и не хотел идти дальше.  И
каждый раз загадочно звучащие слова "усталым путникам",  обращенные ко  мне,
восстанавливали мои силы.
     - В путь, в путь! - крикнул я. - Усталым путникам нужен отдых!
     Мы вошли во двор и нырнули в соседний подъезд.


     Я  вышел к Надежде Васильевне впервые без всякой радости.  Поэтому и на
лифте не поехал, а побрел пешком, желая набраться сил для разговора.
     Надежда Васильевна стояла на  прежнем месте.  Она была одета явно не по
погоде: в новое прекрасное пальто. Это меня еще больше насторожило, и слова,
которые я  заранее приготовил,  о  том,  что Наташка ушла из  дому и  теперь
временно будет жить у меня, застряли в горле.
     - А-а-а, добрый вечер, - обрадовалась мне Надежда Васильевна. - Ты куда
в такую погоду?
     - Я  люблю дождь,  -  ответил я неестественно хриплым голосом.  -  А вы
такси ждете?
     - Нет, - ответила она и смахнула каплю дождя, которая упала на рукав ее
прекрасного пальто, - Наташу.
     - Наташу? - переспросил я, продолжая прикидываться, что ничего не знаю,
хотя мне было это неприятно.
     - Я  зашла  за  ней  в  школу,  как  мы  условились,  но  она  меня  не
дождалась... И вот куда-то пропала.
     - Это с ней бывало и раньше, - сказал я.
     - А я что-то волнуюсь, - ответила Надежда Васильевна.
     - Зря волнуетесь.  У  нее здесь подруг полный дом,  и  все ее любят,  -
успокоил я. - Зашла к кому-нибудь и заигралась.
     Зачем это я говорил, было совершенно непонятно, но говорил, и все.
     - Я всех обегала, - сказала Надежда Васильевна. - Никто ее не видел.
     После этого разговор наш  увял.  От  дождя и  волнения меня  стал  бить
озноб.  К  тому же  я  всегда чувствую неловкость,  когда люди молчат,  хотя
хорошо знаю,  что  неловкость от  этого не  надо испытывать.  Молчи столько,
сколько тебе  самому хочется,  а  говори,  только когда у  тебя есть в  этом
необходимость.  Тетя Оля часто мне напоминала:  "Слово надо беречь,  ибо оно
свято,  оно способно выражать мысль.  Человек,  который говорит,  -  творец.
Поэтому никогда не надо просто болтать. Болтовня унижает слово".
     Вспомнив эти слова,  я легко промолчал еще минут десять и немного окреп
для дальнейшего разговора.
     - "Прежде чем  отчаиваться или разочаровываться в  ком-то,  объясни ему
все хорошенечко, он и поймет". Так говорит тетя Оля.
     - Вот как, - многозначительно произнесла Надежда Васильевна.
     - Тетя Оля давно бы помирилась с Наташкой, - сказал я.
     - А  кто  тебе сказал,  что я  с  ней поссорилась?  -  спросила она.  -
Впрочем, это не имеет значения... Продолжай, я тебя слушаю.
     От  этих  ее  слов  слегка  пахнуло ледяным ветром,  но  отступать было
поздно.
     - Да, - сказал я, - у нее свой метод.
     - Какой же?
     - Она всегда все прощает,  -  сказал я, незаметно поглядывая на Надежду
Васильевну. - С ней легко и просто.
     Я опять посмотрел на Надежду Васильевну.  По-моему, мои слова произвели
на нее благоприятное впечатление, и я отправился в дальнейшее путешествие:
     - Хотите, я вас с ней познакомлю?
     Я ей давно жужжал про тетю Олю,  и она знала все ее привычки,  возраст,
даже то,  как  она  странно одевается,  как она вкусно печет пироги и  варит
варенье.  То,  что она по  утрам полчаса ни с  кем не разговаривает:  в  эти
полчаса она сосредоточивается. О том, как она пьет десять чашек кофе, совсем
крохотных, потому что любит его пить, а много ей нельзя.
     - Тетя Оля вам понравится.  Она веселая,  с  нею скажешь два слова -  и
будто  давно  знаешь,  если  она  только преодолеет смущение.  Только вы  не
обращайте  внимания  -  она  все  время  прикрывает глаза  ладонью.  Это  от
застенчивости.  У  нас был такой случай.  Она заболела,  и  моя мама вызвала
врача.  А  тетя  Оля  не  хотела:  ей  казалось,  что  неудобно,  больна она
несерьезно.  Пришел врач,  а  она  от  застенчивости и  неловкости по  своей
привычке все время прикрывала глаза ладонью.  Но  врач как закричал на  нее:
"Да оставьте вашу руку в  покое!"  -  так тетя Оля еле сдержалась,  чтобы от
обиды не заплакать.  Я-то ее знаю, у нее губы задрожали. Вы не смотрите, что
ей  стукнуло шестьдесят пять.  Она  молодец и  всем-всем интересуется.  Даже
хоккей по телевизору смотрит.  А русский язык и литературу знаете как знает?
Ее можно ночью разбудить и спросить: "Как пишется наречие такое-то?" - и она
ответит.  А стихов сколько она знает на память - не счесть! "Еду ли ночью по
улице темной...  Друг беззащитный..." Прочтет эти строчки и скажет:  "Таких,
как  эти  строки Некрасова,  нет во  всей русской литературе.  Пронзительные
стихи".  Она сорок лет в школе работала.  Это не каждый сможет.  Правда, она
странно одевается. Тут у нее своя идея. Моде она не подчиняется. Нет, она ее
не презирает,  но просто сохранила все свои вещи, которые нравились ее мужу,
и носит только их.  Муж ее давно умер. Понимаете, вдруг вытаскивает из шкафа
платье, которое было сшито в одна тысяча девятьсот двадцать пятом, когда она
только вышла замуж,  и надевает. Конечно, все вокруг обалдевают. Получается,
что она какая-то  чудачка,  но  тут ее  не свернешь,  тут она не стесняется.
Идет,  знаете,  по  улице с  ужасно гордым видом.  А  как  она  вкусно варит
варенье!  Вы видели,  у нас на кухне висит медный таз.  Это ее. В него как в
зеркало можно смотреться,  такой он  начищенный.  Мой  отец перед ним всегда
бреется.  Раньше тетя Оля сама его чистила,  а теперь это моя забота. Она не
взяла его с собой,  ей хотелось, чтобы какая-нибудь ее любимая вещь осталась
у  нас.  Позавчера она мне звонит и  спрашивает:  "Ну,  как мой таз?" А я ей
ответил:  "Чистый, только по вас соскучился". Тут, конечно, совсем дело не в
тазе.  Просто это причина для частых телефонных разговоров. Она теперь к нам
редко ездит, трудно ей, в другом конце города живет...
     Я оборвал свой рассказ, потому что заметил, что Надежда Васильевна меня
не слушает. Ей было не до тети Оли, но я все-таки спросил:
     - Надежда Васильевна, а вы любите пенки от варенья?
     - Пенки от варенья?  -  Она с удивлением посмотрела на меня,  как будто
только что прилетела с другой планеты.
     - А-а-а,  -  сказал я,  - у вас на Марсе давным-давно забыли, как варят
варенье.
     Она не ответила на мою шутку.
     Пожалуй,  больше нельзя было тянуть,  и я решил: после разговора о тете
Оле скажу про Наташку.
     - Ну, ничего, - сказал я. - Вот поправится тетя Оля, я познакомлю вас с
ней, тогда и угоститесь пенками...
     А Надежда Васильевна,  вижу,  опять думает о чем-то своем.  Напряженно:
наверняка  размышляла  о  Наташке,  прикидывала так  и  этак,  строила  свои
математические формулы и  выкладки.  И  действительно,  я не ошибся,  ибо ее
ответ меня здорово поразил.
     - Спасибо,  -  сказала Надежда Васильевна,  -  только не думаю,  что мы
поймем друг друга.
     - Почему?!
     - Мы  разные  люди,  -  ответила  Надежда  Васильевна.  -  Я  не  люблю
добреньких.
     - Значит, вам не жалко людей? - спросил я.
     Она безмолвствовала.
     Я  ждал,  ждал -  вот-вот она скажет,  что просто пошутила,  что у  нее
плохое настроение, что она волнуется, но она молчала.
     И  в мою душу упало зерно сомнения,  маленькое такое зернышко,  а затем
оно проросло обильным сорняком:  а может, она действительно выпустила Малыша
нарочно. Тогда это попахивает предательством.
     - А куда, интересно, мог подеваться Малыш? - спросил я с подозрением.
     - Если бы не сбежал Малыш,  - вместо ответа сказала Надежда Васильевна,
- то  случилось бы что-нибудь другое...  -  Она посмотрела на часы:  -  Все!
Больше я  ждать не могу.  Пойду звонить в милицию.  А ты здесь,  пожалуйста,
постой... А то, если Наташа придет, ей будет страшно.
     Она повернулась,  чтобы уйти,  и тогда я,  расхрабрившись,  бросил ей в
спину:
     - Наташка давно у меня!
     Надежда  Васильевна не  сразу  поняла  значение моих  слов,  хотя  была
находчивой и,  как известно, необыкновенно умной. А тут растерялась, замерла
на  какое-то  тяжкое мгновение,  стоя ко мне по-прежнему спиной.  Оглянулась
через плечо и спросила тихо и внешне спокойно:
     - У  тебя?  -  И  повернулась лицом,  правда,  это  уже было лицо почти
другого человека. - А как же вы прошли... мимо меня?..
     Для нее мой ответ был очень важен. А может быть, ей так повезет, видно,
думала она,  и Наташка просто давным-давно забралась ко мне, когда ее еще не
было дома,  и сидит себе. Но я не стал ее обманывать, а ответил то, что было
на самом деле:
     - Через соседний подъезд.
     - Значит, вы видели меня, - почти прошептала она.
     "Да,  - без слов, одним горьким молчанием ответил я. - Мы прекрасно все
видели и поэтому нырнули в соседний подъезд".
     Надежда Васильевна,  не произнеся ни слова,  с поникшей головой вошла в
подъезд, оставив для меня открытую дверь. Затем мы вместе сели в лифт, и она
стала нажимать кнопку нашего этажа раньше,  чем я закрыл дверь.  Ее волнение
передалось мне,  и  я  никак не  мог плотно прикрыть кабину лифта:  один раз
прижал полу пальто, а второй раз прищемил руку.
     Наконец мы все же доехали и  оказались на нашей лестничной площадке.  И
тогда, доставая ключ от квартиры, я сказал ей самое главное и страшное:
     - Наташка будет жить у меня до приезда дяди Шуры.
     - Вот как, - сказала она, но не ушла.
     А  я  нарочно копался с  ключом,  надеясь,  что мои слова дойдут до  ее
сознания и она уйдет. Напрасные надежды, она не шелохнулась.
     - Это не я придумал...  Наташка попросила,  а я не мог ей отказать. - И
зачем-то некстати пошутил: - Старая дружба не ржавеет.
     - Открывай! - приказала Надежда Васильевна.
     И,  видя,  что  я  нарочно тяну  время,  выхватила у  меня ключ,  ловко
вставила в замочную скважину и почти вбежала в комнату.
     Наташка, раскинув руки, беззаботно спала, устроившись на диване. Она не
слышала ни наших шагов, ни моих воплей.
     - Вот видите, - шепотом произнес я, - пусть спит... А потом разберемся.
     Надежда Васильевна тем временем подошла к  Наташке,  подсунула руки под
нее, чтобы поднять и унести. Тут у меня мелькнула слабая надежда, что она не
сможет ее  поднять.  Но  она ее  подняла!  И  понесла.  Конечно,  подумал я,
натренировалась,  таская свою виолончель.  А  я страшно засуетился и побежал
рядом.
     - Безобразие!  Вы меня делаете предателем!  -  кричал я.  - Я обещал! Я
всегда выполняю свои обещания! Это нечестно!
     Я  был в  отчаянии,  я кричал изо всех сил,  стараясь хотя бы разбудить
Наташку,  чтобы она поняла,  что я ее не предал, что это все сделано вопреки
моему желанию, но она крепко спала.
     "Бороться всегда надо до конца,  пока у тебя есть силы",  -  учила меня
тетя Оля. И это верно. Но как я должен был бороться, ответьте мне! Не мог же
я драться с женщиной!  Тут я должен признаться,  что и тетя Оля,  говоря эти
слова,  робко сознавалась,  что у нее самой этого качества нет.  И у меня не
было.  Может быть, я в этом не виноват, просто перешло по наследству от тети
Оли, все-таки мы родственники, одна кровь, одни гены.
     Так мы  дошли до  дверей.  Надежда Васильевна распахнула их  и,  стоя в
проеме, впервые посмотрела на меня.
     А  я,  заглянув ей в  глаза,  потерял дар слова:  цветы,  ее прекрасные
цветы,  которые делали ее умной,  необычной, исчезли, и лицо ее стало похоже
на осенний лист.
     Дверь перед моим носом захлопнулась.
     Я почти заплакал: ведь я ее любил.


     В то утро,  как всегда, я подошел к окну и увидел дядю Шуру. Значит, он
вернулся!  Вернее,  я увидел его спину и руку,  которая держала знакомую мне
тросточку и чертила по асфальту. Он привез эту тросточку из Африки, говорил,
что она сделана из бивня слона, и очень гордился ею.
     Рядом с  ним стоял мужчина в высокой косматой папахе.  Дядя Шура что-то
ему говорил,  не подымая головы, а тот его внимательно слушал. Лицо его было
напряженным и испуганным.
     Я  знал людей с таким выражением лица,  они часто появлялись в квартире
дяди Шуры.  Он  их  привозил из  каких-то своих дальних путешествий вместе с
детьми,  которым собирался делать операции.  Детей  отдавали в  больницу,  а
родители их жили у дяди Шуры.
     Однажды он привез с собой якутского охотника. Этот охотник целыми днями
молча сидел у телефона в ожидании известий из больницы, где лежала его дочь.
Он сидел как изваяние,  не двигаясь.  Когда я  увидел его в  первый раз,  то
подумал, что он не живой, а вырезанный из дерева. Если же звонил телефон, он
неслышным движением снимал трубку и говорил:  "Попов слушает".  А потом этот
охотник уехал вместе с  дочерью и  вскоре прислал дяде Шуре в  подарок шкуру
белого медведя и унты Наташке.  Унты Наташке были в самую пору,  и непонятно
было,  как это получилось, - ведь неразговорчивый охотник Попов не спрашивал
у Наташки номер ее ноги.
     За все время,  что он жил у дяди Шуры, он сказал мне только одну фразу:
"Надо быть мужчиной. Там все бурлит, - он постучал себя в грудь, - здесь все
молчит", - он высунул язык.
     Когда же приехал дядя Шура?  И  почему ко мне не зашел?  Что ему стоило
протянуть руку и стукнуть в стену,  и тут же я оказался бы "у его ног". Ведь
после тех печальных событий,  когда Надежда Васильевна унесла от меня спящую
Наташку, я больше к ним не ходил.
     В  этот  день  я  встретил Надежду Васильевну у  нашего метро.  Мы  шли
навстречу друг другу.  Я бы,  конечно,  поздоровался, я не из тех, кто долго
помнит обиды, но она меня не заметила.
     Я оглянулся ей вслед и -  с ума сойти!  -  вместо нее увидел мальчишку,
который вел на поводке Малыша!
     В  первый момент это  на  меня так  подействовало,  что я  оцепенел.  А
мальчишка тем временем прошел мимо меня и скрылся во дворе большого дома.
     Медленно,  будто  нехотя,  я  побрел  следом.  Торопиться было  нельзя.
Походка моя приобрела эластичную упругость,  сердце билось где-то в горле. Я
сдвинул кепку на лоб, чтобы не было видно моих лихорадочно-зорких глаз.
     Я еле сдерживал улыбку,  представляя фурор,  который я произведу, когда
появлюсь перед Наташкой с Малышом. Это была большая удача.
     Мальчишку я  нагнал во дворе и безразличным голосом спросил,  кивнув на
собаку:
     - Кусается?
     - Нет, не кусается, - охотно ответил мальчишка.
     - Малыш, Малыш! - позвал я собаку и погладил ее по шерсти.
     - Рэда, - сказал мальчишка.
     - Рэда?  -  переспросил я.  -  А  по-моему,  он  откликается на  кличку
"Малыш".
     - Может быть, - ответил мальчишка. - Глупый.
     - А какой у него язык? - хитро спросил я.
     - Обыкновенный, - ответил мальчишка.
     - А у нашего синий, - сказал я.
     - Значит, у вас такая же собака?
     - Была, да пропала. Вот я теперь ее ищу.
     Я внимательно посмотрел на мальчишку.  Нет,  он держался спокойно, даже
виду не подавал.
     В  это время так называемая Рэда широко и сладко зевнула и показала мне
синий-синий язык.  Теперь мальчишка, пожалуй, смутился. Но тетя Оля говорит:
"Не  убедившись окончательно,  не  думай про  другого плохо".  Поэтому я  не
закричал на мальчишку и  не стал у него вырывать поводок,  а пошел дальше по
дороге расследования.
     - Малыш, Малыш! - осторожно позвал я.
     - Это  моя собака,  -  угрюмо сказал мальчишка.  -  Она у  меня уже три
месяца живет.
     - А если она твоя, то почему ты не знал, что у нее синий язык?
     Мальчишка не ответил.
     - Ну ладно, - схитрил я, надо было как-то выяснить, где он живет. - Раз
собака твоя, то твоя... А в вашем доме у многих собаки?
     - У многих,  -  ответил мальчишка. - В двадцать седьмой - у Карповых, в
сорок первой - у Ивановых...
     - Постой,  постой,  я запишу. - Я вытащил ручку и тетрадь и сделал вид,
что записываю.
     - У Марковых - в шестьдесят второй, - продолжал мальчишка.
     - А ты сам в какой квартире живешь? - спросил я как можно небрежней.
     - Я?.. А зачем? - Он тоже был парень не простак.
     - Надо, - сказал я. - По заданию ветеринарной...
     И не успел я закончить этой фразы, как мальчишка ловко подхватил Рэду и
пустился наутек.
     - Стой!  -  закричал я.  -  Стой! - и бросился следом за ним, но у меня
слетела с головы кепка, и я вынужден был остановиться.
     Пока я ее поднимал, мальчишки и след простыл. Но я не расстроился. Дело
было начато, теперь я все равно найду Малыша.
     Увлекшись этой  идеей,  я  не  заметил,  как  оказался около Наташкиной
двери.
     При этом я  стал так отчаянно звонить,  как будто я уже привел Малыша и
он вился около моих ног.  Я стал повизгивать и лаять и услышал,  как Наташка
замерла с той стороны. А затем от волнения долго не могла открыть двери.
     Но когда она наконец открыла и  я увидел ее,  то пожалел о своей шутке.
Она стояла передо мной в длинной,  до полу,  ночной рубашке,  с лицом, густо
усыпанным  маленькими зелеными  точками,  как  веснушками.  Это  ее  прижгли
зеленкой.
     - Что с тобой? - испуганно спросил я.
     Наташка не  ответила,  она шарила глазами по лестнице,  надеясь увидеть
Малыша.
     - Извини, - сказал я. - Это я сам лаял... Неудачно пошутил.
     - Я заразная, - ответила Наташка. - У меня ветрянка.
     - Ерунда! - успокоил я ее.
     - Она передается по ветру, - предупредила Наташка.
     - Во-первых,  здесь нет ветра, - сказал я. - А во-вторых, - и соврал, -
я уже болел ветрянкой.  -  Решительно вошел в коридор и скомандовал: - А ну,
живо в постель!
     Наташка послушно легла  под  одеяло,  и  теперь  на  белом  еще  больше
выделялись ее нелепые зеленые веснушки.
     - Ты на меня не обиделась? - спросил я. - За ту историю.
     - Нет, - сказала она, - ты же не виноват. Мне все рассказали.
     - Я  держался,  но  сама  понимаешь,  сила на  ее  стороне.  Она  почти
озверела.  И ты тоже хороша, не проснулась. А может быть, вы помирились? - с
надеждой спросил я.
     - Посиди около меня,  -  вместо ответа сказала Наташка. - И почитан. Ты
ведь ее не боишься?
     - Я?! С чего это ты взяла? - спросил я. - Что тебе почитать?
     - "Золушку", - потребовала Наташка.
     Я сел около нее и взял "Золушку".
     - Боря, - спросила Наташка, - ты еще не ездил к тете Оле?
     - Нет, - ответил я, - но обязательно съезжу, не волнуйся.
     - Боря, как ты думаешь, кем мне стать в цирке?
     - Пойди в акробатки, - сказал я. - Будешь летать под куполом цирка.
     - Под куполом я боюсь, - созналась Наташка.
     - Ну, в дрессировщики тигров, - предложил я. - Интересно.
     - Тигров я тоже боюсь.
     - Тогда в ученики к фокуснику.
     - Вот хорошо, буду фокусником, - решила она. - Читай...
     - "Жил-был один человек,  - читал я. - Умерла у него жена, и остался он
вдвоем с  дочерью...  Вскоре он  женился во  второй раз  на  самой  гордой и
сердитой женщине на свете..."
     Вот тут-то и произошла неприятность.  Только я подумал,  что Наташка не
случайно выбрала эту сказку,  что она думает,  что эта сказка почти про нее,
что поэтому она себе и  имя для цирка выбрала Золушка,  как в дверях комнаты
появилась Надежда Васильевна.
     Я  не  слышал,  как она вошла.  В  руках у  нее был громадный резиновый
крокодил.
     Мы  поздоровались,  оба испытывая неловкость.  Я  ей сказал,  что читаю
Наташке сказку, хотя это и так было понятно.
     - А  ведь  Наташа  заразная,  -  сказала  Надежда  Васильевна и  строго
добавила, обращаясь к ней: - Хорошо ли это будет, друг мой, если ты заразишь
ветрянкой Борю?
     Теперь обращение "друг мой" совсем мне не понравилось.  Она определенно
не умела обращаться с детьми. Ну кто им так говорит: "друг мой"?
     Конечно,  в  ответ на эти слова Наташка вызывающе повернулась к стене и
не пожелала объяснить действительное положение дел.
     - А я болел ветрянкой, - сказал я.
     - Тогда не страшно,  -  обрадовалась Надежда Васильевна,  - тогда все в
порядке. Посмотрите, что я принесла. - Она показала нам крокодила.
     Никто не  удивлялся,  ни  я,  ни Наташка,  хотя Надежда Васильевна явно
хотела нас