тя.
     В  тот момент,  когда я  вошел в класс,  Настя вытащила из парты цветы.
Ясно,  чья это была работа.  Она полюбовалась ими немного более, чем надо, и
все ребята заметили,  хотя у  нее в руке был совсем маленький жалкий букетик
никому не известных цветов.
     - Ребята, смотрите! - крикнул кто-то. - Насте преподнесли цветы!
     А Настя встала, подошла к Сашке и сказала:
     - Спасибо, Саша!
     Она это сказала так выразительно и  с  такой душевной нежностью,  что я
чуть не упал на пол.
     - Боже мой! - крикнул кто-то. - Никак, любовь!
     - Кто жених, а кто невеста? - спросил какой-то запоздалый остряк.
     - Александр Смолин и Анастасия Монахова, - ответили ему.
     Да,  кажется,  меня уже гордо удалили, пока я сам собирался. Я прошел к
своему месту и  водворился рядом с Сашкой,  не подымая глаз.  Я видел только
Сашкины руки, которые упорно открывали и закрывали футляр, и Настину руку, в
которой все еще были зажаты цветы.
     Но теперь ко мне это не имело никакого отношения.
     Кто-то   глухо  хихикнул  над  Настей.   Неужели  Сашка  не   собирался
сознаваться в том, что это его цветы? Я шарахнул его изо всех сил в бок.
     Он посмотрел на меня и вытащил наконец флейту.  Ну и выдержка!  Он и не
думал  пугаться  и   отказываться  от   букета.   Сейчас  он  сыграет  Насте
какую-нибудь серенаду или  свою  знаменитую пастораль под  названием "Пастух
играет аисту". Я приготовился слушать.
     А он стал продувать флейту,  дунул раз,  другой, третий. Нет, играть он
не собирался.
     - А я-то думала, - сказала Настя, - что Смолин не только музыкант, но и
вежливый человек. - Она разжала кулак, и цветы упали на нашу парту.
     Я перехватил ее взгляд:  глаза у нее были как у побитой собаки. Жалкие,
горькие и униженные.
     - Подарил,  а теперь отказывается! - выкрикнул девчоночий голос. - Ну и
тип!
     - Ничего я не дарил!  - вдруг заорал Сашка, размахивая флейтой. - Я все
деньги на мороженое проедаю!
     - А кто же, интересно, подарил? - спросил кто-то.
     - Откуда я знаю? - ответил Сашка. - Может быть, она сама себе подарила.
     Все  от  Сашкиного  неожиданного  ответа  даже  язык  прикусили.  Такой
находчивости и  изобретательности я  от  него не  ожидал.  Вот  так "молодец
протухший огурец"!
     А Настя,  точно от удара в спину,  втянула голову в плечи,  и худенькие
лопатки у нее торчали, как сложенные крылья.
     У  меня вдруг все  заплясало перед глазами и  гулко забилось сердце:  в
ушах, в горле, в голове. Я вскочил на парту и, не помня себя, закричал:
     - Тихо,  тихо, не возводите напраслину на благородного человека! Это не
он подарил Насте цветы. - Теперь все смотрели на меня. - Это я!
     Дальше я  не совсем точно помню,  что произошло,  только я увидел,  как
Настя встала, подошла к нашей парте, собрала оброненные цветы и сказала:
     - Спасибо, Збандуто.
     Я   хотел  ответить  что-то  вроде  "пожалуйста,   всегда  рад  служить
прекрасным дамам",  но язык у  меня присох к  горлу,  и  вместо слов я издал
какой-то победный клич и стал бешено и радостно прыгать на парте.
     - Эй, ты что, сдурел? - крикнул Сашка. - Флейту раздавишь!
     Он схватил меня за ногу и  дернул,  и  я грохнулся вниз,  больно ударив
колено.  Я  бросился на Сашку,  чтобы хорошенько отделать его,  и двинул ему
кулаком в помидорное лицо,  но попал почему-то в воздух. Он громко и победно
захохотал.
     Правда, он хохотал один во всем классе. Сразу отпала всякая охота с ним
драться. У меня твердое правило: лежачего не бить. А Сашка был лежачий, хотя
он хохотал и корчил из себя героя.
     А  тут в  дверях появились первоклассники Толя и  Генка,  и я забыл про
Сашку.
     - А, ребятишки, привет! - сказал я.
     Я обрадовался им,  точно не видел их милые морды тысячу лет,  точно они
мне были самые близкие и родные, и незаметно для себя очутился вместе с ними
в первом классе.
     Я  только  тогда  опомнился,  когда  увидел  Наташку.  Улыбнулся  ей  и
подмигнул,  а потом вспомнил про свои дела-проделки и скис,  и нога заболела
еще сильнее. Я с трудом оторвал взгляд от Наташки и спросил:
     - Ну, как живете-поживаете?
     - Хорошо поживаем! - крикнул Толя.
     - На пятерочках катаемся, - подхватил Генка.
     - Хвастун ты, Костиков, - перебил я его. - Вроде меня.
     Видно, мое признание их поразило. Да что их - оно меня самого поразило.
Теперь  осталось  преодолеть только  бесконечное расстояние от  учительского
стола до дверей.
     Около дверей я  остановился,  в  последний раз посмотрел им в лица,  не
просто так скользнул взглядом,  а  заглянул каждому в  глаза.  Можете мне не
верить, но в этот момент я был счастливым человеком. "Как это, - скажете вы,
- говорил всем,  что эти дети -  твои лучшие друзья,  и вдруг, расставаясь с
ними, оказался счастливым человеком".
     А вот так.


     В коридоре я увидел Сашку,  который явно поджидал меня.  Ну что ж,  раз
так,  то пожалуйста,  и  пошел к нему.  Я приближался,  и его лицо покрылось
мраморной  бледностью.  В  последний момент  он  не  выдержал,  повернулся и
убежал.
     В  другой раз я  бы его догнал -  все-таки лучший друг,  а друзья,  как
известно,  в  пыли на дороге не валяются,  но сегодня я спешил к нашей новой
старшей вожатой Вале  Чижовой,  чтобы  рассказать ей  все  про  себя,  чтобы
поставить последнюю точку.  А  там  пусть со  мной делают что  хотят,  пусть
казнят или четвертуют, я все выдержу.
     Она меня встретила весело.  Она такая рыжая и  хохотунья.  Я  ее  давно
знал: она из десятого "В". Но когда я закончил свою исповедь, она помрачнела
и сказала:
     - Что  теперь делать с  этим первым "А",  не  знаю.  Ведь их  через две
недели должны принимать в октябрята. А можно ли?
     - Если их не примут, - возмутился я, - то кого же тогда принимать?
     - Я думаю, тех, кто не списывал контрольные.
     Я испугался, что из-за меня их не примут, и сказал:
     - Они же маленькие.
     - Разумеется.
     - Они растерялись. Их запугали: "контрольная, контрольная".
     - Может быть, - сказала она.
     - А мне их стало жалко. Вот я и поддержал.
     - Поддержал,  говоришь. - Она секунду помолчала, а потом сказала: - А я
тебя помню,  ты выступал в самодеятельности,  играл собаку.  Здорово лаял. У
тебя фамилия еще такая смешная... Скандуто.
     - Збандуто, - поправил я ее.
     - Извини.
     - Ничего, я привык.
     - А потом ты потерял хвост, и мы долго смеялись. Я и теперь, когда вижу
тебя, вспоминаю тот случай и смеюсь. Ты не обижайся.
     - Я не обижаюсь.
     - Слушай, а что, если я на свою ответственность тебя прощу?
     Я промолчал, хотя мне ее предложение очень понравилось.
     - Нет, пожалуй, так нельзя, - сказала она. - Ты иди, а я подумаю.
     А я снова почувствовал себя счастливым и еще отчаянно храбрым.  Зашел в
первую телефонную будку и позвонил маме.
     - Мама, - сказал я, - поздравляю тебя с днем рождения.
     - А, это ты, - протянула мама и замолчала.
     Было слышно,  как там кто-то играл в мяч -  в волейбол или баскетбол. У
них телефон прямо в спортивном зале.
     Я не дождался маминого ответа и стал ей сам рассказывать новости.
     - Папа звонил.  Только ты  ушла.  Тоже поздравлял.  Он  всю ночь ехал к
телефону,  а опоздал всего на пять минут.  Расстроился. Я ему говорю: "Я все
маме передам", а он ответил: "Я хотел сам, лично. Хотел услышать ее голос".
     Она ничего на это не ответила,  и  я  вообще подумал,  что мама меня не
слушает,  если бы  не  звонкие удары мяча об  пол,  которые долетали до меня
оттуда. Но мне все равно не хотелось с нею расставаться, и я сказал:
     - Мама,  у  меня новость -  я  больше не вожатый.  -  Голос у  меня был
радостный, а в конце фразы я даже хихикнул.
     Она  совершенно не  удивилась ни  моему  хихиканью,  ни  бодрости и  не
спросила почему - она никогда не задавала лишних вопросов, - а сказала:
     - Да, да, Боря, я тебя слушаю.
     - Понимаешь, я им подсказал на контрольной, решил за них примеры, и они
почти все получили пятерки. А сегодня я во всем сознался. Правда, здорово?
     - Да, да, Боря, - повторила она, - я тебя внимательно слушаю.
     - Мама, а у тебя там во что играют?
     - В ручной мяч, - ответила мама.
     - А я думал, в баскет или в волейбол.
     - Нет,  в  ручной мяч.  -  Она подумала минутку и  сказала:  -  Хочешь,
приходи.
     Я оглянулся и увидел унылую фигуру Сашки. Он подпирал дерево.
     - Спасибо, - ответил я, - в другой раз. У меня важное дело.
     - Ну ладно,  -  сказала мама.  - И тебе спасибо. Я думала, ты забыл про
сегодняшний день.  Ничего,  конечно,  страшного,  но почему-то обидно.  -  И
повесила трубку.
     Я  вышел  из  будки.  Настроение у  меня  ухудшилось.  Стало непривычно
грустно. Мне бы сейчас поехать к маме, а я должен возиться с Сашкой. Помахал
этому дураку рукой -  иди,  мол,  ко мне,  а  он опять,  как загнанный заяц,
бросился в сторону. Только пятки мелькнули.
     Тогда я  решил устроить Сашке ловушку.  Зашел для  этого в  универмаг и
спрятался недалеко от двери. Стою, жду. И вдруг кто-то меня спросил:
     - Мальчик, тебе что надо?
     - Мне? - Я оглянулся и обалдел.
     Представьте,  на  месте  продавщицы в  отделе женских шляп  стояла наша
бывшая старшая вожатая Нина.
     - Здравствуй, Збандуто, - сказала она. - Удивлен?
     - Удивлен, - ответил я.
     А я и правда был удивлен.
     - Не хотите ли купить женскую шляпу? - спросила она.
     - Хочу,  -  принял я ее игру, - для мамы. Тем более, у нее сегодня день
рождения.
     - А какой у нее размер головы?
     - Естественно, как у меня.
     Нина смерила сантиметром голову,  взяла какую-то  шляпку и  напялила на
меня.  Я  посмотрел в зеркало:  на моей голове возвышалась какая-то дурацкая
шляпа, какой-то самовар с трубой.
     Мы оба рассмеялись.
     - Между прочим,  -  сказала она, снимая с меня шляпу, - это смех сквозь
слезы.  Представляешь,  некоторые женщины покупают эти трубы и носят...  Ну,
рассказывай, как там у нас... - она смешалась, - у вас.
     - По-старому. Теперь вместо тебя Валька Чижова, из десятого.
     - Знаю - Чижик. А твои малыши как?
     - Ничего,  растут. Зина Стрельцова заняла первое место в вольном стиле.
А  Лешка Шустов поступил в  кружок по  рисованию.  Это новенький,  ты его не
знаешь.  Не хотели его брать, говорят, мал, но я настоял... Только я ушел от
них.
     - Ушел?.. У тебя же настоящее призвание. Это я тебе говорю.
     - Ничего не поделаешь.  Я и сам о них скучаю.  Не хватает мне их. Но не
имею права...  Помнишь контрольную,  когда я заменял у них учительницу?  Так
эти примеры я за них решил.
     - Честное  слово,  ты  неуправляемый снаряд!  Совершенно неизвестно,  в
какой момент взорвешься,  -  сказала она своим прежним тоном. - Ты извини, я
по дружбе, теперь это меня не касается.
     - Я сегодня решил начать новую жизнь,  -  сказал я.  -  Никогда не буду
врать.
     - Все  мы  начинаем новую жизнь,  -  ответила она.  -  Что там про меня
судачат?
     - Не знаю, - ответил я. - А что должны про тебя "судачить"?
     Нина внимательно посмотрела на меня:
     - Неужели ты ничего не слышал?
     Я ответил, что нет. Я действительно ничего не слышал, а если бы слышал,
разве стал бы так притворяться?
     - Да,  ты всегда был чудаком,  -  сказала она.  -  Это хорошо. Когда ты
станешь управляемым, тебе цены не будет.
     Я  на всякий случай усмехнулся,  потому что не разобрал,  шутит она или
говорит серьезно.  Раньше она все говорила только серьезно и торжественно, а
сейчас она мне понравилась.  Оказалось,  она умела шутить, и видно было, что
она мне рада.
     - Знаешь,  почему я ушла из школы? Из-за любви без взаимности. К одному
учителю, не скажу, к какому...
     И не надо,  подумал я,  потому что вспомнил, как она рисовала мужчину с
бородой. А у нас в школе бородатый всего один.
     - Страшная штука любовь,  - поддержал я ее. - Чего только люди ради нее
не делают! Даже Пушкин из-за любви стрелялся на пистолетах.
     - Что ты несешь,  Збандуто?  При чем тут Пушкин?  - сказала Нина. - Там
были социальные причины.
     - Я сам читал, - сказал я виновато, - не по программе.
     - А  он  на  меня  никакого внимания.  Ночи не  спала.  Стихи сочиняла.
Однажды не выдержала, пришла к нему домой и во всем созналась. А он говорит:
"Это пройдет", - и угостил меня пирожным. Все привыкли, будто для меня самое
главное еда. Колобок да Колобок. Ну, я съела пирожное и ушла. А на следующий
день встретила его с  какой-то  дамой.  Я  когда увидела их вместе,  у  меня
голова кругом пошла.
     - Это от ревности, - сказал я.
     И поискал глазами Сашку. Его нигде не было.
     От  волнения Нина  из  шляпы,  которую  я  примерял,  сделала гармошку,
вот-вот она должна была на ней заиграть что-нибудь печальное. Я вырвал шляпу
у  нее  из  рук,  расправил и  отдал обратно.  Она поставила ее  на  место и
успокоилась.
     - Ну,  до свиданья,  Збандуто,  -  сказала Нина.  - Заходи. Не забывай.
Ребятам привет. Я ведь, знаешь, в нашей школе провела всю свою жизнь. У меня
мама еще работала старшей вожатой,  и  я к ней прибегала с четырех лет.  Так
что я  там пробыла целых шестнадцать лет...  А если хочешь купить своей маме
хороший  подарок,  пойди  в  бижутерию  и  купи  ей  брошку.  Женщины  любят
украшения.
     - Спасибо за совет,  -  ответил я,  -  но у меня кончился капитал. Отец
оставил десятку, а я истратил.
     Она полезла в карман форменного платья -  она была похожа в этом платье
на стюардессу,  -  и тут я догадался,  что с нею произошло.  Из толстухи, из
колобка,  она превратилась в  худенькую,  стройную девчонку.  Вот что значит
любовь и  страдания.  А  тем  временем она  вытащила из  кармана два рубля и
сказала:
     - Купишь маме цветы.
     - Да что ты! - возмутился я. - Не возьму.
     - Брось дурака валять,  Збандуто,  - сказала она своим прежним тоном. -
Бери. А будут деньги, вернешь.
     Когда я  вышел из магазина,  Сашки уже не было.  Я  его нашел дома.  Он
сидел в полном одиночестве и, не стесняясь, плакал.
     Он пошел к Насте,  чтобы помириться,  а ему сказали, что она улетела на
Дальний Восток. Неожиданно приехал ее отец и забрал ее с собой.
     - Плачь не плачь, - сказал я, - а она уже на другом конце земли.
     - Но у меня есть адрес,  -  сказал Сашка.  - Я могу ей написать письмо.
Если она захочет, я расскажу правду всем ребятам. - И с грустью добавил: - Я
предатель. Вот что меня убивает.
     - Это кого хочешь убьет.
     Сашка помолчал-помолчал, а потом с обидой в голосе ответил:
     - Тоже друг, не можешь даже успокоить!
     - Не могу я тебя успокаивать, - сказал я. - Я сам подлец и предатель.
     И я рассказал Сашке про контрольную в первом классе,  и про Наташку,  и
про то, как я размотал десять рублей, и про мамин забытый день рождения.
     - Про первоклашек - это ерунда, - сказал Сашка. - Плевать тебе на них.
     - Это ты зря. Их обманывать нельзя. Они всему верят.
     - Все равно они научатся врать, - упрямо сказал Сашка. - Все люди врут,
особенно в детстве.
     - Нет,  не научатся.  Эти не будут врать. А если кое-кто из них соврет,
то мне бы не хотелось к этому прикладывать руку.
     - Ну,  а как же нам теперь дальше жить?  -  спросил Сашка.  -  Придумай
что-нибудь, ты же умеешь.
     - Можно дать клятву, что мы больше никогда не будем предателями.
     - Давай клятву или не давай, - сказал Сашка, - а старого не воротишь.
     Мы  вспомнили обо  всех своих неприятностях,  и  нам расхотелось давать
клятву.
     За окнами темнело, а затем эта темнота проникла в комнату.
     Зазвонил телефон. Это была моя мама. Вдвоем с тетей Олей они ждали меня
на именинный пирог!
     - Пошли, - сказал я, - у нас именинный пирог.
     Мы  вышли на улицу,  и  нам сразу стало лучше.  Горели огни,  сновали и
толкались люди. Шел мелкий дождь: такая зима стояла.
     Мы купили маме цветы на Нинины деньги и пошли есть именинный пирог.


     Несколько дней прошло в полном затишье.  К первоклассникам не ходил, но
они прибегали ко мне чаще,  чем раньше.  Все, кроме Наташки. Каждую перемену
по нескольку человек.
     Только теперь в нашем классе никто надо мной не смеялся.  Я думаю,  что
некоторые из наших даже завидовали,  что эти дети так ко мне привязались.  А
тут на одной из перемен ко мне пришел новичок, Леша Шустов, принес в подарок
пирогу,  слепленную из пластилина,  и  в ней сидело двадцать пять индейцев с
перьями на голове и серьгами в ушах и носу.  Двадцать четыре человека сидели
на веслах, и один был рулевой. Крохотные такие фигурки, непонятно, как он их
слепил.
     Забавный он парень, сосредоточенный и молчаливый.
     Я с ним познакомился недавно. Как-то зашел в первый класс, по привычке,
и нарвался на него.
     - А чего ты здесь сидишь? - спросил я его.
     - Леплю, - ответил он. - Дома ругаются, что я все пачкаю.
     Честно говоря,  меня это возмутило.  Что ж,  они не  понимают,  что ему
охота лепить?
     - А кто ругается? - спросил я.
     - Бабушка,  известно кто, - ответил он. - Говорит, лучше делом займись.
Читай или уроки делай.
     - Складывай книги, - приказал я. - Пойдем к твоей бабушке.
     - Нет,  - сказал он, - я лучше здесь. Не люблю я, когда она меня пилит.
- Потом внимательно посмотрел на меня и спросил: - А ты кто?.. Боря?
     - Да, - признался я.
     И  тут он без слов быстро стал запихивать в  портфель книги и тетради и
уронил кусок пластилина на пол, раздавил его и виновато посмотрел на меня.
     - Вот всегда у меня так, - сказал он.
     - Ничего, - приободрил я Лешу. - В большом деле у всех бывают накладки.
     Хороший он  паренек оказался,  и  бабушка тоже ничего.  Только они друг
друга не всегда понимали.
     Все наши набросились и  стали рассматривать эту пирогу и удивляться.  А
Лешка от  смущения убежал.  А  тут,  кстати,  появилась старшая вожатая Валя
Чижова, взяла пирогу в руки и сказала:
     - Да он талантище!  Збандуто, ты должен отвести его во Дворец пионеров.
Его надо учить.
     Потом, уже на ходу, так, между прочим, бросила:
     - Да, с тобой все решили. Зайди ко мне, расскажу. - И убежала.
     Только я  вскочил,  чтобы бежать за  Валей и  узнать,  что там со  мной
решили, как ворвались Толя и Генка и сказали, что Наташку увезли в больницу.
     У меня прямо все похолодело внутри.
     - У  нее  заболел живот,  и  ее  увезли,  -  сказал Генка.  -  "Скорая"
приезжала.
     Я побежал в учительскую.  Я бежал так быстро,  что Генка и Толя отстали
от меня. Когда я вышел из учительской, весь первый "А" стоял около дверей.
     - У нее аппендицит. Ей сейчас делают операцию. Через два часа я пойду в
больницу, - сказал я. - Кто хочет, может пойти со мной.
     Потом я побежал вниз и из автомата позвонил Наташкиной бабушке и соврал
ей,  что Наташка задержалась в школе.  Не мог же я сказать,  что Наташке вот
сейчас делают операцию.
     Когда я вышел после занятий на улицу, то у школьного подъезда меня ждал
весь класс. Даже Зина Стрельцова.
     - У матерей отпросились? - спросил я.
     Они закивали головами.
     - Мне мама велела,  -  ответил Генка, - чтобы я не приходил домой, пока
все не закончится.
     - А  моя  мама сказала,  что сейчас аппендицит не  опасная операция,  -
сказал Гога.
     - "Не опасная"!  -  возмутился Толя.  -  Живот разрезают.  Думаешь,  не
больно?
     Все сразу замолчали.
     Ребята остались во дворе больницы, а я пошел в приемный покой.
     Оказалось,  мы пришли не в положенное время и узнать что-нибудь было не
так просто. Какая-то женщина пообещала узнать, ушла и не вернулась.
     Потом появился мужчина в белом халате и в белом колпаке. Вид у него был
усталый. Может быть, это был хирург, который делал Наташке операцию.
     - Здравствуйте, - сказал я, когда перехватил его взгляд.
     - Здравствуй, - ответил он. - А чего ты здесь, собственно, ждешь?
     - Одной девочке делали операцию, а я пришел узнать