хотелось бы, чтобы они сталкивались.
     - Иди, - прошипел я, - тебе пора домой.
     - Ничего, - успокоила меня Наташка, - я не спешу.
     Тогда,  все еще завязывая шнурки, я медленно повернулся к Сашке спиной,
чтобы уйти.
     Я даже прополз несколько шагов на четвереньках, и так, может быть, я бы
полз через весь двор, но неожиданно передо мной выросла стена в виде Сашки.
     - Ну что?  -  спросил я беззаботным тоном, делая вид, что Наташка вроде
бы не со мной. - Зайдем ко мне?
     Собственно,  если бы он ответил мне сразу, ничего и не произошло бы, но
он так долго обсасывал свой леденец, как будто это было самое важное занятие
в мире.
     Он сосал леденец и презирал меня. Щеки у него были пунцово-малиновые, и
поэтому особенно контрастно выделялся синяк под глазом,  который кто-то  ему
поставил во время игры.
     И  вот  тут-то  нетерпеливая Наташка вполне  дружески ворвалась в  нашу
беседу.
     - Какой у вас синяк!  -  сказала она и заботливо добавила: - Вам надо к
врачу.
     Сашка ей ничего не ответил и  стал кричать,  что они продули игру из-за
меня,  потому что я  поставил в  ворота размазню,  что я  совсем в последнее
время ошалел, что ему противно со мной разговаривать, что я предатель.
     - Так вы проиграли, - разочарованно сказала Наташка.
     Сашка секунду помолчал и, не поворачиваясь к ней, не вытаскивая изо рта
леденца, едва разжимая губы, процедил:
     - А ну валяй отсюда, шмокодавка!
     Наташка посмотрела на меня, ждала, видно, что я за нее заступлюсь.
     А я сказал:
     - Иди, иди! Тебе пора.
     Она повернулась и пошла, медленно так пошла, - может, думала, что я все
же ее окликну.
     Глупо,  конечно.  И  со  стороны может  показаться смешным.  Подумаешь,
проиграли в  футбол!  Но  я-то  знал,  что  этот проигрыш для  Сашки большое
несчастье.  И чтобы как-то его успокоить, кивнул в спину удаляющейся Наташки
и сказал:  "Вот привязалась!" - но не рассчитал и произнес эти слова слишком
громко.
     Наташка услышала и,  не веря своим ушам,  оглянулась. Глаза у нее снова
из пятаков превратились в воздушные шары. Два голубых воздушных шара.
     Может быть,  она с таким предательством никогда не сталкивалась. Только
что были верными друзьями, рассказывали друг другу биографии, ели мороженое,
смеялись, и на тебе!
     И тут я увидел,  что на Наташку движется какая-то гигантская собака. Не
собака, а буйвол! Я догнал ее и сказал:
     - Спокойно. Я здесь.
     Она радостно схватила меня за руку, прижалась и ответила:
     - А я с тобой, Боря, даже собак не боюсь.
     Вот здорово!  Значит,  она не  обиделась.  Действительно,  чего на меня
обижаться? Подумаешь, что-то не так сказал. Важно, что сделал.
     - Портфель забыл! - крикнул Сашка.
     Я вернулся и побежал за портфелем.  Когда я подбежал,  он расшнуровывал
мяч.  Я ждал, что он мне еще скажет, а он нахально выпустил воздух из камеры
мне в лицо и сказал:
     - Воспитатель! - взял портфель и удалился.
     - Да ты не волнуйся,  -  жалким голосом крикнул я  ему вслед,  -  мы их
обыграем!
     Он не откликнулся.
     - Спасибо за портфель, - не сдавался я.
     Вот что меня губит, так это жалость, и то, что я эмоциональный человек:
не раздумывая совершаю разные поступки. Мне бы сейчас надо было перетерпеть,
не бросаться Наташке на помощь, а я не выдержал.
     А ведь мне Сашка дороже,  чем она.  У нас одна жизнь,  одни идеалы. Нам
вместе жить да жить.  А  эта пигалица уже стояла опять около меня.  Треснуть
ее,  что ли,  по макушке, чтобы отделаться раз и навсегда? Я поднял руку для
щелчка,  но снова натолкнулся на ее доверчивые,  прямодушные глаза и, вместо
того чтобы ударить, обнял за плечи.
     В  этот день я  прибежал в  школу раньше обычного.  В  портфеле у  меня
лежало заявление о  том,  что я  ухожу в отставку с высокого поста вожатого,
поскольку это мешает моей личной жизни.
     И действительно,  эти первоклассники одолели меня окончательно. Они мне
не дают ни вздохнуть,  ни охнуть.  Вчера,  например,  притащился Толя.  Лицо
серьезное,  глаза жалостные.  А мы в классе были вдвоем с Сашкой.  Сидели на
парте и тихо обсуждали проблему Насти.
     Дело в том,  что накануне Настя и я совершили незабываемую прогулку. Мы
бродили по улицам, сидели на скамейке на бульваре, плевали с Крымского моста
в  воду,  за  что  были обруганы прохожим "верблюдами",  выпили две  бутылки
лимонада и съели по три эскимо.
     Правда,  мне это дорого обошлось,  я истратил еще один папин рубль,  но
зато было весело.
     Теперь придется купить маме подарок поскромнее. В конце концов, дело не
в дорогом подарке, а во внимании.
     А  Сашка,  когда узнал о  нашей прогулке,  покрылся страшной бледностью
мертвеца.  Эта бледность так долго держалась у него на лице, что я испугался
за его здоровье. Вот ревнивец!
     Но  я  открытый человек и  не  стал  скрывать от  Сашки  свои  истинные
намерения,  а предложил ему начать генеральную битву за Настю. Мы решили оба
за ней ухаживать под покровом полнейшей тайны - это было непременное Сашкино
условие,  -  пока  она  не  полюбит кого-нибудь  из  нас.  Побежденный гордо
удалится.
     Ну вот,  сидим мы,  значит,  и шепчемся о Насте, и вдруг входит Толя. А
Сашка как раз расспрашивал меня во всех подробностях о  нашей прогулке,  ему
интересно.  И поэтому он когда увидел Толю, то закричал на него. А я вскочил
на подоконник и стал открывать форточку, будто бы чтобы проветрить класс.
     Я  подумал:  может  быть,  Сашка  его  выгонит,  но  уже  через секунду
почувствовал,  как кто-то  тянет мою штанину.  Ах,  так?  Ну  пожалуйста!  Я
спрыгнул с подоконника,  вытащил заявление и поднес к Толиному носу.  Он мне
ответил,  что такие буквы читать не умеет. Тогда я ему объяснил, что не буду
больше у них вожатым, потому что это мешает моей личной жизни.
     Он это выслушал,  но не ушел.  Стоял,  как-то странно сжавшись, засунув
руки глубоко в карманы.
     - Ну, что тебе? - спросил я.
     - По секрету, тихо ответил Толя.
     Я нагнулся к нему, меня опять подвела жалость, и он прижав губы к моему
уху,  прошептал свой секрет. Оказалось, он не умеет сам застегивать брюки. Я
же говорю,  с ума сойти можно от этих младенцев! Хотел ему тут же застегнуть
брюки, но он кивнул на Сашку.
     - Сашка, - попросил я, - выйди на минуту.
     Сашка долго кривлялся и  не  хотел выходить,  а  потом вышел и,  видно,
рассказал нашим ребятам,  потому что именно в тот момент, когда я застегивал
Толе брюки, появилась Настя.
     - Боже,  -  пропела она,  -  какая трогательная картина!  Збандуто,  ты
просто создан для работы в яслях.
     Я вскочил и стал подталкивать Толю к выходу,  а он, наивная душа, решил
мне помочь и сказал Насте:
     - Там петельки маленькие. У меня ничего не получается.
     Вот тут уж начался хохот.
     Между прочим, во время нашей прогулки с Настей выяснилось, что она, как
и  Сашка,  считает,  что нет в  мире более скучного занятия,  чем возиться с
первоклассниками.  Мне  это  показалось странным:  ведь когда меня назначали
вожатым,  она говорила противоположное.  Оказалось, тогда она шутила! А я на
эту шутку клюнул и теперь жестоко расплачивался.
     В  общем,  только я  отделался от Толи и показал Насте свое заявление и
она меня похвалила и сказала,  что я решительный человек, как прибежала Зина
Стрельцова,  тоже,  естественно, первоклассница, с криком, что Гена Костиков
убивает Гогу Бунятова и вот-вот выбросит его в окно.
     Ну,  конечно,  я  понимал,  что  ничего  страшного в  этом  нет,  когда
мальчишки дерутся,  и  даже если какой-то  Генка выбросит какого-то  Гогу из
окна, тоже ничего не случится они ведь учатся на первом этаже.
     Но  потом я  почему-то  не вытерпел и  незаметно выскользнул из класса,
чтобы Сашка и Настя не догадались.
     И представьте, не зря. Когда я прибежал в первый "А", то Генка Костиков
на  виду у  всех продолжал дубасить неуклюжего толстяка Гогу Бунятова.  Тот,
видите ли, обозвал Генку "дворником", потому что он помогал матери подметать
улицу.
     По-моему,  Генка лупил его за дело, и поэтому я растащил их не сразу, а
когда Гога стал уж очень вопить.
     - Что же ты? - сказал я Гоге. - Разве не знаешь, что все люди равны?
     - Знаю,  ответил  Гога.  -  Он  первый  начал  дразниться "толстяком" и
хлопнул меня по  животу.  А  я  крикнул на  него без злобы,  а  он стал меня
дубасить.
     Тут мои воспоминания были прерваны,  потому что в пионерскую комнату, в
которой я сидел и ждал Нину,  чтобы вручить ей заявление об отставке,  вошла
Наташка.
     Я  подскочил  на  стуле  и  сказал  себе:   "Осторожно,   преследование
продолжается". Тем более, что за Наташкой бочком протиснулись Толя и Гога.
     - Привет! - изображая радость, сказал я.
     Они недружно ответили.  Конечно, они пришли из-за меня к Нине, а тут я,
собственной персоной.
     - Ты Нину ждешь? - спросила находчивая Наташка.
     - Нину, - ответил я. - А что?
     - Ничего,  -  ответила Наташка. А у самой голос задрожал, но она все же
нашла в себе мужество сознаться: - И мы к Нине.
     Они стояли рядком, напротив меня, и не знали, что делать.
     - Садись, - сказал я. - Будем ждать вместе.
     - Конечно, - сказал Толя. - Вместе всегда веселей. - И взгромоздился на
стул.
     Наташка с Гогой тоже сели.
     Помолчали.
     Они  за  мной следили исподтишка,  но  я  все прекрасно видел:  как они
переглядывались, как ободряли друг друга, как подталкивали для беседы.
     - А у меня зуб больше не болит, - сказал Гога.
     Дело в том,  что я его вчера водил к зубному врачу.  У них там дома все
были заняты. Я хотел спросить у Гоги, отчего это он так вопил у врача, потом
решил, что при всех не стоит.
     - Боря, а как ты думаешь, Нина скоро придет? - спросила Наташка. - А то
я сегодня дежурная.
     - Не знаю, - ответил я.
     Я стал их рассматривать, и под моим взглядом они перестали подталкивать
друг друга -  сидели не шевелясь.  До чего же у них были смешные лица!  Нет,
правда.  Вы  когда-нибудь  попробуйте,  всмотритесь в  первоклассников.  Это
совершенно особенные люди.  На их лица можно смотреть без конца.  Они всегда
живые: что на сердце, то и на лице.
     - Боря, а может быть, ты передумал? - спросила Наташка.
     - Ничего я не передумал, - ответил я.
     А  сам  действительно испугался,  что  могу  передумать,  и  стал  себя
растравлять и  вспоминать,  как я из-за них был неоднократно унижен.  Они из
меня сделали няньку:  и  брюки я им застегивал,  и к зубному врачу водил.  А
вчера еще в  добавление ко  всему пришлось зашивать Наташке платье:  она его
разодрала на одном месте, села на гвоздь.
     Тут я почувствовал,  что погибаю,  ибо все эти воспоминания не вызывали
во мне ни протеста,  ни негодования.  Я вскочил, чтобы обратиться в бегство,
но Наташка, хитрая душа, все поняла и тоже вскочила.
     - Ты куда? - спросила она и загородила мне дорогу.
     В  это время,  на мое счастье,  в  комнату вошла Нина,  и я протянул ей
заявление.  Все произошло в одну секунду,  никто не успел опомниться, а Нина
уже держала заявление в руке и читала.
     - Так, - сказала она. - А вы чего, ребята?
     Они промолчали.
     - Ах,  да,  -  сказала Нина,  она их узнала.  -  Идите,  идите.  Я сама
разберусь.  -  Проводила до дверей и вернулась ко мне: - Так. Значит, работа
вожатого мешает твоей личной жизни?
     - Интересы у меня совсем другие, - ответил я.
     - Знаю я твои интересы: в футбол гонять вместе со Смолиным.
     - Неправда,  -  возразил я. - Мы в кино ходим, и книги читаем, и всякое
прочее.
     - Они сюда пришли из-за тебя,  -  сказала она,  - а ты "всякое прочее",
"мешают личной жизни"! Ты вот за все это время ничего для них не придумал.
     - Почему?  - возразил я. - Я придумал. Надо отвести их в автоматическую
фотографию.
     - Зачем? - Она посмотрела на меня с некоторым удивлением.
     - Они там сфотографируются,  а  потом эти снимки можно будет наклеить в
толстую тетрадь.  Ты передай это новому вожатому, - великодушно предложил я,
- пусть он их отведет.
     - А зачем? - снова спросила Нина.
     Кажется, произошла осечка. Она ничего не поняла.
     - Фотография ведь автоматическая,  работает без фотографа.  Детям будет
интересно: можно любые рожи корчить.
     - Знаешь,  Збандуто,  хорошо, что ты подал заявление, - сказала Нина. -
Нет в тебе гармонии. И выдумка твои нелепые.
     - Так ведь они люди двадцать первого века,  -  сказал я. - Им технику и
автоматику подавай.
     Она не ответила, видно, забыла про меня. Склонилась над листом бумаги и
чертила мужское лицо с бородкой.
     - Так я пойду, - сказал я.
     - А, это ты, - спохватилась она. - Ну ладно, найдем тебе замену.
     А  после уроков,  когда мы с Сашкой заскочили в раздевалку за куртками,
произошло новое  событие.  К  Насте,  которая прихорашивалась около зеркала,
подошла Наташка.  Я первый ее заметил и остановил Сашку. Мы спрятались между
пальто. И вот тут-то и услышали этот странный разговор.
     - Ты чего, малышка? - спросила Настя у Наташки.
     До нас долетало каждое слово.
     - Мне с вами поговорить надо, - ответила Наташка.
     - О  чем?   -  спросила  Настя.  -  Пожалуйста.  -  А  сама  продолжала
прихорашиваться перед зеркалом.
     - Вы слышали,  от нас Боря уходит?  - произнесла Наташка, как будто это
какое-то космическое событие.
     - Ну и что? - спросила Настя.
     - А вы скажите ему, чтобы он не уходил, - попросила Наташка.
     - Ты думаешь, он меня послушает?
     - Вы на него имеете влияние, сказала Наташка.
     - Почему? - удивилась Настя и посмотрела в мою сторону.
     Она говорила все время громко и играла в такую наивную-наивную девочку.
     - Вы красивая, сказала Наташка. - А красивые на всех имеют влияние!
     Последние слова  Наташки,  видно,  понравились Насте,  потому  что  она
ответила:
     - Хорошо... Я ему передам. Так что спи спокойно, малышка.
     - Спасибо, - сказала Наташка и выбежала.
     Мы вышли из раздевалки.
     Настя уже сидела в вестибюле, нога на ногу, в нетерпеливом ожидании.
     - Ну, пошли! - сказала она, вставая.
     - Есть предложение поехать на Ленинские горы! - заорал Сашка.
     А я вдруг, сам не знаю почему, бросил портфель на стул и крикнул:
     - Подождите! Сейчас!
     Стремительно взбежал я по лестнице, влетел в пустой первый "А", подошел
к доске и написал:

        "ЗАВТРА ПОСЛЕ УРОКОВ"
                          ИДЕМ ФОТОГРАФИРОВАТЬСЯ.
                                                 Борис

     И  повернулся,  чтобы бежать вниз,  к  Насте и  Сашке,  но вместо этого
прошелся между партами.
     На  полу  валялась ленточка,  какая-то  девчонка обронила.  Поднял  эту
ленточку.  Постоял.  Мне здесь было хорошо.  И  все нравилось:  и  маленькие
парты, и неумелые рисунки на доске, и эта ленточка, которую я держал в руке.
     - Ну вот я и вернулся, - тихо сказал я.
     Подошел к парте, за которой "сидел" Толя.
     - Как сидишь!  -  закричал я на него.  - Опять сгорбился? Нехорошо. - И
"стукнул" его по спине.
     Тишина пустого класса не  смущала меня.  Я  снова  шагал между партами,
пристально "вглядываясь" в лица ребят.
     - А ты чего плачешь? - спросил я Зину Стрельцову. - Кляксы посадила? Не
страшно. Все мы с этого начинали.
     Подскочил к Генке:
     - Срам! Ты же будущий космонавт, а в носу ковыряешь!
     Тут я заметил Гогу Бунятова:
     - А ты!  Не стыдно?  Ты достоин презрения! Дразнить товарища за то, что
он вместе с  матерью подметает улицу!  Ты что,  не знаешь,  что "мамы разные
нужны,  мамы всякие важны"? Да, по-моему, вы без меня пропадете. Сколько еще
у вас недостатков! Решено, я остаюсь навсегда!..
     Когда я спустился в вестибюль,  Насти и Сашки не было. На стуле одиноко
лежал мой портфель.
     А на следующий день я снова прибежал в школу раньше всех, чтобы Нина не
успела  назначить к  моим  первоклассникам нового вожатого.  Выхватил у  нее
обратно заявление и на радостях влетел в класс,  размышляя о том, как поведу
детей фотографироваться.
     В классе в полном одиночестве сидела Настя. От неожиданности я замер. А
она встала мне навстречу.  Помню, я еще успел подумать: "Да, ревнивец Сашка,
проспал ты свое счастье".  И точно,  она пригласила меня пойти после школы в
кино.  А  я молчал и чувствовал,  что бледнею,  бледнею,  как Сашка во время
припадка ревности, потому что знал, что должен ей отказать.
     - Чего же ты молчишь? - спросила она.
     - Я веду своих ребят фотографироваться.
     - Подумаешь! - сказала она. - В другой раз сводишь. Обещанного три года
ждут.
     - Не могу, - твердо ответил я и еще больше побледнел.
     - Ох, надоел ты мне со своим детским садом! - сказала она.
     ...Когда я  выводил ребят из школы,  то увидел Сашку и Настю,  шагающих
впереди нас.  И они увидели нас и остановились. А ребята галдели, как десять
тысяч воробьев, и не замечали ни Сашки, ни Насти.
     Я сделал вид, что не вижу их, но Настя помахала мне:
     - Мы в кино.
     - Попутного  ветра  Гулливеро  в  сопровождении  Лилипуто!   -  крикнул
самодовольный Сашка и захохотал.
     Конечно,  со  стороны  мы  представляли  довольно  смешную  картину:  я
долговязый,  рост сто шестьдесят,  а  детишки мне по  пояс.  Но представьте,
Сашкины слова меня нисколько не задели.  Я  привык,  что он не разбирается в
средствах борьбы.  То он мне вылил за шиворот полграфина воды, то на истории
нарочно подсказал неправильную дату. А сегодня вообще где-то раздобыл старый
ночной горшок и подставил мне.  Я не заметил и сел. Все давились от смеха, а
я обиделся на Сашку,  чуть не заревел и, чтобы скрыть это, стал паясничать и
напялил себе этот горшок на голову, за что был выгнан с урока.
     Я  благородный человек и не мстительный,  я не обижаюсь на Сашку за то,
что он  все время пытается меня унизить.  Я  все равно люблю Сашку,  он  мой
лучший друг. Может, и он когда-нибудь поймет это.
     Зато  малыши,  когда  увидели  Сашку  и  Настю,  поутихли и  затаились.
Догадливые. А Наташка спросила:
     - Боря,  может быть,  ты  пойдешь в  кино?  Мы можем сфотографироваться
завтра.
     Я  ей ничего не ответил,  только весело подмигнул.  А  ее глаза сначала
превратились в пятаки,  потом в воздушные шары,  а потом...  Нет,  вы только
представьте - она тоже подмигнула мне! Ну и девчонка, соль с перцем!
     А  потом  началось  настоящее  веселье.  Действительно,  автоматическая
фотография великолепная вещь!
     Генка,  отчаянная голова,  снялся с оскаленными зубами. Толя прилепил к
подбородку обрывок газеты. Зина Стрельцова высунула язык.
     Все хохотали и никак не могли остановиться.
     Взрослые на нас оглядывались и,  может быть,  даже возмущались. Но я-то
уж знаю:  если смешно,  тут ни за что не остановишься. Тогда нужно придумать
что-нибудь особенное, и я сказал:
     - Сейчас пойдем есть мороженое. Из стаканчиков.
     - Ура! Ура! - закричали все.
     - А мне мороженого нельзя, - сказал Толя. - Я болел ангиной.
     - Жаль, - ответил я.
     У Толи сразу испортилось настроение. Это было заметно.
     - Ну что ж, полная солидарность: мороженое есть не будем. Купим пирожки
с повидлом.
     - А что такое "полная солидарность"? - спросил Гога.
     - Это когда один за всех и все за одного, - сказал я.
     - Полная солидарность! - обрадовался Толя.
     И все малыши дружно закричали:
     - Полная солидарность, полная солидарность!
     А  когда стали покупать пирожки,  я  увидел,  что Генка и еще несколько
ребят отошли в сторону и стали внимательно рассматривать на витрине тульские
самовары.  Точно их с  самого рождения интересовали только самовары и всякие
там узоры на них.
     Ясно:  у них не было денег на пирожок. А у меня в кармане лежал остаток
от  известной десятки.  И  я  принял единственно верное решение.  Вытащил из
кармана рубль,  подошел к  продавщице пирожков,  купил десять штук и  сказал
ребятам, этим любителям са