ссердился,  что Коля его
не понял.
     "Ну и не надо,  - подумал Сергей Алексеевич. - Сейчас соберу вещички, и
вон отсюда".


     Они сидели на опушке и ждали Витьку.
     Между  лесом  и  деревней проходило шоссе,  а  дальше  у  деревни мирно
паслись коровы. "Значит, здесь еще не было немцев, - подумал он тогда, - раз
деревенские не попрятали коров". У него стало легче на сердце, и он спокойно
поднес бинокль к  глазам.  Нет,  Витьки еще не  было видно.  Никого не  было
видно, только одиноко возвышалась над всем колокольня старой церкви.
     Потом томительное и  напряженное ожидание нарушил треск моторов,  и  по
шоссе промчалось несколько мотоциклов с колясками, в которых сидели немцы.
     Ему  сразу  стало  жарко,  и,  прежде  чем  он  увидел фигуру часового,
появившегося на колокольне,  и  прежде чем услышал мощный гул приближающейся
танковой колонны, он уже понял, что случилось страшное.
     Когда на  околицу деревни вышел Витька,  то одновременно из-за поворота
шоссе  выполз головной немецкий танк,  затем  второй,  третий,  четвертый...
Танки  скрежетали и  лязгали  гусеницами,  скрипели  лебедками,  на  которых
тащились пушки, и было что-то неотвратимо угрожающее в их железном лязге.
     Он следил за Витькой в бинокль до тех пор, пока танки не поползли между
ними.
     Немцы сидели на  танках,  шли рядом с  ними.  Иногда они что-то кричали
друг другу,  потом один из них дал очередь из автомата,  и все засмеялись. А
он  ловил  Витьку в  просветы между танками,  и  его  фигурка скрещивалась с
фигурами немцев.
     А выше,  над всем этим, на церковной колокольне стоял немецкий солдат с
автоматом.


     Потом танковая колонна скрылась в  деревне,  и  он снова увидел Витьку.
Тот  гнал впереди себя корову и,  озираясь,  шел к  лесу.  Нельзя было этого
делать: Витька привлек внимание дозорного на колокольне.
     А  он  сидел  в  укрытии  и  не  мог  защитить  сына  от  надвигающейся
смертельной опасности. Как он тогда не умер от напряжения и потом не умер от
горя? От злости и ненависти, видно, к ним, к врагам, и от странной привычки,
что жизнь его не принадлежала ему.
     Витька гнал корову впереди себя для  отвода глаз.  А  может быть -  эта
мысль пришла ему  впервые и  поразила своей простотой,  -  он  думал тогда о
голодных ребятишках из  их  отряда и  решил  пригнать корову,  чтобы напоить
свежим молоком. Ведь он был такой.
     Он взял у  кого-то винтовку,  чтобы убрать часового с колокольни,  надо
было  выиграть какие-нибудь две-три  минуты.  Прицелился и  понял,  что  это
бессмысленно, - не достать немца с такого расстояния.
     Никто,  никто  во  всем  мире  не  мог  тогда помочь ему  и  остановить
жестокость и неотвратимость войны хотя бы на две-три минуты.


     Дальше Сергей Алексеевич не  мог  вспоминать,  это  была  та  последняя
черта, которую он еще ни разу сознательно не переступал.
     Сергей  Алексеевич подошел к  окну,  открыл его  и  почувствовал легкое
дуновение морского ветерка. Усилием воли он заставил себя подумать о другом.
     Он  вспомнил Лусию.  Это было перед их поездкой на границу.  Он ждал ее
около парикмахерской. И вдруг она вышла в светлом костюме, подстриженная под
горшок,  как стриглись русские мужики в старину.  Он даже испугался, так она
была ему дорога.
     "Теперь я готова к путешествию", - сказала Лусия.
     И  снова в  глазницы бинокля он  видел Витьку,  и  большую добрую морду
коровы,  и  двух бабочек-капустниц,  порхающих над  ними,  и  немца,  самого
жестокого немца, который только был на этой войне.
     Сергей Алексеевич отвернулся от окна и зажег свет,  он хотел отделаться
от  утренней серости.  В  это  время без стука,  заспанная и  простоволосая,
влетела в комнату хозяйка, Егоровна.
     - Ишь,  чего выдумал!  -  закричала она.  - Электричество палить зря! -
Подошла к выключателю и решительно погасила свет, потом на ощупь, в темноте,
стала пробираться к  дверям,  ударилась ногой о  стул,  чертыхнулась и уже у
дверей сказала: - За свет дополнительная плата полагается, если так...
     - А  я уезжаю сейчас,  -  вдруг сказал Сергей Алексеевич и понял точно,
что теперь-то он уедет.
     Егоровна зажгла свет:
     - Уезжаешь... Далеко ли?
     - К сыну, - ответил Сергей Алексеевич.
     - К сыну?  -  удивилась Егоровна.  - А говорил, что бобыль, что один на
всем свете.
     Сергей Алексеевич ничего не  ответил -  да  и  что он мог ответить этой
женщине, - достал из-под кровати чемодан и начал собираться.
     - Соврал,  значит,  -  сказала Егоровна.  -  Все мы одним миром мазаны.
Прикинулся бедненьким, чтобы поменьше взяла с тебя, жалеючи.
     Слова  эти  больно  ударили Сергея Алексеевича и  вновь  вернули его  к
Витьке.  Он, как-то даже не понимая, что делает, вдруг восстановил в памяти,
впервые за все годы вполне сознательно, день похорон сына.


     Он стоял впереди всех. А четверо красноармейцев опускали гроб в могилу.
За  ним  стояли женщины и  дети.  Потом маленькая девочка,  дочь Васильевой,
вышла вперед и положила на свежий холмик букет полевых цветов.
     Потом он  повернулся,  чтобы уйти,  и  все расступились,  и  он  увидел
пленного немца.  Глаза их  встретились.  Не  помня себя,  вытащил из кармана
пистолет,  Витькин пистолет,  и поднял его,  чтобы выстрелить в немца. И все
кругом молчали,  а  немец закричал и  упал на  колени,  и  он  бы все равно,
вероятно, его убил, если бы не заплакал какой-то ребенок.
     Он увидел себя со стороны и отчетливо представил, как дети, которые его
окружают,  вырастут и всю жизнь будут помнить про это. Другое дело - война с
врагом,  а  тут без надобности,  по злости,  и  все это прозвучало в нем так
отчетливо, что он спрятал пистолет и ушел.


     - С тебя десять рубликов, - сказала Егоровна.
     Он хотел возмутиться, какие еще десять рубликов, он сполна рассчитался,
когда собирался уезжать до болезни. Но Сергею Алексеевичу хотелось побыстрее
от нее отделаться,  и  он достал деньги и  пересчитал:  их у  него оказалось
больше трехсот. Двести положил на стол и пододвинул Егоровне.
     - Что это? - не поняла Егоровна.
     - Вам, - ответил Сергей Алексеевич.
     - С чего это вдруг? - сказала она.
     - Как солдатской вдове,  -  ответил Сергей Алексеевич.  - Мы ведь с ним
вместе воевали,  за одно святое дело.  -  Он кивнул на фотографию.  -  Вот и
возьми от меня помощь. Только одна просьба: фотографию эту подари мне.
     Егоровна как-то  странно промолчала и  покосилась на стопочку денег.  А
Сергей Алексеевич тем временем снял фотографию со стены и спрятал в чемодан.
На стене остался темный квадрат невыцветших обоев.
     - А что же я теперь здесь повешу? Заместо этой?
     - Не знаю. Вам видней.
     - Ну-ка,  повесь!  -  вдруг сказала Егоровна.  - Фотографию верни-ка на
место!  -  и  бросилась к  чемодану  Сергея  Алексеевича,  оттолкнула его  и
выхватила фотографию.
     - Ну что ты, право, - сказал Сергей Алексеевич, снова переходя на "ты".
- Если бы я знал... Пожалуйста...
     - Тьфу на твои поганые деньги!  -  закричала Егоровна, не слушая его, и
она в самом деле в сердцах, остервенело плюнула. - Старый черт ты в ступе, а
не человек.
     - Поверь мне,  - старался утихомирить ее Сергей Алексеевич, - если бы я
знал, что она тебе дорога, я бы никогда...
     - Люди, люди, вы послушайте, что придумал старый! - кричала Егоровна. -
Прошлое мое решил купить! А что же я скажу соседкам, таким же вдовам, как я?
Об  этом ты  подумал?  Опозорить решил.  А  ну,  вон отсюдова,  чтоб ни духу
твоего,  ни  запаха!  -  Она угрожающе наступала на Сергея Алексеевича,  но,
видя, что он не собирается уходить и лицо у него серьезное, сникла и села на
стул, не выпуская фотографию из рук.
     "Значит,  помнит",  -  подумал Сергей Алексеевич.  А  для него это было
самое главное.  "Никто никого не забыл.  Прав был Коля".  И ему стало жалко,
что здесь нет его, он бы понял и оценил все это. И еще ему было хорошо, что,
обидев Егоровну, он узнал ее по-настоящему.
     - Извини,  Егоровна.  Виноват я перед тобой,  -  сказал он.  - Просто я
привык к твоему солдату.
     Егоровна не ответила.
     - Мне однажды сон приснился,  -  начал Сергей Алексеевич.  - Про твоего
мужа.
     - Совсем спятил!  - Егоровна подняла на него глаза. - Ты ведь никогда и
не знал его в живых.
     - Входит,  значит,  он  в  дверь  -  только  он  постарше был,  чем  на
фотографии,  -  и не видит меня.  Постоял,  оглядывая комнату.  Потом сел за
стол,  рукой  провел по  скатерти и  тут  заметил меня...  "Значит,  все  же
вернулся",  -  сказал я ему.  "А ты кто такой?" -  вместо ответа спросил он.
"Это я,  Приходько,  твой комдив,  неужели не узнал?" -  "Товарищ генерал, -
сказал он.  - Вот это встреча!" - "Знаменитый Приходько, - говорю, - который
прошел всю войну".  -  "А все потому,  -  отвечает он,  -  что всегда имел в
запасе сухие портянки и  кое-какую жратву..." Извинился он передо мной,  что
сразу не  узнал,  снял  вещевой мешок,  достал кусок сала,  луковицу,  банку
консервов и флягу.  Потом хотел взять стопки и увидел новенький сервант. Вот
этот.  -  Сергей Алексеевич указал на сервант. - "Чудеса в решете", - сказал
твой  муженек,  отодвинул стекло  и  заглянул внутрь:  нет  ли  там,  позади
нарядных рюмок,  его стопок.  Но  не  нашел и  кликнул:  "Машенька!"  Ты  не
отозвалась,  и  он  не  стал больше звать.  Я  ему говорю:  "А хозяйка здесь
Егоровна".
     Егоровна заплакала,  хотя  крепилась изо  всех сил,  но  кивнула Сергею
Алексеевичу: мол, не останавливайся, рассказывай, рассказывай.
     - "По отчеству Егоровна,  - ответил мне солдат и добавил с нежностью: -
А зовут ее Машенькой". Выпили мы с ним, закусили, а потом он меня и спросил:
"Вот теперь вы  мне скажите по совести,  товарищ генерал,  забыла меня жинка
или не забыла?" -  "Как же, - отвечаю, - забыла, когда на самом видном месте
твоя фотография", - и показываю ему на карточку. "Это хорошо, что не забыла,
- сказал он. - Это для нас, для солдат, самое главное..."
     Сергей Алексеевич замолчал,  дальше ему  рассказывать сон не  хотелось,
потому что тогда надо было бы говорить про Витьку.
     - Ну, а дальше-то, дальше, - попросила Егоровна.
     - Дальше там уже про меня.
     - Жалко,  -  с  печалью сказала Егоровна.  -  Он сейчас передо мной как
живехонький. Спасибо тебе.
     - За что же спасибо? - удивился Сергей Алексеевич.
     - За него.  Что вспомнил. И меня, дуру, к нему повернул. А стопок у нас
и не было. Не успели купить. - Егоровна вдруг захлебнулась от слез.
     Сергей Алексеевич сидел молча, не шелохнувшись, он понимал и чувствовал
чужое горе.
     - Пойду за такси, - сказал Сергей Алексеевич.
     - Уезжаешь все-таки.  - Егоровна повернула к нему высохшие глаза: - Она
икона моя, извини, не могу отдать.
     - Что ты, что ты! - замахал рукой Сергей Алексеевич. - Тоже выдумала!
     - Так и вправду у тебя есть сынок? - спросила Егоровна.
     - Есть,  есть, - ответил Сергей Алексеевич. - Сынок. Ему сейчас было бы
сорок три.
     Егоровна выхватила из  его слов "сейчас было бы",  но  ничего больше не
спросила.  А он, какой-то полегчавший, невероятно строгий и собранный, будто
выдержал какое-то испытание, вышел из дому.


        "ПОСЛУЖНОЙ СПИСОК"

     По  дороге за  такси он все же решил зайти к  Костылевым и  узнать,  не
вернулся ли Коля.
     Сергей  Алексеевич застал Костылевых дома.  Они  сидели в  разных углах
комнаты,  как  на  похоронах.  Когда он  вошел,  все повернули головы в  его
сторону с надеждой.
     В  комнате среди взрослых был и Юрка.  Как побитый щенок,  со щенячьими
глазами.
     - Не вернулся? - на всякий случай спросил он и, не получив ответа, стоя
у дверей,  сказал: - Я вам давеча... - замолчал, с изумлением поймав себя на
том,  что в последнее время часто употреблял слова, которыми говорил отец, и
обрадовался,  что стал совсем простым стариком.  -  Я вам давеча, - повторил
он,  -  не сказал правду...  Почему от вас ушел сын... Но сегодня я уезжаю и
считаю своим долгом поставить вас в известность.  Если бы он вернулся,  я бы
никогда... А так считаю своим долгом... - И продолжал звонким, надтреснувшим
голосом: - Ваш сын ушел, так как узнал, что у него неродной отец.
     Этого они не ожидали. Чего угодно, только не этого.
     - Кто же ему сказал? - спросила наконец Костылева.
     Сергей Алексеевич молча посмотрел на Юрку: он считал, что каждый должен
понести ту кару, которую заслужил, и не хотел выгораживать Юрку.
     - Юрий,  -  сказал Сергей Алексеевич,  -  ты  разрешишь мне вместо тебя
доложить?
     Юрка неловко сполз со стула и опустил голову.
     - Ты? - в гневе произнесла тетя Катя.
     - А куда он уехал? - спросил Костылев.
     - Думаю, в интернат, - ответил Сергей Алексеевич.
     - Зачем, зачем ты это сделал? - закричала Костылева. - Предатель!
     А тетя Катя подошла к сыну и дала ему пощечину.
     Сергей же  Алексеевич молча повернулся и  вышел из  комнаты.  На улице,
садясь в  такси,  он плохо подумал о себе.  И если даже Коля разочаровался в
нем,  то  имел ли право он,  человек умудренный,  бросить мальчишку в  такой
момент да  еще возвести на  него напрасную обиду,  что он-де  его не  понял.
Сергей  Алексеевич тяжело  вздохнул и  окончательно захлебнулся от  гнева  и
осуждения самого себя:  как он был жесток и эгоистичен,  занят лишь собой, и
упустил из  виду  живое  течение жизни,  которое всегда существует и  всегда
важнее всего, что бы там ни было. "Даже важнее, чем воспоминания о Витьке, -
вдруг в смятении и искренности подумал Сергей Алексеевич. - И это не измена,
а просто жизнь".
     - Вы  знаете,  где  находится интернат  под  Ялтой?  -  спросил  Сергей
Алексеевич у шофера, и когда тот ответил утвердительно, сказал: - Мы сначала
туда, а потом уже на аэродром, - и вышел за чемоданом.
     В комнате он открыл чемодан и достал с самого дна военную форму. Он уже
давно не носил форму,  с  тех пор как вышел в отставку.  Не носил,  а всегда
таскал с  собой.  А  теперь она  сослужит ему  еще одну службу.  Переоделся,
подошел к зеркалу.  Форма была помята,  и Сергей Алексеевич попытался руками
разгладить ее:  не очень-то получилось. Подошел к графину, побрызгал воду на
руки и влажными руками принялся разглаживать китель и брюки.
     Снова посмотрел в зеркало:  вроде бы получше.  Подровнял ряды орденских
планок.  Потом неожиданно вытянулся по доброй старой военной манере и  отдал
себе честь.  Совсем неплохо.  Пусть это  будет в  радость Коле.  Он  вскинул
голову,  как молоденький лейтенант,  который шел в первый раз представляться
по начальству. Неплохо, совсем неплохо. Вот только форма великовата. Усох он
за последние годы.
     В окно донесся нетерпеливый сигнал такси.
     Сергей  Алексеевич  кликнул  Егоровну,   но,   не   дождавшись  ответа,
пододвинул стопочку денег в  центр стола.  В  последний раз оглядел комнату,
почтительно козырнул солдату,  взял палку, чемодан, и тут его взгляд упал на
клетку с кенаром.
     Он опустил чемодан и открыл клетку, чтобы взять птицу, но та вылетела и
села на ширму.
     - Вот  дурак!  -  в  сердцах сказал Сергей Алексеевич,  взял  чемодан и
вышел.
     При  выезде из  города Сергей Алексеевич попросил шофера остановиться и
купил в магазине самый большой торт.
     В  открытое окно магазина со стороны пионерского лагеря ворвались звуки
радио:  "Говорит радиостанция пионерского лагеря.  ("Проснулись",  - подумал
Сергей  Алексеевич.)  У  нас  состоялась встреча  с  ветераном гражданской и
Отечественной войн Сергеем Алексеевичем Князевым..."


     Сергей Алексеевич торопливо вышел из  магазина,  испугался,  что по его
лицу продавщица догадается,  что  ветеран -  это и  есть он.  Пошел к  такси
твердым,  военным шагом - есть еще порох в пороховницах. Правда, это было не
так-то  легко,  сразу заныли старые раны.  Но он не обращал на это внимания,
шел и прислушивался,  что он им там наболтал... Про батальон майора Шевцова,
который принял на  себя  22  июня  первый удар  врага  на  границе с  бывшей
Восточной Пруссией,  остановил фашистов,  перешел в контратаку и ворвался на
территорию врага...  "Но ведь это было, - подумал Сергей Алексеевич. - Жалко
только,  что все эти ребята и сам Шевцов погибли. Горячие головы". И Испания
была... И штурм Кенигсберга... Все это чистая, чистая, святая правда.
     Сергей Алексеевич снова  сел  в  такси.  Он  хотел  сказать шоферу свою
обязательную фразу.  Эту фразу он  говорил всегда,  когда садился в  машину:
"Вперед, только потихоньку, а то там дети".
     Она уже мелькнула у  него в  сознании,  но в следующий момент коробка с
тортом выпала из рук.
     Сергей Алексеевич приоткрыл глаза и подумал впервые:  "Жалко,  что я им
рассказывал все про других,  про других и ничего не вспомнил про себя..." И,
как взрыв,  как вспышка,  у  него возникло странное,  может быть,  последнее
видение...
     Он сам,  еще почти мальчишка,  в конноармейской форме стоит между двумя
казаками на конях. Они пинают его ногами, перекидывая друг другу. Он падает,
с  трудом встает,  и  казаки летят на него с разных сторон,  и каждый из них
норовит его сбить первым...  И  он  снова падает,  по лицу течет кровь.  "У,
большевистская шкура!" - кричит один из них и замахивается плеткой.


     "Что-то со мной не так",  -  мелькнуло в сознании Сергея Алексеевича, и
над  ним  вместо казаков склонился вдруг  Васька-банщик и  цирковой наездник
Тиссо.
     ...Через несколько минут приехала "скорая помощь", и Сергея Алексеевича
перенесли в машину.
     - Солдат, - сказала старушка, случайная прохожая.
     - Тоже скажешь - солдат! Генерал он. Заслуженный генерал. Одних орденов
добрый десяток... - тихо сказал шофер.
     И машина уехала, и случайные свидетели разошлись.


     А Коля был уже далеко от города. Он сидел в машине рядом со Здоровяком,
который его подобрал в пути.
     Здоровяк с  семьей закончил свой отпуск и  на  собственном "Запорожце",
нагруженном сверху всякой поклажей, возвращался домой.
     - Между прочим,  хотя  твой дед  и  темнит...  -  начал старый разговор
Здоровяк.
     - Не дед он мне! - резко перебил его Коля.
     - Пап, загадку, - потребовала дочь, прожевывая яблоко.
     - Ну,  раз публика настаивает...  -  Здоровяк подмигнул Коле.  - "Сорок
одежек,  и  все без застежек"...  Считаю до  де-ся-ти...  Раз,  два,  три...
четыре...
     - Капуста, - мрачно произнесла жена.
     - Зачем ты сказала,  зачем!  -  возмутилась девочка.  -  Я сама хотела,
сама!
     - А кто? - вернулся к прерванному разговору Здоровяк и лениво зевнул.
     - Никто, - неохотно ответил Коля.
     - Я  знаю,  он  из цирка,  -  сказал Здоровяк.  -  Я  его мигом открыл.
Подставной в публике.
     - Не работал он в цирке никогда, - сказал Коля.
     - Пап,  загадку,  -  снова попросила девочка и  угрожающе посмотрела на
мать.
     - "Не лает,  не  кусает,  а  в  дом не  пускает",  -  быстро проговорил
Здоровяк.
     - Замок!  -  с радостью произнесла девочка и закричала:  -  Я первая, я
первая!..
     - А  где же он тогда работал,  позвольте полюбопытствовать?  -  спросил
Здоровяк.
     - Военный он. В отставке.
     - Может, даже генерал?
     - Генерал, - повторил Коля.
     - От инфантерии.  -  Здоровяк рассмеялся. - Артист. - Его толстые щеки,
как  два  блюдца,  висели  под  глазами  и  мелко  дрожали от  смеха.  -  Ты
когда-нибудь видел живых генералов?
     Коля отвернулся и  промолчал.  Ему  стал неприятен этот человек,  и  он
пожалел, что сел в машину.
     - Умрешь со смеху!  - не унимался Здоровяк. - Ты мне скажи его фамилию.
Я всех генералов по фамилии знаю.
     - Ну, если всех, - ответил Коля, - то Князев.
     - Князев?  - переспросил Здоровяк. - Откуда эту фамилию выудил? Откуда?
Меня решил разыграть?  Ростом не вышел... - Снова засмеялся и больно схватил
Колю двумя пальцами за нос.
     Коля  открыл  дверцу  машины,   чтобы  выпрыгнуть  на  ходу.   Здор