таки
знать, куда мы поедем?
   - А мне мало солнца, - сказала Зоя. - Я так соскучилась  по  солнцу.  В
Ленинграде идут дожди. Белые ночи и дожди.
   Игорь и Зоя жили в квартале от курзала, и мы  проводили  их  до  самого
дома. Мы отлично знали этот небольшой дом в глубине двора, три года  назад
его отыскал Витька, и с тех шор адрес дома был вписан  в  книжку  Жениного
отца. Конечно, при Игоре никто из нас об этом не вспомнил: Женя не любила,
чтобы говорили посторонним о профессии ее отца, как будто худшим в ее отце
была его профессия. Жени и Витьки с нами не было - они где-то  отстали,  -
но мы все равно не сказали Игорю, почему нам знаком его дом. Мы  вернулись
на угол. Подошли Женя и Витька. Витька шел босиком,  а  туфли  торчали  из
карманов его брюк. У решетки курзала стоял  Павел  со  своими  приятелями:
наверно, выбирали, с кем бы познакомиться. Из парка  выходили  я,  перейдя
освещенный асфальт, исчезали в темноте под деревьями. Мы свернули  на  3-ю
Продольную. Начало улицы освещалось огнями курзала. Впереди  шли  девочки.
Мы шли быстро. Когда  кто-нибудь  говорил:  "Куда  мы  так  летим?"  -  мы
замедляли шаг, но постепенно снова его ускоряли. Кажется, первым "куда  мы
так летим" сказал Сашка. Потом это же  самое  повторял  каждый  -  девочки
тоже. Наверное, не мне одному хотелось поскорей остаться вдвоем.
   По обе стороны улицы тянулись заборы. Но мы их  не  видели.  Мы  только
видели между деревьями редкие огни санаториев. В тех местах,  где  деревья
отступали от забора, улица немного светлела.  Сашка  рассказывал,  как  он
маленьким объелся сахарным миндалем.
   - Пять лет смотреть не мог на сахарный миндаль, - сказал Сашка.
   - Так я тебе и поверил, - ответил я.
   - Сейчас я сам себе не верю.
   - Замолчите, - сказала Женя.
   Инка возникла передо мной, точно выросла из-под земли. Я ее не  увидел,
а скорее почувствовал рядом с собой. Катя и Женя тоже стояли.
   - Вы ничего не слышали? - спросила Катя.
   - Что мы должны были слышать?
   - Женщина крикнула, - сказала Женя.
   - Тебе не почудилось?
   - Сначала Женя услышала, а мы слушали Сашку. А сейчас мы  все  слышали:
на пустыре кричала женщина, - сказала Инка.
   Мы не видели друг друга. В темноте поблескивали глаза.
   - Веселенькая история, - сказал Сашка.
   - Девочки, возвращайтесь к курзалу и ждите нас, - сказал я.
   - Мы же можем здесь подождать или до угла дойти - там светло, - сказала
Инка.
   Улица упиралась в черный провал пустыря. В  конце  ее  по  обе  стороны
мостовой горели электрические лампочки. Белые листья деревьев  отбрасывали
на асфальт черные тени. С вокзала  прошел  трамвай.  Узкая  полоска  света
обнажала кусты. Из-за угла вышел какой-то парень, постоял, оглядываясь  по
сторонам, и снова ушел за угол, точно его кто-то позвал. Потом из-за  угла
вышел Степик. За ним еще выходили. Степик держал во рту папиросу, и  Мишка
Шкура дал ему прикурить. Степик пошел по  направлению  к  нам.  В  темноте
кто-то всхлипывал - кажется, Катя.
   - Встань мне на колено. Ну чего ты так дрожишь? - говорил Сашка.
   По ту сторону забора зашумели потревоженные прыжком кусты.
   - Беги к санаторию, - сказал Витька.
   - Инка! - тихо позвал я, щупая рукой темноту, и вдруг услышал  стук  ее
туфель об асфальт: Инка бежала. От угла тоже кто-то  побежал,  но  тут  же
остановился. Мы уже никого не видели. Только слышали топот  ног  и  свист.
Потом все стихло. До угла было метров двести. Мы стояли прижимаясь  спиной
к забору: камень был холодным и  шершавым.  Сколько  надо  времени,  чтобы
пройти двести метров?
   - Что ни говорите, а Джон Данкер - король, - сказал Сашка.
   - Сашка, ты уже это говорил, - ответил я.
   - Разве говорил? - спросил Сашка и замолчал.
   Мы молчали и прислушивались, и как-то сразу услышали шаги  многих  ног.
Шаги быстро приближались и стихали против нас на мостовой. Луч  карманного
фонаря упал на забор и тотчас на Витькино лицо.
   - Здорово, Витек, - сказал Мишка Шкура.
   - Кто такой? - Я узнал мальчишески звонкий голос Степика.
   - Наш, пересыпский, - ответил Мишка Шкура.
   Луч фонаря переместился на Сашку.
   - Жид? - спросил Степик.
   Сашка молчал, а я все время думал: "Если бы я  видел  у  Степика  финку
тогда в кино, его бы сейчас здесь не было".
   - Инка! Финка у Степика! - крикнул я. Свет ослепил меня.
   - Какая финка? Кому кричал? - спросил Степик. - Спрячь перо, паскуда! -
на кого-то прикрикнул он.
   Я загораживался ладонью от света. Свет  погас.  Я  отшатнулся  и  лицом
уловил движение воздуха. Слева от  меня  приглушенно  вскрикнул  Сашка.  Я
кого-то ударил. На меня спиной отлетел  Сашка,  рванулся  вперед  и  снова
отлетел и ударился рядом со мной  об  забор.  На  Сашку  навалились.  Я  в
темноте схватил кого-то за волосы и  рванул  на  себя.  Потом  я  тащил  и
выкручивал чью-то руку и  совсем  близко  слышал  Сашкино  захлебывающееся
дыхание. В лицо мне косо плеснули звезды. Не помню, что было раньше - удар
или звезды... Падения я тоже не помнил, я только помнил резкий до  тошноты
запах пота  и  чей-то  модельный  туфель:  я  поймал  его  рукой  и  хотел
оттолкнуть от своего лица...
   Потом я снова увидел звезды. Мне казалось, что я  лежу  на  дне,  а  на
поверхности были звезды и голоса, и вода давила мне на уши  и  покачивала.
Кто-то плачущим голосом спрашивал:
   - За что ударил?
   - Не подходи сзади, паскуда.
   Откуда мог взяться Павел? Но "паскуда" сказал Павел.  Я  услышал  удар,
еще удар, еще и падение чьих-то тел. Я лежал на мостовой,  и  асфальт  был
очень холодный. Я нащупал рукой край тротуара  и  хотел  встать,  но  меня
снова валило.  Но  я  все  равно  встал  и,  шатаясь,  перешел  тротуар  и
облокотился на край забора. Стало светлее. Наверное, всходила луна, потому
что я видел край забора, а внизу было темно. Я  вспомнил  модельную  туфлю
около своего лица. Я хотел оттолкнуть ее рукой. Рука была очень тяжелой: я
ее еле поднял и, когда опустил, в кого-то попал.
   - Володя, это я.
   Откуда взялась Инка? Но мне было не до Инки, мне ни  до  кого  не  было
дела. Меня тошнило от резкого запаха ножного пота. Инка обнимала  меня  за
плечи, а я ногой царапал забор: мне хотелось перевалиться через него,  так
сильно меня тошнило.
   На мостовой разговаривали. Меня больше не рвало, но соображал я плохо.
   - Паша, мне шьют дело. Я с тобой не могу сегодня разговаривать.  Но  мы
встретимся, - сказал Степик.
   - Принято, - ответил Павел. - Я тебе заодно Нюрку Переверзеву припомню.
Поздно я узнал - ты бы еще тогда от меня не ушел.
   Степик засмеялся.
   - Паша, ты, как легавый, ходишь по моему следу, - сказал он. - Не надо,
Паша: последнее время я очень нервничаю.
   - Плыви, плыви на белом катере, пока я все твое кодло не понес.
   - До встречи, Паша.
   Я стоял прислонясь спиной к забору, и меня покачивало, а  тяжелые  веки
закрывались сами собой.
   Потом мы сидели в сквере: я. Инка и Женя. Витька с Катей повели Сашку в
санаторий "Сакко и Ванцетти": у Сашки была разбита голова. До  сквера  нас
провожал Павел. По дороге - мы шли окраиной пустыря - Павел сказал:
   - Надо было всем вместе убежать.
   - Почему мы должны бегать? - спросил я.
   - В таком положении самое верное убежать. Я бы обязательно удрал: нашли
с кем шутить - со Степиком.
   - Нельзя было всем бежать: они бы девчонок догнали.
   - Тоже правда. Отчаянные вы, профессора.
   Прощаясь, Павел сказал Инке:
   - Давай, рыжая, договоримся: надумаешь  кавалера  менять  -  не  забудь
Павла Баулина.
   Я не обиделся на Павла. У меня  сильно  болела  челюсть  и  был  сломан
передний зуб. Наверное, меня стукнули головой в подбородок. Сашку  ударили
кастетом, а меня головой. Если бы кастетом, то был бы разбит подбородок. А
у меня были разбиты только губы: они вспухли и тоже болели. По губам меня,
кажется, ударили ногой.
   Катя и Витька привели Сашку. Сашка пробовал острить.
   - Первые ранения мы уже получили, - сказал он и сел рядом  со  мной  на
скамейку.
   Мы сидели в сквере и  ждали,  пока  опустеют  улицы:  нам  не  хотелось
попадаться кому-нибудь на глаза.
   - "Витек, Витек..." Ух, гад! - сказал Витька.
   Его совсем не били. Мишка  Шкура  с  каким-то  парнем  повалили  его  и
уговаривали лежать. Витька не мог смотреть ни на меня, ни на Сашку и то  и
дело повторял:
   - Ну, гад!.. Ну, погоди, гад!.. - Он все время порывался куда-то  уйти.
Наверно, хотел разыскать Шкуру.
   Женя сказала:
   - Ты же не виноват. Было бы легче, если бы тебя тоже избили?
   Женя сказала правду, но я все равно был с ней не  согласен:  я  понимал
Витьку.
   Потом мы отвели Сашку домой. Мы остались на улице и ждали Катю.  Не  то
чтобы так уж боялись Сашкину маму,  -  просто  нам  не  надо  было  с  ней
встречаться. Мы придумали, что Сашка скажет, будто упал с  дерева.  Глупо,
конечно, придумали. Но по опыту  мы  знали:  чем  глупее  придумаешь,  тем
больше в это верят. Надо только твердо стоять на своем. А  Сашке  без  нас
проще было стоять на своем.
   Потом мы проводили домой Инку. Меня уже не тошнило, но время от времени
кружилась голова. Женя отозвала меня и сказала, чтобы я не оставлял Витьку
одного. Я проводил с Витькой Катю и Женю и пошел к нему ночевать.
   Я и Витька спали в сарае - раньше в нем жили, когда еще  дом  строился.
Теперь здесь держали корову и на нарах хранилось сено. Я лежал  в  темноте
рядом с Витькой и боялся уснуть. Под нарами корова  жевала  жвачку,  и  от
этого еще больше хотелось  спать.  Потом  корова  тяжко  вздохнула,  и  по
деревянному настилу застучали  влажные  шлепки.  Я  закрыл  глаза,  тотчас
заснул и очень быстро проснулся. Витьки рядом со мной не было.
   - Витька! - позвал я.
   Витька стоял в светлом прямоугольнике двери.
   - Не могу я, - сказал он. - Пойду встречу Шкуру. Он всегда на  рассвете
приходит.
   Я слез по скрипучей лесенке и вышел с Витькой во  двор.  Уже  рассвело.
Небо было зеленым и без звезд, но солнце  еще  не  встало,  и  поэтому  на
улицах не было теней. Мы дошли до трамвайного круга. По дороге мы заходили
во двор к Шкуре: он, как и Витька, спал на сеновале - на сеновале  его  не
было.
   Мы сидели  на  холодных  и  влажных  рельсах.  Солнце  в  нашем  городе
поднималось в степи, и море перед этим розовело у горизонта.  Шкура  вышел
из улицы и, пошатываясь, шел через пустырь. Он увидел нас  и  остановился.
Мы встали и пошли к нему. Убежать было некуда. Шкура пошел к нам навстречу
и теперь стал шататься сильнее. Шкура упал прежде, чем Витька его  ударил:
Витька зацепил его по лицу, когда он уже падал. Шкура лежал на спине.
   - Лежачего будете бить? Лежачего? - спросил он.
   Витька хватал Шкуру за руки и пытался поднять. Я ему помогал: я понял -
Витьке необходимо подраться. Я сказал Шкуре:
   - Вставай! Я тебя трогать не буду! Один на один подеретесь.
   Шкура не хотел  вставать:  едва  мы  его  приподнимали,  как  он  снова
валился.
   - Лежачего будете бить? Лежачего? - спрашивал он.
   Витька не мог бить лежачего и заплакал. Он стоял над Шкурой и плакал. Я
увел Витьку. Мы спустились к морю, искупались, а потом заснули  на  песке,
пригревшись на солнце,  и  проснулись,  когда  вернулись  с  ночного  лова
рыбачьи шаланды.
   Дома я  нашел  мамину  записку.  Она  писала,  что  приходила  школьная
сторожиха и сказала, что меня вызывает  директор.  Директора  в  школе  не
было: он ушел в гороно. Я бродил по гулким коридорам, заглядывал в  пустые
классы - из некоторых уже вынесли столы и  парты:  готовились  к  ремонту.
Тишина противопоказана школе так же, как кладбищу шум. Я посидел  в  своем
классе, за своим столом. Я думал о себе, об Инке, о том, что,  когда  меня
уже здесь не будет. Инка еще будет сюда приходить  два  года.  Я  выдвинул
ящик стола. Внутри на  боковой  стенке  было  вырезано  перочинным  ножом:
"А+Р". За год эта формула чужой любви успела мне примелькаться.  Кто  они,
эти "А" и "Р"? Где они сейчас? Странно, почему я раньше этого не  выяснил?
Столы и классы переходят  в  школах  по  наследству,  и  узнать,  кто  был
прошлогодним владельцем моего стола, было бы не так-то сложно.  Я  вытащил
из стены гвоздь и выдавил им на дне ящика: "Три года - не пять". Если Инке
через год достанется мой стол, ей не придется ломать голову над  тем,  кто
сделал эту надпись, Интересно, что она подумает, когда прочтет ее,  и  где
буду я в это время.
   В класс заглянул Юрка Городецкий.
   - Я тебя по всей школе ищу. Пойдем скорей, - сказал он.
   - Куда?
   - В райисполком. Там машина ждет.
   - В двух словах: в чем дело? - спросил я.
   - Поедем в колхоз "Рот Фронт". Я бы сам  поехал,  но  директор  сказал,
чтобы ты поехал со мной.
   Понятно: новому секретарю не терпелось  проявить  свой  организаторский
гений. Лично я предоставил  бы  ему  эту  возможность:  меньше  всего  мне
хотелось ехать в колхоз. Но, к сожалению, это было  не  мое  личное  дело.
Немецкий  колхоз  "Рот  Фронт"  считался  самым  богатым  в   районе.   Но
председатель колхоза Франц  Карлович,  человек  суровый  и  хозяйственный,
страдал тяжким пережитком: он  всех,  особенно  школьников,  подозревал  в
лени. Я смотрел на Юрку и думал; все  у  тебя  впереди,  еще  покрутишься,
когда на поля вовремя не подвезут пресной воды, а у ребят от  жажды  языки
будут присыхать к небу или когда от сырого молока начнут болеть  животы  и
многие не смогут выходить на работу, а  Франц  Карлович  будет  требовать,
чтобы выполнялась дневная норма. У него  была  любимая  поговорка:  "Даром
хлеб кушаль - хорошей жизни не зналь". Правильная, в общем, поговорка. Все
дело в том, что понимать под словом "даром". Я понимал, что директор прав,
посылая меня с Юркой, но от этого мне было не легче.
   - Когда вернемся? - спросил я.
   - Быстро. Завтра к обеду будем дома.
   Ничего себе быстро. Может быть, "завтра к обеду" для Юрки было  быстро,
но меня это не устраивало.  На  всякий  случай  я  поймал  во  дворе  сына
сторожихи Сережу.
   - У меня к тебе просьба, выполнишь?
   Сережа не любил выполнять просьбы, особенно даром.
   - Некогда мне, - сказал он.
   - Выбери минуту.
   - А что делать?
   - Нет. Ты наперед скажи, выполнишь?
   - Некогда мне. Купаться иду.
   - Просто здорово. Тебе как раз по дороге.  Морскую  улицу  знаешь?  Дом
летчиков знаешь? Инку Ильину знаешь? Так вот:  первый  подъезд,  последний
этаж, квартира пятнадцать. Скажешь Инке: Володя уехал в  колхоз,  вернется
завтра к обеду.
   - Некогда мне. Я же не на пляж хожу. Я в порту купаюсь.
   - Напрасно. На пляже ты можешь съесть хорошую вафлю мороженого и запить
газированной водой с сиропом.
   - У меня денег нет.
   - О чем ты говоришь: моя просьба - мои деньги. На, бери.
   Сережа взял у меня пятнадцать копеек. Этот семилетний пацан  знал  себе
цену. Просто мороз  пробегает  по  коже,  когда  подумаешь,  что  из  него
вырастет. Юрка стоял в воротах и неодобрительно на меня поглядывал. Ничего
с тобой не случится: потерпишь.
   В колхозе, как я и предполагал, к великому Юркиному огорчению, мы в тот
же день обо всем договорились. И  не  с  кем-нибудь,  а  с  самим  Францем
Карловичем. Обычно он избегал прямых переговоров. Мы объехали  на  линейке
Франца Карловича свекловичное поле. Кормовая свекла так проросла сорняком,
что не видно было ботвы. Такого в колхозе "Рот Фронт" я никогда не  видел.
Франц Карлович то и дело снимал соломенную фуражку и вытирал  потный  лоб:
ему было явно не по себе от такого поля.
   - Новый культур. Чужой семян. Негодница, - сказал он.
   Стали договариваться о сроках прополки.
   - Полторы недели, - сказал Франц Карлович.
   Я осмотрел поле. Оно начиналось от дороги на железнодорожную станцию  и
кончалось на берегу лимана. Чтобы  прополоть  такое  поле,  надо  было  не
меньше двух с половиной недель.
   - Три недели, - сказал я.
   - Три недели! Три недели все умрет, - сказал Франц Карлович.
   - Все не умрет. Мы же каждый день будем полоть.
   - Две недели, - сказал Франц Карлович.
   - Согласны, - ответил Юрка, как будто  его  кто-то  тянул  за  язык.  Я
промолчал. Мы поехали в  правление.  Франц  Карлович  привязал  жеребца  у
коновязи, а не отправил его в конюшню, - значит, он еще собирался  куда-то
ехать. В кабинете Франц Карлович предложил, чтобы бригада школьников  жила
в риге у свекловичного поля. Он предложил это, подписывая какие-то бумаги,
которые ему принес бухгалтер. Юрка снова сказал:
   - Согласны.
   Я подождал, пока Франц Карлович кончил подписывать бумаги.
   - Не пойдет, - сказал я.
   - Почему? - спросил Юрка. - Очень уж удобно: фронт  работ  рядом  -  не
надо время на ходьбу терять. Потом на открытом воздухе  спать  приятно.  -
Юрке очень хотелось выглядеть солидно.  "Фронт  работ"  -  надо  же  такое
придумать! Франц Карлович курил трубку и кивал головой. Никогда не  думал,
что Юрка такой дурак.
   - Понимаешь, Юра, - сказал я. - Рядом с ригой - болото. А в этом болоте
почему-то понравилось жить лягушкам. А лягушками,  как  тебе  известно  по
зоологии, питаются ужи...
   Франц Карлович забеспокоился. Он вынул изо рта трубку и сказал:
   - Уж мирный животин.
   - Правильно. Но девочки почему-то ужей боятся.
   - Вот  еще,  -  сказал  Юрка.  -  Нечего  идти  на  поводу  настроений.
Привыкнут. Зато фронт работ рядом.
   - Теоретически все правильно. Но девочки все равно будут визжать, когда
уж заползет под одеяло. А утром их не добудишься.  Если  даже  добудишься,
они обязательно заснут  в  поле,  и  солнечные  удары  гарантированы.  Как
хотите, Франц Карлович, а ребят надо разместить  в  школе  или  в  хлебном
амбаре.
   - Нет, нет. Час ходьбы до работы.
   - На машине десять минут езды, - ответил я. -  Потом,  Франц  Карлович,
надо закрепить за нами лошадь: обед и воду мы будем сами возить. В прошлом
году достаточно намучились.
   - Нет, нет. Это баловство - не работа.  Даром  хлеб  кушаль  -  хорошей
жизни не зналь. Лошадь дай, машину дай - сплошной убыток.
   - Франц Карлович, за что колхоз премировал нас в прошлом году?
   - Политика.
   - Вы же сами говорили, что школьная бригада дала прибыль. Прибыль - это
экономика.
   - Хорошо. Будет работа как прошлый год  -  будет  лошадь  и  машина,  -
неожиданно быстро согласился Франц Карлович. Он, кажется, очень спешил. Мы
попрощались на крыльце. Франц Карлович уехал, а Юрка  заявил,  что  должен
осмотреть амбар и школу. В риге он соглашался  разместиться  без  осмотра.
Тоже мне логика. Я с ним не пошел. Я сидел  на  скамейке  в  садике  перед
правлением. Посредине  цветочной  клумбы  стоял  бюст  Фридриха  Энгельса.
Странно было видеть Фридриха Энгельса без Карла Маркса. Я уже три года его
видел и не мог привыкнуть. Вернулся Юрка.
   - Может, заночуем? - спросил он.
   - Зачем?
   - Как-то неудобно в тот же день возвращаться.
   Я ничего не ответил. Я просто пошел по дороге на станцию. Чтобы  успеть
к вечернему симферопольскому поезду, нам пришлось последние три  километра
бежать по берегу моря. В вагоне  Юрка  приставал  ко  мне  с  разговорами.
Сначала я притворялся, что сплю, а потом на самом деле заснул.



9

   С вокзала мы поехали на трамвае. На пустыре  открытый  прицепной  вагон
продувало насквозь, а длинная подножка почти цеплялась  за  кусты.  Я  уже
стоял на подножке, когда Юрка спросил:
   - Не знаю, сейчас к директору пойти?
   - Нет, подожди, пока он ляжет спать, - ответил я и спрыгнул на  ходу  в
конце пустыря, против Морской улицы. Кто бы мог подумать, что  Юрка  такой
дуб. И я же рекомендовал его в секретари.
   На улице уже  появились  нарядно  одетые  курортники.  Они  шли  своими
обычными вечерними маршрутами:  Приморский  бульвар,  курзал,  "Поплавок",
ресторан "Дюльбер". Я спешил к Инке, потный и пыльный, с разбитыми губами.
Надо было бы, конечно, забежать домой переодеться, но не хотелось  тратить
зря столько времени. Инку  я  увидел  неожиданно:  случайно  посмотрел  на
другую сторону улицы и увидел. Инка никогда не ходила по той стороне.