дто у меня отец не родной, - он чуть не захлебнулся и не
заплакал от этих слов, - а от меня скрывают.
     Сергей  Алексеевич впервые поднял  глаза:  слишком странными показались
ему слова мальчика.
     - Чего только не приснится, - сказал он. - Ну, а дальше-то что?
     - Проснулся.  -  Тоска совсем одолела Колю, и ему нестерпимо захотелось
все рассказать Сергею Алексеевичу,  чтобы легче стало,  и  он  готов был уже
открыться,  но  вместо  этого  сказал обычные слова:  -  Одного лекарства не
достал. Вот рецепт.
     - Оставь себе,  - сказал Сергей Алексеевич. - При случае возьмешь. - Он
заметил в кармане Колиной рубахи конверт. - Это что, письмо от родителей?
     - Фотограф прислал. - Коля протянул Сергею Алексеевичу конверт.
     - Ну-ка, ну-ка! - Он вытащил фотографию из конверта.
     Одно дело представлять себе,  что вместо Коли на камне сидел Витька,  а
другое дело - фотография, и на ней действительно Витька... Сергей Алексеевич
забыл о Коле и когда наконец опомнился, то мальчика уже не было в комнате. У
Сергея Алексеевича мелькнуло в  голове,  что получилось как-то  неудобно,  и
мальчишка вроде был чем-то расстроен, а он даже его не расспросил.


        "ТЕЛЕГРАММА С ОПОЗДАНИЕМ"

     А тем временем Коля торопливо собирал вещи.  "Я им в тягость,  -  думал
Коля.  -  Они и на Севере поэтому болтались,  чтобы отделаться от меня. Уеду
куда-нибудь и  поступлю на  работу.  Или  лучше  попрошу Сергея Алексеевича,
чтобы он устроил меня в  Суворовское училище".  С этой мыслью он взял в одну
руку чемодан,  в  другую -  клетку с  кенаром и  направился к двери.  У него
теперь  было  одно-единственное желание -  побыстрее отсюда  убежать,  чтобы
никого не видеть:  ни тети Кати, ни Юрки. Быстрее, быстрее! Все хорошее, что
было в  нем к  родителям,  куда-то улетучилось,  и  теперь им владела только
обида.  На столе лежала телеграмма,  он сначала в  лихорадке даже не заметил
ее.
     И тут пришел Юрка.
     - Колька,   -  крикнул  он,  притворяясь,  что  между  ними  ничего  не
произошло, - телеграмма! - и помахал бумажкой над головой.
     Но телеграмма была ему не нужна, она прибыла с опозданием.
     - Ты куда? - Юрка загородил Коле дорогу.
     - Куда надо. - Он держался из последних сил.
     - Совсем псих. Телеграмма же!
     - Возьми ее себе на память, - сказал Коля. - А ну, пусти!
     Юрка, отталкивая его от двери, открыл телеграмму и прочел:
     - "Будем завтра. Целуем. Твои папа-мама".
     - Пусти! - крикнул Коля в отчаянии.
     Юрка отступил, и Коля выскочил на улицу.
     ...Сергей Алексеевич сразу понял,  что случилась какая-то неприятность.
Коля вошел в дверь без стука, с чемоданчиком и клеткой.
     - Что с тобой?  - Он подошел к Коле, и тот вдруг уткнулся ему в грудь и
заплакал,  как маленький. - Ну, ну, - сказал Сергей Алексеевич. - Ты ведь не
девчонка.   -  Взял  у  него  чемоданчик  и  клетку  и  усадил  на  стул.  -
Рассказывай... Рассказывай. Сразу легче станет.
     - Я  вам говорил про сон.  Что у  меня отец не родной.  Так это правда.
Юрка сказал.
     - Только и всего?  -  сказал Сергей Алексеевич.  - И ты из-за этого так
раскис! Что значит не родной? Он тебя любит, считает своим сыном...
     - Ничего он меня не любит, - сказал Коля. - Иначе не врал бы.
     - Ну, и куда же ты собрался? - спросил Сергей Алексеевич.
     - В интернат...  куда же...  -  сказал Коля.  -  Если не откажете, то я
хотел бы в Москву, в Суворовское. Напишете письмо?
     - Напишу. Давай только так. Завтра поговоришь с ними - и в дорогу.
     - Нет, - сказал Коля.
     - Он  же  тебя любит,  как родного,  -  сказал Сергей Алексеевич.  -  Я
уверен.
     Но не так-то легко было пробиться к сердцу и разуму Коли и убедить его.
Он ожесточился и не хотел ничего слышать.
     - Мне их жалость не нужна. - Коля встал. - Напишете письмо?
     - Напишу,  напишу.  Вот сейчас допьем чай,  и напишу,  -  сказал Сергей
Алексеевич. - Или вот что... Завтра уедем вместе.
     - Правда? - радостно спросил Коля.
     - Правда.  -  Сергей Алексеевич подумал,  что совсем неплохо,  что Коля
будет учиться в Москве.  Он сможет навещать его, и все будет прекрасно. Но в
следующий момент он  вспомнил о  его родителях,  и  ему стало стыдно.  Тихо,
собираясь с  мыслями,  как правильнее поступить,  добавил:  -  А все-таки ты
похож на  Витьку...  Он  тоже не  любил,  когда его жалели...  Только он был
веселый... - Вспышка радости, возникшая от возможности увезти Колю в Москву,
прошла,  и теперь он весь растворился в желании помочь мальчику.  - А ты нос
повесил. А у Витьки жизнь была трудной, без матери рос.
     - А Лусия? - спросил Коля. Он был по-прежнему возбужден, но предложение
Сергея Алексеевича уехать вместе слегка взбодрило его.
     Сергей Алексеевич промолчал:  так  неожиданно они подобрались к  Лусии.
Неужели настал и  этот час?  А  зачем,  собственно,  ему  отвечать на  Колин
вопрос? Лучше промолчать. Но слова уже рвались из него.


     Он помнил этот день,  еще один счастливый в  его жизни,  и  в Витькиной
тоже,  и у Лусии.  Только кончился он плохо.  Он помнил это двухместное купе
поезда и  настольную лампу  под  абажуром,  которую Лусия  прикрыла платком,
чтобы свет не мешал Витьке спать.
     А Витька совсем и не спал, притворялся, прошептал, будто во сне, "мама"
в  тот момент,  когда Лусия поправляла на нем одеяло.  Конечно,  он не спал,
просто так ему было легче назвать ее мамой.
     "Что он сказал?" - спросила Лусия, хотя все слышала сама.
     "Ма-ма", - сказал он.
     Потом дверь в  их  купе открылась,  и  вошли пограничники.  Лейтенант и
старшина.  Он  встретил  через  несколько лет  этого  лейтенанта на  фронте:
храбрый был лейтенант,  но  он  не смог преодолеть своей антипатии к  нему и
перевел его в другую часть.
     "Извините, товарищ комбриг, - сказал лейтенант. - Проверка документов".
     Он достал свои документы и протянул лейтенанту.
     "Разве эта территория входит в пограничную зону?" - спросил он.
     "Да,  -  ответил лейтенант.  -  Со вчерашнего дня",  -  и  протянул ему
документы.
     "Это мои", - кивнул он на Витьку и Лусию.
     Лейтенант повернулся к Лусии и сказал:
     "Ваши документы?"
     Лусия не поняла,  что у нее требовали,  и повернулась к нему.  Тогда он
достал  из  кармана разрешение Лусии  на  въезд  в  Советский Союз  и  отдал
лейтенанту.
     "Пока  это  ее  паспорт,  -  попробовал он  пошутить и  даже  улыбнулся
лейтенанту,   чтобы  задобрить  его.   -   Она  из  Испании.   Я   беру  всю
ответственность на себя".
     "Извините,  товарищ комбриг,  -  сказал  он  ему.  -  Без  специального
разрешения пропустить в запретную зону не имею права.  - Отдал честь и вышел
в коридор.  -  Старшина,  - обратился он к пограничнику, который сопровождал
его, - проводите гражданку в комендатуру".
     Он  знал,  что  просить лейтенанта бессмысленно,  но  все же  угрожающе
произнес:
     "Ну  что  ж,  поговорим в  комендатуре",  -  и  стал быстро застегивать
пуговицы на гимнастерке.
     Потом они шли длинным спящим поездом.  Впереди лейтенант, за ним Лусия,
затем старшина. А за ними он; каждый раз, когда Лусия оглядывалась, он махал
ей рукой: я здесь, я тебя не покину.
     Они шли бесконечно длинными вагонами,  где плакали дети,  разговаривали
шепотом в  темноте мужчины,  а в проходах стояли влюбленные парочки -  жизнь
шла  своим  чередом.  Они  вышли  на  перрон,  а  поезд тронулся.  Это  было
неожиданно,  он совсем забыл про поезд и про Витьку.  Он впрыгнул на ходу на
подножку вагона и еще раз на секунду поймал белую точку костюма Лусии.


     - Сергей Алексеевич! - окликнул Коля.
     Тот поднял глаза.  Странно, он не заметил, как замолчал, и не знал, что
он рассказал Коле, а что просто вспомнил.
     - На следующей станции мы с Витькой сошли,  - сказал Сергей Алексеевич,
- заехали за Лусией и вернулись обратно.
     Целую  неделю  жили  на  чемоданах...  Отправили телеграмму в  Москву и
ждали, когда Лусии дадут советское гражданство. Чтобы они могли пожениться и
жить, как все люди.
     Сергей Алексеевич поймал себя на  мысли,  что  он  все  время уходит от
главного.  Ему бы рассказать Коле,  как он потерял Лусию, а он рассказывал и
рассказывал ее  печальную историю,  просто бил на жалость.  Он стал сам себе
противен и окончательно замолчал.
     Лусия тихо подошла к нему и прижалась щекой к его щеке. "Ой, колючий, -
сказала она. - Неласковый".
     Сергей Алексеевич помнил,  что тогда он  действительно не брился недели
две,  а борода у него была жесткой.  Но теперь его по-другому больно ударили
ее слова. И правда, он был тогда с нею "колючим и неласковым".


     - А что с ней было потом? - спросил Коля.
     - Потом?..  Случилась эта история с  Витькой.  Кто-то  пустил слушок по
военному городку,  что  Лусии не  дают  гражданства,  и  начали придумывать,
почему не дают.  А ребята наслушались этих разговоров и сказали Витьке, что,
может быть, Лусия фашистка.
     - А он что? - спросил Коля.
     - Подрался, - ответил Сергей Алексеевич.
     Он  недавно был в  этом городке:  их дом сохранился после войны.  И  он
побывал в  своей квартире -  хозяева оказались хорошие люди  -  и  подошел к
окну,  из  которого он  тогда увидел бегущего Витьку и  услышал крики ребят,
преследующих его.
     Витька бежал в расстегнутом пальто, без шапки, с галстуком в руке, а за
ним  гнались мальчишки.  Витька вбежал в  подъезд,  и  он  пошел открыть ему
дверь. Мальчишки настигли Витьку на лестничной площадке и, когда он появился
в дверях, торопливо бросились вниз.
     Витька поднял сумку и вошел следом за ним в комнату.  Под глазом у него
был синяк, нос разбит в кровь и полуоторван воротник пальто.
     "Что это еще за номера?" - строго спросил он.
     "Они говорят..." - Витька замолчал и покосился на Лусию.
     "Что они говорят?"
     "Галстук хотели у меня отнять".  -  Витька не подозревал ее в недобром,
он ей верил.
     Тогда он увез их в Москву.
     - ...Сергей Алексеевич, вы устали? - сказал Коля. - Ложитесь.
     - Да нет...  -  ответил Сергей Алексеевич.  - Вот видишь, у Витьки тоже
была не родная мама. Ну и что из этого? Он же ее любил, и она его любила.
     Непонятно было,  для кого он произнес эти слова: для себя или для Коли.
Конечно,  больше для себя.  Он знал, что Витька любил Лусию. Но разве он сам
не любил, разве не боролся за нее?


     Он тогда добрался до самого маршала.  Они были старые знакомые,  вместе
служили в гражданскую в Первой Конной.
     "Виктор ее мамой называет,  - сказал он. - А по-вашему выходит, что она
чуть ли не враг какой-то..."
     "Ты, пожалуйста, не передергивай. Никто ее врагом не считает, - ответил
маршал.  - Но пока у нее нет паспорта, ей не разрешат въезд в погранзону. Ты
и сам отлично понимаешь..."
     "Эта волокита может тянуться год", - сказал он.
     "Не мальчишка...  Виски вон седые... А рассуждаешь, как будто пороха не
нюхал... - сказал маршал. - Мне докладывали, никто из испанских товарищей ее
не помнит... Откуда она, кто?"
     "А  моя  рекомендация?  Она  пришла к  нам добровольно в  самое трудное
время".
     "Твоя рекомендация продиктована личными отношениями, - сказал маршал. -
А нам нужны факты,  доказательства... Ведь мы ей советское гражданство даем,
да еще в жены определяем к командиру пограничной дивизии".
     "Тогда и меня здесь оставляйте", - сказал он.
     "Комбриг Князев, приказываю вам немедленно выехать к месту назначения".
     Он ничего не ответил маршалу и повернулся, чтобы уйти.
     "Ну что ж, - сказал маршал. - Пишите рапорт об увольнении из армии".
     - Но вы не бросили ее?
     - Я  не мог уйти из армии...  -  жестко сказал Сергей Алексеевич.  -  А
потом началась война.
     И наступила абсолютная тишина. Сергей Алексеевич высказался до конца. А
Коля,  вернувшись к своим собственным печалям,  сжавшись в комочек, сидел на
стуле.  Потом  ему  стало страшно,  потому что  он  почувствовал неприязнь к
Сергею Алексеевичу.


     А Сергей Алексеевич все еще стоял в кабинете маршала.
     "Меня? Из армии?!"
     "Не  о  себе думай,  -  сказал маршал.  -  О  стране,  которая окружена
врагами".
     А потом он шел по длинному-длинному коридору,  такому длинному, что ему
не было конца,  и это было его единственным минутным успокоением, потому что
на  улице его ждали Лусия и  Витька.  Он шел так медленно,  что на него даже
оглядывались,  но все же дошел.  Лусия его ни о  чем не спросила,  по глазам
поняла.
     Они стояли около поезда Москва - Гродно, того самого поезда, на котором
совсем недавно ехали втроем;  говорили друг другу слова,  точно расставались
на несколько дней.
     "Ты береги себя, - сказала Лусия. - И Витьку".
     "Как  только получишь паспорт,  сразу  телеграфируй...  А  я  со  своей
стороны... Может быть, я уйду из армии..."
     Она покачала головой.
     "Сейчас приду  домой...  Сварю  обед...  на  завтра...  Для  одной  это
недолго...  Как  тебе моя новая прическа?  -  с  трудом произнесла Лусия.  -
Хороша  куколка?"  -  Она  почти  плакала  и  повернулась,  чтобы  уйти,  но
столкнулась с Витькой.
     Они  ели эскимо,  которое принес Витька.  Самое горькое мороженое в  их
жизни.
     "Можно, я останусь с Лусией?" - вдруг сказал Витька.


     Из  порта донесся удар  колокола.  Вот  так  же  тогда звякнул тоскливо
колокол отправления.  Лусия стояла на перроне и  плакала.  Сергей Алексеевич
помнил каждое ее движение,  каждый жест: вот она подняла руку, потом тыльной
стороной ладони смахнула слезу...  Уже  чужая для него,  недоступно далекая,
хотя  их  разделяло  всего  несколько  метров.  Но  это  было  непреодолимое
расстояние.  Это было уже не просто расстояние, а время, которое нельзя было
остановить,  так же как нельзя вернуть вчерашний день. И в этом времени была
война, в которой он потерял след Лусии навсегда.


     Сергей Алексеевич подошел к ширме, ему показалось, что Коля не спит.
     - Коля! - окликнул он.
     Мальчик  не   отозвался.   "Надо  будет  завтра  как-то  уговорить  его
встретиться с родителями", - подумал Сергей Алексеевич. Затем погасил свет и
тихо опустился на кровать.  Он ощущал непривычную легкость,  словно тело его
лишилось веса.


        "ЕГОРОВНА"

     Сергей Алексеевич спал, а может быть, просто дремал, он давно уже забыл
то состояние, которое называется глубоким сном, и поэтому от первого робкого
стука в окно проснулся.  Около окна в темноте проглядывались тетя Катя и еще
двое:  мужчина и  женщина.  Сергей Алексеевич сразу догадался,  что приехали
долгожданные Колины родители, и сказал:
     - У меня... Заходите.
     Когда они вошли в комнату,  освещенную тревожным ночным светом,  Сергей
Алексеевич долго и внимательно их рассматривал,  до неприличия долго, но ему
было так интересно с  ними встретиться,  они ведь уже заняли прочное место в
его воображении. Мать Коли была небольшого роста, крепко сбитая, круглолицая
женщина,  он  уловил  в  ее  лице  только  отдаленное сходство с  мальчиком.
Признаться,  Сергею Алексеевичу хотелось,  чтобы мать у  Коли была красивее.
Ему всегда нравились красивые женщины, для него красота - как талант или как
храбрость.
     - Мы Колины родители, - сказала она. - С ним ничего не случилось?
     - Успокойтесь, - сказал Сергей Алексеевич. - Все в порядке.
     - Правда? - Она была нелепо одета для этого часа и времени года. На ней
была  кокетливая  шляпка  из   фетра  и   куртка  с   искусственным  меховым
воротничком. - Он не заболел?..
     Ну,  а  отец  Коли  бесспорно понравился ему:  какой он  был  здоровый,
широкоплечий, естественный, располагающий к себе.
     - Доброй ночи, - тихо сказал Костылев. - Извините, что побеспокоили.
     - Рад познакомиться,  -  сказал Сергей Алексеевич шепотом.  - Мне много
про вас рассказывал Коля, - и поздоровался с Костылевым за руку.
     Рукопожатие для Сергея Алексеевича -  это не пустяк,  а начало познания
человека.  Он  всегда помнил людей по  рукопожатиям.  Помнил,  у  кого  были
безвольные мягкие руки, словно лишенные костей и мышц, у кого были холодные,
у кого мокрые: почему-то это оставалось в нем, и он всегда, вспоминая людей,
вспоминал их  руки.  Он  даже по рукам старался определить настроение людей.
Например,  перед  тем  как  отправлять в  разведку  солдат  и  офицеров,  он
обязательно обменивался с ними рукопожатием.  Если кто-нибудь из них трусил,
он  узнавал по руке и,  никому ничего не говоря,  не пускал этого человека в
разведку.
     У  Костылева была  крепкая небольшая теплая ладонь.  "Как  у  Коли",  -
подумал Сергей Алексеевич.
     - И мне про вас сын писал. - Костылев улыбнулся.
     И  по  тому,  с  какой  интонацией  он  произнес  слово  "сын",  Сергею
Алексеевичу стало ясно, что Коля дорог этому человеку. А мальчишка бог знает
что придумал и что перестрадал.
     - Он  там,  за  ширмой,  -  сказал  Сергей  Алексеевич  и  увидел,  как
порывисто, нетерпеливо бросился туда Костылев.
     А  в  следующую секунду произошло что-то непонятное.  Сергей Алексеевич
еще продолжал улыбаться,  готовясь услышать радостные слова встречи,  и  сам
радовался за Колю, как гости с растерянными лицами появились перед ним.
     - Его там нет, - испуганно сказала Костылева.
     Еще никто ничего не понимал, и Сергей Алексеевич, точно не веря, быстро
зашел за ширму и увидел пустую кровать.
     - Может быть,  он вышел?  -  сказал Сергей Алексеевич,  бросил гостей и
скрылся за дверью.
     - Ко-ля!  -  донесся со двора голос Сергея Алексеевича.  -  Ко-о-ля!  -
Легкий сквозняк прошел от окна к двери.
     Сергей  Алексеевич вернулся в  комнату и  остановился в  проеме дверей,
почти подпирая косяк, и всем стало понятно, что Коли в доме нет.
     - Куда он мог уйти?
     - Это мы хотели узнать у вас, - сказала Костылева.
     - Он пришел ко мне в девять часов, - сказал Сергей Алексеевич, - и...
     - Неважно,  когда он пришел,  -  нервно перебила его Костылева. - Важно
узнать,  куда он  ушел...  И  почему?!  Я  хочу наконец понять,  что  с  ним
случилось.
     Они ждали от него ответа,  им этот старик казался странным, и Костылева
еще больше испугалась за Колю и тихо заплакала.
     Никто по-прежнему не садился,  и сам Сергей Алексеевич,  чувствуя,  что
тоска широкой волной входит в его сердце, стоял как на часах.
     - Он вам ничего такого не говорил? - спросил Костылев.
     - Нет, - нерешительно ответил Сергей Алексеевич.
     - Нужно же случиться такому!  А все... было хорошо. - Костылева провела
рукой по лицу, сняла шляпку и смяла ее.
     - Пойдем домой,  - мягко сказала тетя Катя, подошла к сестре и взяла ее
под руку. - Может, он вернулся и ждет нас. - И добавила: - Поди узнай, что у
них в голове, у этих мальчишек.


     Сергей Алексеевич,  оставшись один,  не лег спать -  какой там сон,  не
выходил из головы Коля. Ему было понятно, почему мальчик ушел от родителей -
правда об отце поразила его своей неожиданностью,  -  а вот почему Коля ушел
от него?  Ночью,  потихоньку,  не попрощавшись...  К сожалению, он знал, как
надо ответить на этот вопрос.
     Напрасно тетя Катя сказала:  "Неизвестно,  что у  них в голове,  у этих
мальчишек".  Еще как известно!  Ясно,  почему он ушел от него, еще как ясно.
Черным по  белому писано на  чистеньком листе бумаги,  без единой помарочки.
Коля разочаровался в  нем,  не простил истории с  Лусией.  И самое страшное,
что,  может быть,  он прав:  может быть, именно мальчишки со своими наивными
представлениями о жизни и есть единственно правые.
     Сергей  Алексеевич подумал,  что  он  как  дерево без  корней:  вот-вот
упадет. Но затем все его нутро ощетинилось против этой мысли. А как же тогда
вся его жизнь и борьба?  Неужто насмарку? А пот и кровь, которыми он обильно
полил эту землю?  А Витькина жизнь, которая для него во сто крат дороже, чем
собственные пот и кровь? Это ли не корни его?
     Сергей Алексеевич перестал казнить себя,  но ра