ог перенести. Засесть за книгу ему было лень. Трудиться он не привык.
     Долго он думал, как бы поправить дело, и вот что наконец придумал.
     Управителю  своего дворца он поручил выбрать среди многочисленных рабов
двести самых  способных  и умных. Каждому  из  них  приказано  было  выучить
наизусть какую-нибудь книгу. Один,  например, должен был  выучить  "Илиаду",
другой -- "Одиссею" и т. д.
     Немало пришлось потрудиться  управителю, немало побоев пришлось вынести
рабам,  пока  наконец затея Ицелла не была выполнена.  Зачем было ему теперь
работать  --  читать  книги,--  у  него  была  живая  библиотека.  Во  время
застольной  беседы стоило ему только подмигнуть  управителю, и тотчас же  из
толпы рабов, стоявших молча у стен, выходил один и произносил  подходящее  к
случаю изречение.  Рабов так  и  прозвали:  одного  --  Илиадой, другого  --
Одиссеей, третьего -- Энеидой,-- по названиям книг.
     Ицелл  добился  своего. В  Риме  только  и говорили о  небывалой  живой
библиотеке.  Но  недолго хвастался Ицелл своей выдумкой. Случилась  история,
которая заставила весь Рим смеяться над неучем-богачом.
     После  обеда  разговор  зашел,  как  всегда,  о  всяких  ученых  вещах.
Заговорили о том, как люди пировали в старину.
     -- Об этом есть славное местечко в "Илиаде",-- сказал Ицелл и подмигнул
управителю.
     Но управитель, вместо  того чтобы сделать знак рабам, упал  на колени и
дрожащим от страха голосом сказал:
     -- Прости, господин! У Илиады живот болит.
     Эта история произошла две  тысячи  лет  тому  назад.  Но  и сейчас еще,
несмотря  на  великое  множество книг и библиотек, мы не обходимся без живых
книг.
     Если бы мы все могли выучить по книжке, мы не ходили бы в школу, нам не
нужны были бы рассказы и объяснения учителей. Книгу ни о чем не спросишь,  а
учителя всегда можно попросить рассказать то, что непонятно.
     Но  если живая  книга иногда нам бывает полезна, то живое письмо совсем
никуда не годится.
     В старину, когда писать не умели, не было, конечно, и почты. Если нужно
было  передать  какое-нибудь  важное известие,  посылали  вестника,  который
наизусть повторял то, что ему поручили.
     Что, если бы и у нас были вместо почтальонов вестники?
     Вряд ли нашелся  бы такой человек, который  взялся бы заучить сотни две
писем ежедневно. А если бы и нашелся, ничего хорошего не вышло бы.
     Пришел 6ы, положим, такой  почтальон  к Ивану Ивановичу  Иванову в день
его рождения.
     Сам хозяин, ждущий гостей, открывает дверь.
     -- Что такое?
     -- Вам письмо. А в письме вот что:

     "Дорогой Иван Иванович!
     Поздравляю  вас с днем рождения.  Давно ли вы вышли замуж? К двенадцати
часам дня явитесь в суд по делу об ограблении гражданки Сидоровой. Попросите
ее заходить к нам почаще..."

     Иван Иванович  ошеломлен.  А  бедный почтальон, у которого спутались  в
голове двести писем-поручений,  продолжает  говорить  дальше, как заведенная
машина...

     Помощники памяти

     Есть у меня знакомый старичок -- веселый, добрый, всякому готов помочь.
На вид ему никак не дашь восьмидесяти лет. Глаза живые, румянец во всю щеку,
походка бодрая. Одним словом, молодчина.
     Все было бы хорошо, только память у него слабоватая. Пойдет куда-нибудь
и забудет, зачем пошел. Имен он никак не может запомнить. Уж сколько лет  мы
с  ним знакомы,  а  он  меня то  Петром  Григорьичем,  то  Иваном  Семенычем
называет.
     Поручат  ему какое-нибудь дело, он  несколько раз  переспросит,  выучит
наизусть. А чтобы  вернее  было, завяжет для  памяти  узелок на платке. Весь
платок у  него в  узелках. Но эти узелки  ему  мало помогают.  Развернет  он
платок -- узелков  целый десяток,  а  что они обозначают,  неизвестно.  Даже
человек с лучшей памятью ничего не разобрал бы в такой удивительной записной
книжке.
     Другое было бы дело, если бы у нашего старичка узелки были неодинаковые
и каждый обозначал бы какую-нибудь букву или  слово. Тогда всякий мог бы ему
помочь разобраться в узелковых заметках,
     А ведь такое узелковое  письмо существовало когда-то, когда люди еще не
умели писать.  Особенно наловчились в этом трудном деле жители страны Перу в
Южной Америке. И сейчас еще встречаются там пастухи, знающие язык узелков.
     Для узелкового письма брали не носовой платок, а толстую веревку. К ней
привязывали, как  бахрому,  тоненькие  разноцветные шнурки разной  длины. На
этих-то шнурках и завязывались узелки.
     Чем ближе к толстой веревке был узелок, тем важнее была вещь, о которой
он говорил.
     Черный  узел обозначал смерть, белый -- серебро  или  мир,  красный  --
войну,  желтый  --  золото, зеленый -- хлеб.  Если  узел не  был окрашен, он
обозначал  число:  простые узлы --  десятки,  двойные  -- сотни, тройные  --
тысячи.
     Прочитать такое письмо было нелегко. Нужно было
     обращать внимание и на толщину шнурков, и на то, как завязан узел, и на
то,  какие узлы  рядом. Так же  как у нас  детей обучают  азбуке, перуанских
детей обучали когда-то узелковой грамоте -- квипу.
     У других индейцев  -- у ирокезов -- узелковое  письмо заменяли  бусы из
разноцветных морских раковин. Раковины распиливали на маленькие  пластинки и
нанизывали на нитки. Из этих ниток делали целые пояса.
     И тут  черный  цвет  обозначал  все  неприятное --  смерть,  несчастье,
угрозу; белый -- мир; желтый -- дань; красный -- опасность, войну.
     И сейчас эти цвета  сохранили для нас свое древнее значение. Белый флаг
по-прежнему-говорит  о предложении мира,  черный -- о  трауре, красный  -- о
восстании. Вот как много лет нашему красному флагу!
     Во флоте из цветных флажков составлена целая азбука. Флажки на мачте --
это язык, которым переговариваются корабли.
     А сигналы  на железной дороге? Это ведь тоже  сохранившееся  до  нашего
времени цветовое письмо.
     Разбираться в значении цветных раковин было нелегко.
     У вождей племен хранились целые мешки поясов. Два раза в год ирокезские
юноши собирались где-нибудь  в  лесу, в уединенном  месте,  и мудрые  старые
вожди объясняли им тайну раковин.
     Когда индейское  племя  посылало другому племени  посла,  ему давали  с
собой цветные пояса-- вам-пум.
     -- Слушайте мои слова, о вожди, и смотрите на эти раковины!
     Так  говорил  посол,  держа перед собой пестрый, играющий всеми цветами
радуги пояс. И затем  он произносил речь,  указывая при каждом слове на одну
из раковин.
     Без устных объяснений вампум в самом деле нелегко было понять.
     Положим,  на одной  из ниток были  рядом такие  четыре раковины: белая,
желтая, красная, черная.
     Письмо это можно  было понять так:  мы  вступим с вами в союз,  если вы
будете платить нам дань; если  же вы не согласны, мы  пойдем на вас войной и
всех перебьем. Но это же письмо можно было прочесть совсем  иначе: мы просим
мира и готовы платить вам дань; если война  будет продолжаться, мы погибнем.
Чтобы не выходило путаницы,  каждый  индеец, составивший из  раковин письмо,
должен был сам  его  отнести и даже прочесть вслух. Письмо не могло заменить
человека. Оно только ему помогало, напоминало, что надо было сообщить.
     Таких  помощников у памяти было много. Например, для счета овец в стаде
или  мешков с мукой люди  делали  зарубки на палке.  До  сих пор крестьяне в
Югославии  пользуются  палками  вместо записных книжек  и расписок. Положим,
крестьянин  взял в долг у купца четыре с половиной  мешка муки. Вместо  того
чтобы  написать расписку, он обстругивает небольшую палочку и делает на  ней
зарубки -- четыре больших и одну  поменьше. Потом он раскалывает  палочку по
длине на две половинки, одну отдает купцу, а другую оставляет у себя.
     Когда приходит время платить долг, обе  половинки складываются.  Тут уж
не может быть обмана -- по черточкам сразу видно, какой был долг.
     А то еще  делали зарубки на  палке для счета дней. Такой календарь был,
например, у Робинзона Крузо на необитаемом острове.
     От старинного  счета по зарубкам и пошло, верно, наше выражение: заруби
на носу. При этом носом называли не нос, а палку, которую носили с собой.

     Говорящие вещи

     Разбираться в  узелках  и  раковинах было делом мудреным.  Существовали
гораздо  более простые способы  записывать события или передавать  известия.
Если племя хотело объявить другому войну, оно посылало ему копье, стрелу или
томагавк. Всякому было ясно, что этот подарок пахнет кровью. А если речь шла
о мире, посылали табак и трубку в придачу.
     Трубка у индейцев  всегда  обозначала мир.  Собравшись на совет,  вожди
союзных племен усаживались  вокруг костра.  Один из них закуривал  трубку  и
передавал ее соседу. В торжественной тишине трубка мира обходила весь круг.
     Когда люди еще не умели писать на бумаге, они составляли из вещей целые
письма.  Скифы, населявшие в древности южную Россию, послали  однажды  своим
соседям вместо письма птицу, мышь, лягушку и пять стрел.
     Смысл этой  странной  коллекции был  такой:  "Умеете ли  вы летать, как
птицы, прятаться в землю, как мыши, прыгать по болотам, как лягушки? Если не
умеете, то не пробуйте воевать с нами. Мы осыплем вас  стрелами, лишь только
вы вступите в нашу страну".
     Насколько  все-таки наши  письма  проще и  понятнее!  Что, если  бы  вы
получили в один  прекрасный день почтовую посылочку, в которой вместо всяких
подарков оказались бы дохлая лягушка и еще что-нибудь в этом же роде?
     Конечно,  вы  приняли бы это за  чью-нибудь скверную  шутку  и никак не
догадались бы, что это не шутка, а серьезное письмо.
     До  настоящих  писем,  до говорящей бумаги, люди  додумались  очень  не
скоро.
     Гораздо раньше они додумались до более понятных им говорящих вещей.
     Трубка  одним  своим видом  говорила  им  о  мире, копье  --  о  войне,
натянутый лук -- о нападении.
     Прошло  много тысяч лет, прежде чем  люди  от говорящей вещи  дошли  до
говорящей бумаги.

     Рассказ в картинках

     Способов делать записи или передавать известия было  когда-то много. Но
победил тот, которым мы пользуемся сейчас,-- способ писать буквами.
     Как научились люди писать буквами?
     Это  произошло  не  сразу. Сначала  люди,  вместо  того  чтобы  писать,
рисовали. Надо было написать "олень"  -- рисовали оленя. Надо было  написать
"охота" -- рисовали охотников и зверя.
     А рисовать люди умели уже очень давно. Еще в те времена, когда на месте
нынешнего  Парижа или  Лондона бродили  косматые мамонты и  северные  олени,
когда люди жили еще в пещерах, они покрывали стены этих пещер рисунками.
     Пещерные люди были охотниками.  Рисовали они зверей и сцены охоты.  Они
очень заботились  о сходстве, и поэтому звери у  них получались как.  живые.
Вот бизон, повернувший голову к преследователю,  вот мамонт, а вот  и  целое
стадо оленей, убегающее от охотников. Таких рисунков много найдено в пещерах
Франции и Испании. О чем говорят эти рисунки?
     Эти  рисунки  говорят  о  верованиях  первобытных  людей. Так  же,  как
теперешние  охотники-индейцы,  первобытные   люди  считали  себя,  вероятно,
родичами зверей. Индеец называет себя  Бизоном, потому  что считает, что его
род  произошел  от  бизона;  называет  себя  Волком, когда считает,  что его
родоначальником  был волк. И  если первобытные охотники Европы тоже  считали
родичами зверей,  тогда рисунки в глубине пещер  -- это изображение предков,
покровителей племени.
     Но  есть  и  такие рисунки, которые говорят другое. На  стене изображен
бизон,  пронзенный дротиками, рядом -- олень,  пораженный стрелой. Для  чего
они нарисованы в  пещере?  Не для того ли, чтобы околдовать зверя, приманить
его заклинаниями к стоянке? Так и сейчас еще поступают колдуны-шаманы многих
племен:  чтобы  одолеть врага, делают  из глины  его изображение  и над  ним
колдуют, ранят изображение копьем или поражают стрелами.
     Прошло  много тысяч лет со времени пещерных  людей. Эти  люди были мало
похожи  на  нас. Их черепа,  которые иногда находят  в земле, еще напоминают
обезьяньи черепа. Мы никогда не  узнали бы, о чем думали,  во что верили эти
низколобые,  звероподобные люди,  если  бы не  рисунки,  оставленные  ими на
стенах их жилищ.
     Рисунки  в пещерах -- это  еще не запись событий, это еще  не настоящий
рассказ в картинках. Но до рассказов в картинках от них недалеко.
     Вот такой рассказ, найденный на скале у Верхнего озера в Америке:
     Прочесть его нетрудно.
     Пять  длинных лодок-пирог, в  которых находится пятьдесят один человек,
изображают переправу индейцев через озеро. Человек на коне -- это, вероятно,
вождь. Черепаха, орел, змея и другие животные -- названия племен.
     Возможно, что этот рассказ говорит о каком-то военном походе  индейцев.
Но еще вероятнее, что смысл его такой: люди в лодках --  это погибшие воины,
которые  переправляются  в  страну смерти, изображенную в  виде трех небес с
тремя солнцами. А животные -- это предки, покровители  тех племен, к которым
принадлежали воины.
     Вот мы и перевели письмо-картинку на язык слов.
     Один старый  английский писатель приводит  в  своей  книге  историю,  в
которой письмо-картинка играет немаловажную роль.

     История пропавшего отряда

     "Это  было,-- начал  капитан,-- в 1837 году.  Был  я еще совсем молодым
парнем. Плавал я по реке  Миссисипи  на пароходе  "Джордж Вашингтон", на том
самом, который потом затонул от взрыва парового котла.
     Как-то в  Новом Орлеане ввалился на наш пароход целый  отряд.  Это была
экспедиция, отправлявшаяся на исследование болот и лесов, от которых  теперь
и следа не осталось.
     Все это были люди  молодые, веселые. Один только начальник был  человек
пожилой  и  серьезный.  Шутить он  не  любил,  все  больше молчал  и  что-то
рассчитывал в записной книжке. Сразу видно было, что человек он ученый. Зато
остальные любили и пошутить  и выпить, особенно солдаты, которые должны были
охранять разведчиков.
     Когда отряд сошел на берег,  на  пароходе такая тишина  настала,  точно
пароход совсем опустел.
     Сначала мы часто о них вспоминали, ну а потом, как водится, и забыли.
     Прошло три месяца или четыре -- не помню. Я уже тогда перешел на другой
пароход -- "Медузу".
     Подходит ко  мне  как-то  один  пассажир,  седенький такой старичок,  и
спрашивает:
     -- Вы Джон Киппс?
     -- Я самый,-- говорю.
     -- Вы, я слышал, раньше на "Джордже Вашингтоне" плавали?
     -- Плавал,-- говорю. -- А вам-то что?
     -- А  вот,-- говорит, -- в чем дело. На этом  пароходе  уехал с отрядом
разведчиков мой сын Том. Да так и  пропал вместе со всем отрядом. Сколько их
ни  искали, не  могли найти.  Теперь я  сам на  поиски еду. Может  быть,  он
где-нибудь больной лежит.
     Посмотрел я на старика. Жалко мне его стало. Куда ему в лес идти -- там
и лихорадку легко схватить, и индейцы белых подстреливают.
     -- Что ж вы, так один и пойдете? -- спрашиваю.
     --  Нет,-- говорит.-- Мне обязательно нужен товарищ.  Не укажете ли вы,
кто бы согласился  со мной отправиться? Я  денег не пожалею -- ферму продам,
если надо будет.
     Подумал я и говорю:
     -- Если я вам гожусь, дело слажено.
     На другой день сошли мы на берег.
     Запаслись  провиантом,  купили  пистолеты,  карабины,  палатки,  наняли
индейца-проводника, расспросили окрестных жителей и пустились в дорогу.
     Сколько  миль  мы  прошли --  и сказать  трудно.  Уж  на что я здоровый
человек,  и  то  из  сил  выбился. Местность  там сырая, болотистая.  Стал я
старика уговаривать вернуться.
     -- Видимо, мы с пути сбились,-- говорю.-- Если бы здесь отряд проходил,
какой бы нибудь след от  него остался. А ведь мы который день  идем  -- и ни
одной головешки от костра.
     Проводник то же самое советовал.
     Кажется, уговорили бы, да помешала,  представьте  себе,  простая медная
пуговица. Эта пуговица и уложила старика в могилу.
     Остановились  мы  отдыхать на полянке.  Разложили мы с индейцем костер,
стали палатку натягивать. Присел старик на пенек да как вскрикнет:
     -- Джон, смотри! Пуговица!
     Посмотрел я: действительно, пуговица, какие тогда солдаты носили.
     Совсем тут старик с ума сошел. Смотрит на пуговицу и плачет.
     --  Это  моего  Тома пуговица. У него такие были. Теперь-то уж  мы  его
найдем. Говорю я ему:
     -- Да  с  чего вы взяли, что  эту  пуговицу Том потерял? Ведь их восемь
человек было, солдат.
     --  Нет,--  говорит старик,-- ты со мной не спорь.  Я эту  пуговицу как
увидел, сразу узнал.
     Пошли мы все трое дальше.
     Теперь старик ни за что не хотел назад идти, да и я его звать перестал.
Пуговица какой ни на есть, а все-таки след.
     На  другой  день  старика лихорадка схватила. Весь в  жару, трясется, а
прилечь не хочет.
     -- Надо,-- говорит,-- торопиться. Меня там Том ждет.
     Наконец  не  выдержал,  свалился без памяти. Провозился  я с ним денька
два, как с родным -- очень я к нему привык,-- да помочь ничем не мог.
     Помер старик, а пуговица так в кулаке  у него и осталась. Похоронили мы
его и пошли назад,  да только другим путем. Тут-то, как  назло, и  стали нам
настоящие следы попадаться.  Сначала следы костра нашли, дальше -- фляжку, а
потом самое интересное -- кусок коры. Я его уж сколько лет храню...
     Капитан достал шкатулку с изображением трехмачтового корабля на крышке,
отпер ее и вынул кусок бересты, на котором нарисована была картинка:
     -- Картинку  эту,--  продолжал капитан,-- нарисовал  один  из индейцев,
сопровождавших отряд. По-видимому, отряд  сбился с дороги и долго блуждал по
лесу. Чтобы дать о себе знать, проводники, по обычаю  их племени, оставили в
лесу весточку -- письмо  на бересте. Письмо было прибито к дереву на поляне,
на видном месте.
     Разобраться в картинке помог мне проводник-индеец.
     По его словам, летящая птица указывает на путешествие. Восемь человек и
с  ними рядом восемь ружей -- это солдаты, среди  которых был и бедный  Том.
Шесть маленьких фигу-
     рок--  это  участники экспедиции. Тот, который  с  книгой,-- начальник.
Человек  с  копьем  и  человек  с  трубкой   --  индейцы-проводники.  Костры
обозначают стоянки. Бобр, повернутый вверх ногами, обозначает,  что один  из
индейцев, по имени Бобр, погиб в пути.
     Сразу после того  как  мы нашли  это письмо, я решил возобновить поиски
отряда. Мы  пошли  дальше по этой дороге и  через неделю нашли заблудившийся
отряд.
     Много лет с  тех пор  прошло,  а как взгляну на этот  кусок коры, так и
вспомню старика с его пуговицей".
     На  куске  коры,  который  показывал  капитан  автору  этой книги,  был
нарисован вверх ногами бобр. На  могильных памятниках индейцев всегда  можно
найти рисунок, изображающий животное, именем которого  назывались  умерший и
весь его род.
     Вот,  например,  камень,  на  котором  нарисован  олень.  По  рисункам,
высеченным на  камне,  можно  узнать всю  историю человека, погребенного под
ним. Звали его,  вероятно, Быстроногий Олень или что-нибудь в этом  роде. Он
прославился как охотник на лосей -- об этом говорит нарисованная ниже голова
лося. Он  участвовал во многих походах и сражениях, число которых обозначено
черточками. Последняя война продолжалась два месяца -- изображены две луны и
топорик-томагавк.  В  этой  войне  он  и  погиб,  о  чем   рассказывает  нам
перевернутый олень, нарисованный под двумя лунами.
     Всю  биографию человека  можно  прочесть иногда на нем самом:  у  очень
многих народов существует обычай украшать свое тело рисунками и узорами.
     У полинезийцев  каждый рисунок татуировки имеет свое значение. Страшная
рожа на груди -- это изображение  какого-то божества.  На такой  знак  имеет
право  только вождь.  Узор  из черточек и  квадратиков говорит о походах,  в
которых  участвовал  воин. Узор  из белых дужек  и черных кружочков  --  это
память о победах, одержанных вождем над врагами.

     Загадочные письмена

     Много лет