-то возможность экспериментальной проверки изложенных представлений? Ясно, что сами эти представления должны быть сначала доведены до более детализированного и четкого изложения, которое позволит выделить некоторые эмпирически проверяемые следствия, что очень трудно сделать сейчас. И все же один эксперимент указать возможно. Этот эксперимент может быть достаточным для проверки главной идеи о причастности ЭПР-корреляций к порождению состояния сознания. Суть его состоит в следующем. Многочисленными опытами по рассечению сетевидной (ретикулярной) формации мозга убедительно доказана ее важность в возбуждении и поддержании сознания. В частности, опыты показали, что при полной сохранности всех отделов головного мозга, рецепторного и проводящего аппарата (головной мозг подвергался непрерывному раздражению поступающими афферентными импульсами), животное тем не менее тотчас же впадало в спячку при поперечной перерезке 174 сетевидного образования мозга, составляющего у высших животных не более одной тысячной доли центральной нервной системы. Состояние сна при наркозе также наступает благодаря блокирующему действию наркотических веществ на сетевидное образование. Обычное объяснение этих фактов состоит в предположении, что ретикулярная формация создает общее тонизированное (возбужденное) состояние головного мозга, необходимое для наступления сознания. Однако можно пойти дальше и предположить, что импульсы, передаваемые сетевидной формацией во все отделы коры головного мозга, находятся в состоянии ЭПР-корреляций с импульсами, идущими в кору головного мозга по прямым афферентным путям, поскольку каждый раз пара таких импульсов имеет единый источник - единую исходную квантовую систему, сформировавшуюся в рецепторном нейроне. Тогда мыслима следующая схема проверки этого предположения. Нужно попытаться провести рассечение ретикулярной формации с одновременным введением в нее через возникающий порез общего диффузно распределенного возбуждения, равного обычно наблюдаемым потенциалам в ретикулярной формации в норме для состояния бодрствования. 
В данном случае нельзя сказать, что поперечная перерезка ретикулярной формации "выключает" общее тонизированное состояние головного мозга, поскольку он получает активирующие импулысы через порез сетевидной формации. А с другой стороны, если состояние сознания все же исчезнет (мы предполагаем, что так и должно случиться), этот факт подтвердит мысль о решающей роли ЭПР-корреляционных эффектов в формировании сознания. Объяснение эксперимента состояло бы в указании на то, что, несмотря на сохранение активированного состояния головного мозга и поступление в него сенсорной информации по афферентным каналам, сознание тем не менее исчезает в силу отсутствия корреляции между сигналами, направленными в мозг через порез сетевидной формации, и сигналами, идущими по специфическим афферентным путям от рецепторов периферической нервной системы. Это обстоятельство исключает какую-либо возможность порождения феномена целостности мозга на основе эффектов ЭПР-корреляций. 
Возникает еще один вопрос: возможно ли прямое использование квантово-корреляционных эффектов в кибернетических устройствах, имитирующих нервные сети? Сегодня, по-видимому, - нет, в силу недостаточного уровня миниатюризации элементов ЭВМ: нужно ведь получить имитацию корреляционных переходов в синапсах с частотой 1010 в секунду (именно таков порог, отделяющий состояние сна от состояния бодрствования). Вместе с тем высказываются вполне обоснованные надежды на замену кремния в элементах вычислительных машин белковыми молекулами, что 175 позволит записывать в миллиарды раз большее количество информации в тех же объемах [43а]. Не исключено, что появление в будущем таких машин позволит дополнить обычные физически-причинные связи в имитации деятельности нервной системы на машинах использованием квантово-корреляционных эффектов, что, возможно, будет означать существенное приближение к процессам, протекающим в реальных нервных сетях живых организмов. 





4. О НЕОБХОДИМОСТИ ПРИВЛЕЧЕНИЯ ИДЕИ ЦЕЛОСТНОСТИ 
К МЕТОДОЛОГИЧЕСКОМУ АНАЛИЗУ 
ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОГО ИССЛЕДОВАНИЯ 
ГРАНИ МЕЖДУ СОЗНАНИЕМ ЧЕЛОВЕКА И ПСИХИКОЙ ЖИВОТНЫХ 
(С.А.Таглин)

...Действительно ли столь очевидное качественное отличие сознания человека от психики высших приматов может быть сведено к отдельным конкретным свойствам, в результате чего может быть достаточно точно прослежена демаркация между сознанием человека и психикой животных? 
Рассмотрение этого вопроса на основе новейших экспериментальных данных непосредственно требует обращения к концепции целостности сознания. 
Уровень психического развития высших животных, в частности человекообразных обезьян, исследовал еще Дарвин [47]. Собственно экспериментальные исследования психики антропоидов, преследовавшие прежде всего цель выявления грани между сознанием человека и психикой животных, тех существенных отличий, которые ставят человека над животным, начались только в XX в. Процесс изучения психики высших приматов можно разбить на три периода, каждый из которых характеризовался определенным методологическим подходом к организации исследований: период констатирующего эксперимента, период изучения обезьян в естественных условиях, период развивающего эксперимента. 
На протяжении периода констатирующего эксперимента (начало которого у нас в стране связано с работами Н. Н. Ладыгиной-Котс, И. П. Павлова, за рубежом - В. Келера и Р. Иеркса) опыты ставятся над животными, содержащимися в неволе. Экспериментаторы считают своим долгом не влиять на наличный психический уровень животного, полагая, что именно таким образом можно обнаружить действительную разницу между психикой человека я животного. Н. Н. Ладыгина-Котс, характеризуя свою установку в опытах с шимпанзе Иони, писала: "Я сознательно старалась как можно меньше подвергать Иони какой бы то ни было дрессировке и тренировке в человеческих навыках, желая пронаблюдать природное, более естественное и непосредственное проявление его поведения" [74, с. X-XI]. 177 
Подобная "установка на констатирование" проистекала из убеждения, что можно качественно отличить человека от животного по наличию или отсутствию тех или иных отдельных психических свойств, процессов, способностей. Но уже в самом начале эта установка привела к противоречиям в трактовке полученных результатов. Если опыты Ладыгиной-Котс позволили ей охарактеризовать шимпанзе как существо "закоснелое в своей ограниченности, существо, не желающее и не могущее прогрессировать в своем развитии" [74, с. 494], то другие ученые пришли к противоположным выводам. Так, Келер утверждает: "Мы находим у шимпанзе разумное поведение того же самого рода, что и у человека" [63, с. 203]. 
Эти противоречия сохранялись на протяжении всего периода констатирующего эксперимента. С одной стороны, не прекращались попытки объяснить поведение животных чисто физиологическими механизмами, ликвидировать само понятие психики животных, с другой, шло накопление данных, свидетельствовавших о наличии собственно психической детерминации их поведения, характера и особенностей этой детерминации. Так, высокие интеллектуальные способности антропоидов, способность их к своего рода "разумному поведению" подчеркивали И. П. Павлов [98, с. 94-96], Э. Г. Вацуро [37, с. 300-301], Г. 3. Рогинский [113, с. 188]. В эксперименте С. Н. Брайнес и С. Л. Новоселовой (1959 г.) была доказана .способность обезьян мысленно "достраивать" недостающие элементы ситуации и действовать на основе этих "построений" [30, с. 37-48]. И. С. Бериташвили, подводя итог своим многолетним исследованиям, заявлял (1966 г.), что основное поведение животного - это поведение на основе образа ситуации, а условно-рефлекторное поведение - вторично, что животное в состоянии строить свое поведение в воображаемой ситуации, в представлении [21, с. 6-7, 27]. Опытами Д. И. Рамишвили было доказано, что чисто биологическая мотивация уступает у антропоидов мотивации более высокого порядка: подопытный шимпанзе, несмотря на голод, откладывает в сторону пищевую награду до окончания опыта и требует от экспериментатора поощрения "морального" - в виде похвалы и ласки [110, с. 151; 111, с. 20-21]. Можно отметить еще некоторые характеристики психики антропоидов, выделяемые исследователями к концу этого периода: воображение [152, с. 101], большой объем памяти и активное ее использование, способность к элементарному счету [143, с. 21], воля [75, с. 6], самоконтроль [32, с. 107-118]. 
Таким образом, исследования данного периода не только доказали право на существование самого понятия "психика животных", но и выявили в ней ряд способностей, процессов, считавшихся ранее привилегией только человека. Однако богатый фактический 178 материал, собранный на данном этапе, не мог дать представления о максимальных психических способностях человекообразных. Недостаточное количество лабораторных животных обусловило неоднозначность трактовок полученных результатов. Встал вопрос о доказательстве общевидового характера выявленных характеристик психики антропоидов, решение которого затруднялось тем, что экспериментальная обстановка крайне отрицательно влияла на состояние подопытных обезьян (биохимические сдвиги в организме, неврогенные нарушения функций сердечно-сосудистой системы, неврозы и психические аномалии) [71, с. 23 5, 237, 244]. Вследствие этого терялась чистота результатов опыта, их достоверность. 
Методологическая установка периода констатирующего эксперимента оказалась недостаточной для решения вопроса о качественном отличии сознания человека от психики животных, поскольку в рамках данного подхода невозможно было преодолеть возникшие затруднения. Разрешить их (отчасти) удалось, наблюдая за обезьянами в природных условиях: в этом случае изучалось естественное, собственное поведение животных. Неизменной оставалась лишь уверенность в том, что все же возможно найти качественное отличие человека от обезьяны на уровне отдельной психической способности. 
Изучение обезьян в природных и приближающихся к естественным условиях помогло установить, что даже низшие обезьяны способны к отчетливому отделению "фактического переживания от внешнего выражения" [124, с. 233], т. е. к сокрытию своих эмоций, фактически к контролю над ними. Наблюдения над шимпанзе непосредственно в местах их обитания показали, что обезьяны изготавливают и используют "орудия" в естественной обстановке, а не только в лабораторных условиях, что изготавливаются эти "орудия" часто заранее и транспортируются к месту использования, а особенно удачные сохраняются, что во время общих охот шимпанзе демонстрируют "удивительную согласованность действий" и взаимопонимание [72, с. 193]. Исследуя поведение шимпанзе, живущих в условиях вольного содержания, Л. А. Фирсов убедительно доказал наличие и долговременное (многолетнее) хранение ими психических образов [143, с. 145], способность антропоидов руководствоваться в своих действиях мысленным планом [142, с. 128], отражать причинно-следственные связи (одна обезьяна заставляет другую тянуть за рукоятку аппарата, чтобы самой в это время добраться через открывшуюся дверцу до приманки) [142, с. 102-114] и др. Говоря о способности шимпанзе к общению, Фирсов подчеркивает, что для них возможно "обобщение разных обобщений, что называется нами довербальными понятиями" [142, с. 191]. 179 
На этом этапе исследований были выявлены также некоторые закономерности организации и функционирования сообществ приматов, вынуждающие к пересмотру существовавшей уверенности, что поведение животного полностью диктуется его "зоологическим индивидуализмом". Оказалось, что эти закономерности более сложны и требуют для своей реализации достаточно высокого уровня психической деятельности, позволяющей действовать адекватно складывающимся в сообществе отношениям [136]. 
Таким образом, изучение приматов в естественных условиях, подтвердив наличие у антропоидов развитой, богатой психической деятельности (в чем на предыдущем этапе исследований можно было еще сомневаться), тем самым позволило обнаружить несостоятельность исходной посылки, лежащей в основе экспериментальных поисков грани между человеком и животным на этапах констатирующего экспериментирования и наблюдения в природных условиях. Экспериментальными исследованиями и наблюдениями над антропоидами была подвергнута сомнению сама возможность сущностно отличить человека от животного по тому или иному отдельному свойству психики, отдельному психическому процессу. Начавшийся пересмотр методологических оснований экспериментальной приматологии привел к возникновению нового подхода к поискам различий между психикой человека и животного - развивающего эксперимента. 
Как метод познания психики человекообразных обезьян развивающий эксперимент заключается в специальном развитии тех или иных способностей антропоидов до максимально возможного уровня с целью выявления качественного отличия от сознания человека. Исследователи, осуществляющие этот подход, основываются на бесспорном положении, что человек не рождается с готовыми формами человеческого поведения, а усваивает человеческий способ существования, в частности, человеческий способ общения, в процессе обучения, воспитания. Открытые к тому времени характеристики психической деятельности приматов позволяли надеяться, что обезьяны смогут до определенных границ продвинуться в овладении "специфически человеческими" способностями. 
Отдельные элементы развивающего эксперимента встречались в опытах констатирующего эксперимента, когда обучение, развитие способностей антропоидов еще не выступало для ученых специальной задачей В 1940 г. Л. И. Уланова доказывает принципиальную способность обезьян "подавать сигналы своей рукой, складывая пальцы в различных комбинациях, наподобие того, как обучают глухонемых азбуке" [133, с. 133]. В 1949 г. Войтонис [41, с. 189], а в 1966 г. Д. И. Рамишвили [110, с. 151] обнаруживают факты постепенного (через более легкие задания) продвижения обезьяны к решению ранее неразрешимой задачи. В 1966 г. 180 Н. А. Тих обращает внимание на то обстоятельство, что в раннем возрасте человека и животного заложены огромные возможности для перестройки как отдельных функций, так и целостного поведения, что организм в период после рождения обладает определенным спектром "степеней свободы", набором возможных вариантов развития, из которых в дальнейшем реализуется один, не всегда максимальный вариант [123, с. 181]. 
К 60-м годам нашего века эти разрозненные элементы начинают складываться в систему обучающего экспериментирования. В 1960 г. Г. Ф. Хрустов ставит эксперимент по обучению шимпанзе изготовлению орудий и делает вывод, что "полное выделывание орудия с определенными параметрами из первоначально нейтрального по форме материала, даже вопреки ложным внешним признакам его свойств, оказалось вполне достижимым уровнем в орудийной деятельности для шимпанзе, в условиях, делающих движение в этом направлении необходимым" [155, с. 135]. Хрустову, правда, не удалось заставить шимпанзе употребить для выделки "орудия" (палочки) орудие (ручное рубило древнего человека). В 70-е годы этого достиг А. И. Кац: подопытный шимпанзе сам изготовлял "рубило", оббивая галькой гальку [61, с. 57-60]. 
К 60-м годам относятся попытки обучить обезьян членораздельной речи (США). Все они потерпели провал - гортань обезьяны оказалась не приспособленной к человеческим способам артикуляции [48, с. 61-62; 210]. Это обстоятельство было учтено, и следующая попытка обучить антропоида человеческой системе коммуникации стала успешной: обезьяны оказались в состоянии овладевать жестовым языком глухонемых [199; 226] либо иными визуально-знаковыми системами коммуникации [232; 237]. Шимпанзе Уошо, с которой работали Р. А. и Б. Т. Гарднеры, за четыре года обучения овладела более чем 130 знаками жестового языка, адекватно их употребляла и свободно строила из них предложения. Ряд знаков придумала сама шимпанзе [199, с. 670]. Подопечная Ф. Патерсон горилла Коко, обучаемая по методике Гарднеров, за четыре года усвоила 225 знаков. Она также изобретает знаки-названия для новых, ранее незнакомых объектов, придумывает игровые ситуации с использованием знаков. Коко пользуется языком жестов для обмана (обычно после какой-нибудь шалости), выражения чувств, упоминания о вещах, удаленных от нее как во времени, так и в пространстве, "разговаривает" сама с собой [226]. Когда Коко подвергли стандартному тесту оценки языковых способностей, обнаружилось, что они соответствуют норме, обычной для отсталого в образовательном отношении ребенка того же возраста. 
Подтвердились также предположения о способности обезьян к элементарному счету, абстракции числа, хотя эти понятия были для обезьян сложнее, например, абстракции цвета [219]. 181 
Все сказанное свидетельствует о том, что развивающий эксперимент окончательно отбрасывает как несостоятельную установку на поиски качественного отличия человека от обезьяны в отдельных психических процессах, свойствах. Антропоид в результате специальных усилий с нашей стороны демонстрирует казалось бы недоступные для него способности, в частности, своего рода самоощущения с проявлением элементов самоотчета и самоконтроля, что вплотную подводит нас к проблеме возникновения человеческого самосознания. 
К результатам, достигнутым в процессе применения развивающих экспериментов, ряд ученых отнесся весьма скептически. Они либо отказывались комментировать данные экспериментов, ссылаясь на "дискуссионность" проблемы [83; 163], либо подвергали сомнению правомерность выводов, утверждая, что экспериментаторы вносят в поведение животного элементы "специфически человеческого поведения" [135, с. 27], сама же постановка подобных опытов "ставит под сомнение фундаментальнейшие результаты мировой науки" [12, с. 110]. Подобное отношение к результатам современных экспериментальных исследований вряд ли правомерно. Развивающий эксперимент появился вследствие необходимости решения проблем, возникших на предшествующих этапах развития исследований психики приматов, прежде всего несовместимости обнаруженного богатства психических проявлений человекообразных обезьян с попытками найти то единственное свойство, тот единственный процесс, который есть у человеческого сознания и начисто отсутствует в психике обезьян. Развивающий эксперимент доказал, что таким способом выявить грань в принципе невозможно, поскольку психика антропоида способна развиваться в тех же направлениях, что и психика человеческого индивида. Но, доказывая это, развивающий эксперимент отнюдь не "стирает грань" между психикой животного и сознанием человека. Наоборот, впервые в истории экспериментального изучения проблемы пс