ыми я обнаружил пещеру.
   - Ну вот... Кажется, пришли. Вели Кышу идти рядом  и  не  лаять.  Ребята,
перебегайте от дерева к дереву, пока  не  дам  сигнала.  Меня  не  обгонять!
Приготовить фотоаппарат! - велел Василий Васильевич.
   Я выглянул из-за ствола сосны, тянувшей ветви к морю, и увидел Федю.  Он,
как слесарь по ремонту водосточных труб, сидел на маленькой скамеечке  лицом
к скале. Скамеечка висела на вер„вках, спускавшихся с  вершины  скалы.  Меня
перед„рнуло: так жутковато было смотреть на Федю.  Он  уже  успел  огромными
буквами намалевать на ровной и плоской, обращ„нной к морю поверхности скалы:

   Федя

   и продолжал макать кисточку в привязанную к скамейке банку с краской.
   А неподал„ку от него, держась одной рукой за  росшее  в  расщелине  скалы
деревце, писал свою фамилию  тот  самый  пожилой  человек  в  белой  панаме,
которому мы с мамой помогли однажды одолеть крутой подъ„м  в  гору.  Как  он
забрался на скалу со  своей  одышкой  и  больным  сердцем,  было  непонятно.
Баночка с красной краской висела у него на  груди.  Он  дописывал  последнюю
букву в названии своего города.

   ГУДЕЦКИЙ М. И. НИЖНИЙ ТАГИЛ

   - Вот видите, - шепнул я ребятам.
   - А вон т„тка, - сказал Сева. - Как бы не сорвалась!



   И правда, левей Гудецкого М. И.  из  Нижнего  Тагила  толстая  и  высокая
т„тенька, стоя на узком карнизе, тоже выводила на скале свою фамилию:

   СЕМЬЯ ГУНДОСОВЫХ. ТАМБОВ, 73 г.

   Ей приходилось балансировать, чтобы  не  свалиться  вниз  с  двухметровой
высоты.
   - Окликать надо осторожно. Вы займитесь этими двумя, а я пойду к Феде,  -
сказал я.
   Василий Васильевич, взяв у Севы аппарат и прячась за стволами,  перебежал
поближе к Феде. Стоя под  ним,  он  несколько  раз  щ„лкнул  вспышкой.  Федя
сначала не понял, в ч„м дело, и  обернулся  через  плечо.  От  неожиданности
кисточка выпала у него из рук. Кыш, увидев Федю - своего спасителя, завизжал
от радости и бросился к скале. Пожилой человек и т„тенька тоже заметили нас,
но продолжали делать сво„ дело как ни в ч„м не  бывало.  Василий  Васильевич
дал знак, чтобы я подош„л поближе. Сам он стоял уже прямо под Федей,  задрав
вверх голову.
   - Доброе утро, ‚шкин, - сказал спокойно Василий Васильевич.
   - С добрым... утром, - помолчав, ответил Федя. Василий  Васильевич  начал
его допрашивать:
   - Ты крепко укрепил вер„вки?
   - Не первый раз в горах. Не сорвусь.
   - И везде наскальной живописью занимаешься?
   - А вы чего пришли? - начиная  злиться  и  поняв,  что  за  ним  следили,
спросил Федя.
   - Во-первых, лови вер„вку! - Василий  Васильевич  раскрутил  над  головой
моток вер„вки и по-ковбойски бросил конец прямо в руки Феде. - Ты,  конечно,
можешь подняться и уйти. Но для тебя это не лучший вариант.  Поверь.  Говорю
это потому, что. успел тебя полюбить как доброго, честного и сильного парня.
И не кипятись. Мораль я тебе читать не собираюсь. Сам пойм„шь, каким  жалким
способом ты хочешь самоутвердиться, оставить, так сказать, в веках свое имя.
Тебе приятно будет, если, увидев твои художества, люди сплюнут от возмущения
и скажут: "Надо же было испоганить красавицу скалу!" Ответь только  на  один
вопрос: ты хотел бы, чтобы тебя в эту минуту увидели друзья по работе, отец,
мать, жена Нина, знакомые и незнакомые люди? Честно.
   - Как сказать?.. Зачем же? А чего вы сами от меня хотите?  Я  вот  сейчас
слезу и поговорим по-другому! Поняли?
   - Вот видишь, милый ты мой сосед по палате,  ты  не  хочешь,  чтобы  тебя
увидели! Ты чуешь в глубине души,  что  занят  делом  нечистым,  что  ты  не
созда„шь прекрасное, а уродуешь его. Поэтому и прячешься воровато  от  наших
глаз. Настоящую же красоту творят открыто и готовы за  не„  пострадать.  Так
вот: мы с Ал„шкой, как твои друзья, принесли  тебе  ацетон  и  ветошь.  Тащи
сумку. - Василий Васильевич привязал е„ к вер„вке. - Тащи,  не  стесняйся  и
смой по-быстрому вс„, что намалевал.
   Федя сначала не хотел тянуть сумку с ацетоном вверх - наверно, боролся  с
собой. Но постепенно одолевал в себе нехорошего  человека:  сумка  поползла,
поползла... медленно, потом быстрей, и  Василий  Васильевич  подмигнул  мне,
когда она взлетела в Федины руки.
   Т„тенька и Гудецкий из  Нижнего  Тагила  продолжали,  ничего  не  замечая
вокруг, рисовать буквы.
   Я подош„л к ребятам. Сева шепнул мне:
   - Что же, теперь ждать, когда они малевать кончат?
   "Действительно", - подумал я и кашлянул.  Гундосова  повернула  голову  в
нашу сторону и
   строго спросила с высоты:
   - Кто вы, дети?
   - Здравствуйте, держитесь крепче - для начала сказал я, а Симка ответил:
   - Мы пионерский патруль по охране и защите природы!
   - Это хорошо. Охраняйте.  Молодцы!  -  похвалила  нас  т„тенька  и  снова
повернулась лицом к стене.
   - Между прочим, товарищ Гундосова, вы нарушаете  постановление  Крымского
областного Совета, - осторожно сказал Сева.
   - Только держитесь крепче, - сказал я, а т„тенька, обернувшись, изумл„нно
протянула:
   - Я-а-а? Наруша-а-а-ю?
   - Да, вы, - сказал Сева.
   Симка подош„л с аппаратом поближе,  и  голубая  вспышка  на  миг  озарила
изумл„нное и уже немного испуганное лицо т„теньки.
   - Михаил Иваныч! Михаил Иваныч! - крикнула она.
   - Что вам здесь надо? - громко и строго спросил нас Гудецкий  из  Нижнего
Тагила. - Почему вы болтаетесь в горах в такой ранний час?
   - Мы из-за вас болтаемся! - начиная злиться, сказал Сева.
   - Вы подумайте! Грубят! -  возмутилась  Гундосова.  -  Жаль,  что  нельзя
вызвать милицию! Жаль!
   В этот момент к нам подош„л Василий Васильевич и сказал:
   -  Можете  рассматривать  меня,  граждане,  как  представителя   милиции.
Инспектор Угрозыска Васильев. Вот удостоверение.
   - Михаил Иваныч! Лидия Пална! - крикнул Федя. - Не спорьте. Мы  попались!
Стирайте вс„, пока не поздно!
   - То есть что значит "стирайте"? - спросил Гудецкий.
   - А то, что вы портите своими фамилиями природу! - сказал я.
   - Вы, наверно, и на живых деревьях ножом вырезаете?  -  добавил  Сева,  а
Симка ещ„ раз щ„лкнул вспышкой.
   - Вам, гражданка Гундосова, и вам, гражданин Гудецкий, я от души  советую
стереть ацетоном свои фамилии. И будем считать,  что  инцидент  исчерпан,  -
сказал Василий Васильевич.
   Гундосова, ничего не ответив, поставила кисточкой точку, прошла по уступу
и с решительным видом приблизилась к нам.
   - Я ничего стирать не собираюсь, - сказала она, - и вы  не  имеете  права
фотографировать и шантажировать отдыхающих.
   - А вы что, простите, приехали специально для того, чтобы увековечить  на
скалах сво„ имя и уехать обратно? - спросил Василий Васильевич.
   - Так поступают тысячи людей! Это стало традицией! - сказала Гундосова.
   - К сожалению, дурной, - заметил Василий Васильевич.
   - Я ничего не изуродовала! - сказала Гундосова.
   - Взяли бы да кипарис посадили около шоссе, если  вам  хочется  память  о
себе оставить в Крыму, - посоветовал Сева.
   - Эх, вы! - добавил Симка.
   - Всего хорошего, и не смейте мне угрожать. Я никого не боюсь! -  сказала
Гундосова.
   Она ушла вниз по тропе и даже ни разу не оглянулась. И вот тогда  пожилой
человек - Гудецкий, про которого в разговоре с т„тенькой мы  совсем  забыли,
сказал нам дрожащим голосом:
   -  Товарищи!  Я  же  не  могу  слезть!..  Помогите!  На  подъ„м  сюда   я
израсходовал все свои силы...
   -  Но  вс„-таки  вам  хватило  их  для  получения  третьего  разряда   по
скалолазанию? - спросил Василий Васильевич улыбнувшись.
   - Поверьте, я осознал свой поступок, на который решился после шестидесяти
восьми лет безупречной жизни! Я хотел стереть свою  фамилию  с  лица  скалы,
но... увы!.. масляная краска!
   Вид у Гудецкого был смешной и жалкий, и Сева сказал нам:
   - Он осознал. Я лично ему верю.
   - Но вы же могли подумать перед тем, как  идти  сюда  для  увековечивания
своего имени. Не правда ли? - спросил Василий Васильевич.
   - Поверьте, мне было внушено, что оставление  своих  фамилий  в  Крыму  -
старая и добрая традиция! И потом... потом... не за горами  мой  закат...  Я
одинок... и подумал, что, может быть, лет через пятьдесят кто-нибудь  прид„т
сюда и прочт„т: "Гудецкий М. И. из Нижнего Тагила". Вс„-таки память...
   Сева забрался к Гудецкому и помог спуститься  ему  вниз.  Потом  попросил
Федю отлить немного ацетона в консервную баночку и  сказал  нам,  что  смоет
фамилию Гудецкого сам.
   А Гудецкий действительно был очень расстроен и поклялся перед всеми нами,
что непременно посадит два кипариса при въезде в  Алупку.  После  этого  он,
очень смущ„нный, уш„л.

   61

   - Пойд„м, на солнышке посидим, - сказал мне  Василий  Васильевич,  и  вот
тут-то я и пожалел, что не взял с собой бутерброды.  Кыш  тоже  хотел  есть,
жалобно поскуливал, и я чувствовал себя перед ним виноватым.
   - Между прочим, Федя, - сказал Василий Васильевич, - я в первый  же  день
обратил внимание на то, что ты потряс„н красотой Крыма. Ты ходил,  любовался
морем, кипарисами, скалами и вс„  повторял:  "Эх,  сказать  бы  об  этом!.."
Теперь я жалею, что не посоветовал тебе тогда взять карандаш, лист бумаги  и
написать стихи.
   - Таланту вс„ равно нет, - откликнулся Федя с высоты.
   - А я уверен, что человек,  потряс„нный  красотой,  найд„т  слова,  чтобы
сказать об этом! Ты, однако, наш„л другой выход для своих чувств.  Исцарапал
живот Геракла и вырезал на скамейке: "Крым - чудо природы. Охраняйте его".
   - Ладно! Дальше не продолжайте, - смущ„нно попросил Федя. - И так дошло.
   - Дошло, что преступно портить статуи,  вазы  и  скамейки,  а  скалу,  ты
решил, измал„вывать не возбраняется. Между прочим,  я  не  следил  за  тобой
специально, но понять, для чего тебе крючья с  вер„вками,  кисти  и  краски,
было не трудно. Кстати, зря ты завтра улетаешь из Крыма.
   - Не завтра, а послезавтра. Откуда вы это знаете?
   - Умозаключение. Кроме того, я знаю, что ты работаешь директором стадиона
в сво„м городе. Но стадиона ещ„ нет. Он только строится, и  тебе  приходится
трясти подрядчиков, доставать стройматериалы и  агитировать  общественность.
(У Феди от изумления чуть не выпала из рук бутылка ацетона.) На этой  работе
ты с непривычки и расшатал свои нервишки.  Вот  тебя  и  послали  отдохнуть.
Верно?
   - С женой, что ли, списались? - спросил Федя.
   - Извини, не могу открыть тебе каналы информации. А улетать  не  советую.
Глупостей ты наделал немало, исправить их и как  следует  отдохнуть  ещ„  не
поздно.
   - Улечу. Не могу псу в глаза смотреть. Предал я его. Полюбил - и  предал,
- сказал Федя. Он яростно принялся смывать ацетоном буквы.
   Ветер доносил до нас запах  ацетона,  и  тогда  Кыш,  фыркая,  отбегал  в
сторону. Вдруг он насторожился и сам встал в стойку, как охотничий п„с, чего
никогда раньше не  делал,  постоял,  потянул  носом  и  куда-то  пон„сся.  Я
забеспокоился, но он немного погодя показался  из-за  деревьев,  а  за  ним,
держа в зубах что-то светло-ж„лтое, с  пупырышками  и  болтающейся  головой,
торопился... Норд! Он тяжело дышал после подъ„ма в гору, а Федя сидел  лицом
к скале и его не видел.
   - Федя! - сказал Василий Васильевич. - Вон друг твой приш„л. Утку тебе на
завтрак прин„с. Полупотрош„нную. Прямо сейчас на вертел годится.
   - Какой ещ„ друг? - не оборачиваясь, мрачно сказал Федя.
   - А ты посмотри.
   Норд положил утку у подножия скалы и, смотря  на  раскачивающегося  Федю,
три раза пролаял: "Гав-рр! Гаврр! Гаврр!" После этого он сел около утки и не
подпускал к ней изнемогавшего от любопытства Кыша.
   - Я ему вс„ время про уток говорил. Вот он и подумал, что из-за них я его
в отставку уволил... О умница! Отныне нема такой силы, чтобы нас  разлучила!
Ещ„ раз подч„ркиваю: не-ма! - Последние слова Федя,  наверно,  говорил  жене
Нине, и эхо издалека повторило: "Не-ма!"
   Пока он смывал последние буквы, я строил разные  догадки  насч„т  утки  и
решил, что Норд е„ где-нибудь стянул.
   - Почему? - спросил  Василий  Васильевич,  которого  так  же,  как  меня,
поразили ум и преданность Норда.  -  Почему  непременно  стянул?  Почему  не
допустить, что п„с  поступил  честно,  а  не  бросил  вызов  обществу,  как,
например, тип, лишивший павлина перьев.
   - Но он же не мог эту утку купить! И в долг тоже не мог е„  попросить!  -
сказал я.
   - Напротив! Я уверен, что у благородного пса был  такой  ход  мысли:  он,
конечно, прекрасно знал слово "утка". Федя только и говорил ему  про  охоту,
уток и  так  далее.  И,  возможно,  неожиданное  увольнение  объяснил  своей
охотничьей нерадивостью. И, естественно, решил доказать  человеку,  которому
поверил всей душой, что он не шалопай и тунеядец,  а  настоящий  охотник.  Я
почему-то уверен, что он взял утку в долг. Такие личности не воруют! И  если
потерпевший обнаружится, то я сделаю вс„, что  в  моих  силах,  для  полного
оправдания прекрасной собаки!

   62

   Пока мы разговаривали, Федя вс„ смыл ацетоном, банку,  бутылку,  молоток,
кисть и тряпки бросил на землю и по тропе спустился к нам. Он  первым  делом
молча и крепко пожал Норду лапу. И долго не выпускал е„ из своей руки. Потом
поднял утку, зав„рнутую в синюю бумагу.
   - Ещ„ оттаять не успела. Свеженькая! Где же ты е„ добыл, верный друг?  На
складе? В магазине? Или у частного лица? На уголовное дело, выходит, я  тебя
толкнул? Отн„с бы ты е„, что ли, обратно?
   - Этого не стоит делать. П„с обидится, - сказал Василий Васильевич.  -  Я
предлагаю эту утку зажарить на  вертеле,  а  другую  купить  в  магазине,  и
отнести на кухню в "Кипарис".
   - Дело говорите! У меня башка от голода кружится, - согласился Федя. -  А
почему вы думаете, что он стащил утку в "Кипарисе"?
   - Вчера я случайно  поинтересовался  меню  на  завтра.  "Утка  жареная  с
гарниром", - сказал Василий Васильевич.
   Кыш, почуяв, что дело пахнет жареным, таскал вместе с нами ветки и  шишки
для костра. Его развели на голом месте и окружили камнями,  чтобы  огонь  не
полз к сухой траве. Федя ловко выстругал вертел. На  него  насадили  утку  и
вертеть поручили мне. А шею, ноги и  потроха  зажарили  на  углях  и  отдали
собакам. Все это быстро съел Кыш, а Норд от утятины отказался.
   - Вот душа! Вот охотник! - удивлялся Федя. Утка быстро зарумянилась,  жир
с не„ капал на угли и вспыхивал. Дымок  приятно  щекотал  ноздри.  Я  крутил
вертел,  сняв  и  кофту  и  рубашку,  а   остальные   ворошили   угольки   и
разговаривали. Федя вс„ выпытывал у Василия Васильевича,  откуда  тот  почти
вс„ а н„м знает, но Василий Васильевич отвечал:
   - Профессиональная тайна.
   Наконец он проткнул острой веточкой утиную грудку и ножки. Из них прыснул
светлый сок. Я нарвал  свежей  травы.  Утка  немного  остыла  на  ней.  Федя
разрезал е„ охотничьим ножом и выдал всем по куску.
   Мы жадно набросились на них, и каждый из нас сказал Норду:
   - Спасибо, старина!
   Кост„р мы забросали земл„й и камнями...

   - Пушкина больше не видел? - напоследок,  у  нашего  дома,  спросил  меня
Симка.
   - Ха-ха-ха! - снова добродушно захохотали мои новые друзья  и  забрали  у
меня фотоаппарат со вспышкой.

   63

   Мама ждала меня у калитки. Первым делом она обняла сначала меня, а  потом
Кыша и расцеловала, как  будто  мы  возвратились  после  долгой  разлуки  из
кругосветного путешествия. Затем проверила,  не  расшиб  ли  я  коленки,  не
ободрал ли руки и не изорвал ли е„ кофту. Затем заставила меня  как  следует
умыться и усадила за стол завтракать.
   - Мам, ты наставила столько еды, как будто  я  голодал  целую  неделю,  -
сказал я и не стал ничего есть. Только выпил чаю.
   Потом мама начала меня расспрашивать, как проходила операция  и  кого  мы
разоблачали с Василием  Васильевичем.  Но  я  ответил,  для  того  чтобы  не
выдавать Федю, что материалы операции будут обрабатываться и говорить о  них
ещ„ рано.
   - Ты знаешь, когда я тебя обняла и поцеловала,  мне  показалось,  что  ты
пропах дымом и чем-то жареным, - вдруг подозрительно сказала мама. - Вы  там
разводили кост„р?
   - Разводили. Без костра в горах нелегко.
   - И что-нибудь жарили? Только правду! Ты поэтому сыт?
   - Мы утку жарили! - сказал я и облизнулся.
   - Вы застрелили е„? - спросила мама.
   - Нет, она была и без нас полупотрош„нная.
   - Хорошо. Продолжай секретничать, - обиделась мама. Она не понимала,  что
я сам немного по-годя вс„, что можно, ей расскажу и что  не  надо  ничего  у
меня выпытывать.
   Тут к нам забежал  папа.  Он  уже  успел  пробежать  два  больших  круга,
раскраснелся  и,  разговаривая,  подпрыгивал  на  месте,  как  спортсмен  на
разминке.
   Он рассказал, что под утро к ним в палату приш„л Корней Викентич и вместо
Василия Васильевича и  Феди  увидел  в  кроватях  какие-то  куклы.  Шума  он
поднимать не стал, но пообещал беспощадно расправиться с нарушителями режима
и вообще расформировать всю седьмую палату. Когда Корней Викентич уш„л, папа
снова уснул, но его разбудил крик шеф-повара Анны  Павловны.  Папа  выглянул
вместе с Миловановым и Торием в окно и  увидел  Норда,  убегающего  от  Анны
Павловны с уткой в зубах. Он стянул е„  прямо  с  кухонного  стола,  и  Анна
Павловна кричала:
   - Караул! Разбойник!!!
   - Вот какие дела! Из всей палаты только я  и  Торий  соблюдаем  режим,  -
сказал папа.
   - Не хвались, а то сам себя сглазишь, - сказал я. Папа схватил  со  стола
кусок колбасы и убежал.

   84

   Мы собрались идти на пляж, когда Анфиса Николаевна пришла с  базара.  Она
принесла полную сумку всякой всячины - и овощей, и молодой картошки, и мяса,
и две бутылки вина. И попросила нас ровно в три часа приходить к обеду.
   - Скорей бы уж кончились все эти загадки и треволнения, - помечтала  мама
по дороге на пляж.
   Мне очень хотелось перед купанием заглянуть  в  "Кипарис"  и  заступиться
перед Корнеем Викентичем за Норда, сказать, что он вовсе не жулик,  а  самая
преданная человеку собака, но мама меня не пустила.
   В этот день я снова сам плавал - верней, держался на воде. Сева  дал  мне
маску и дыхательную трубку, и я долго лежал между двух, обросших водорослями
камней, первый раз в жизни  рассматривая  подводное  царство  Ч„рного  моря:
парашютики  медуз,  крабиков,  креветок,   мелькавших   вдалеке   ставридок,
приросшие к камням шляпки мидий и свои, казавшиеся увеличенными раза  в  два
руки.
   Я вылез из моря, когда совсем зам„рз. Кыш лаял и звал меня  от  скуки.  Я
прин„с в мешочке воды и облил его.
   Мама читала и разрешила мне ненадолго сходить на папин пляж.
   Папа, Левин, Осипов и Рыбаков снова сидели на площадке йогов, поджав ноги
и положив руки  на  колени.  И  снова  все  они  странно  дышали  и  странно
улыбались.



   - Пап! Может, у тебя какие-нибудь видения перед глазами? - спросил я,  но
он не слышал и продолжал улыбаться.
   Я подумал про себя, что завтра его обязательно нужно сфотографировать,  и
сам попробовал посидеть,  как  йог,  но  это  было  скучно.  Тут  я  услышал
негромкий храп.  Это  храпел  спавший  на  лежаке  Торий.  Милованов  что-то
доказывал Василию Васильевичу. Оказывается, они решили разыграть  Тория,  но
не ради шутки, а для примера.
   Милованов взял шариковую ручку, склонился над Торием и  большими  буквами
написал у него на предплечье: "БЫЛ В КРЫМУ.  Жора  с  Курской  аномалии".  И
поставил число. Торий даже не пошевельнулся.
   - Зачем это? - спросил я ш„потом у Василия Васильевича.
   - Сейчас пойм„шь, - ответил он, стараясь не рассмеяться.
   - Ну теперь надо будить этого равнодушного ко  всему  на  свете  молодого
человека, - сказал Милованов.
   - Вы же  говорили,  что  разбудить  его  невозможно,  -  заметил  Василий
Васильевич.
   - Есть один волшебный способ. Торий сам про него рассказывал. - Милованов
достал из-под св„ртка с одеждой Тория  карманные  шахматы  с  расставленными
фигурками, двинул ч„рную пешку и зловеще сказал: - Торий, вам шах!
   Торий как ужаленный вскочил с лежака.
   - Что? Что? Где шах?
   Милованов и Василий Васильевич не удер