Вот оно скатилось и смолкло.
     Тьма и  молчание...  Какие-то смутные призраки пытаются еще возродиться
из  глубокого мрака,  но  они не  имеют уже ни формы,  ни тона,  ни цвета...
Только  где-то  далеко,  внизу,  зазвенели переливы  гаммы,  пестрыми рядами
прорезали тьму и тоже скатились в пространство.
     Тогда вдруг внешние звуки достигли его слуха в своей обычной форме.  Он
будто проснулся, но все еще стоял, озаренный и радостный, сжимая руки матери
и Максима.
     - Что это с тобой? - спросила мать встревоженным голосом.
     - Ничего... мне кажется, что я... видел вас всех. Я ведь... не сплю?
     - А теперь?  -  взволнованно спросила она.  -  Помнишь ли ты, будешь ли
помнить?
     Слепой глубоко вздохнул.
     - Нет,  -  ответил он с усилием. - Но это ничего, потому что... Я отдал
все это... ему... ребенку и... и всем...
     Он пошатнулся и  потерял сознание.  Его лицо побледнело,  но на нем все
еще блуждал отблеск радостного удовлетворения.


ЭПИЛОГ

     Прошло три года.
     Многочисленная  публика  собралась  в  Киеве,   во  время  "Контрактов"
[Напомним,  что "Контрактами" называют киевскую ярмарку.  (Примеч. автора)],
слушать оригинального музыканта.  Он был слеп, но молва передавала чудеса об
его музыкальном таланте и о его личной судьбе.  Говорили, будто в детстве он
был  похищен из  зажиточной семьи бандой слепцов,  с  которыми бродил,  пока
известный профессор не  обратил  внимания на  его  замечательный музыкальный
талант.  Другие передавали,  что он сам ушел из семьи к  нищим,  из каких-то
романтических побуждений.  Как бы то ни было,  контрактовая зала была набита
битком,  и  сбор  (имевший неизвестное публике благотворительное назначение)
был полный.
     В  зале  настала  глубокая тишина,  когда  на  эстраде появился молодой
человек с  красивыми большими глазами и  бледным лицом.  Никто не признал бы
его слепым,  если б  эти глаза не были так неподвижны и  если б  его не вела
молодая белокурая дама, как говорили, жена музыканта.
     - Не  мудрено,  что  он  производит  такое  потрясающее впечатление,  -
говорил в  толпе  какой-то  зоил  [Зоил -  злой,  придирчивый критик] своему
соседу. - У него замечательно драматическая наружность.
     Действительно,  и это бледное лицо с выражением вдумчивого внимания,  и
неподвижные глаза,  и  вся его фигура предрасполагали к  чему-то особенному,
непривычному.
     Южно-русская публика вообще любит и ценит свои родные мелодии, но здесь
даже  разношерстная  "контрактовая"  толпа  была  сразу  захвачена  глубокой
искренностью выражения.  Живое  чувство родной природы,  чуткая оригинальная
связь  с   непосредственными  источниками  народной  мелодии  сказывались  в
импровизации, которая лилась из-под рук слепого музыканта. Богатая красками,
гибкая и  певучая,  она бежала звонкою струею,  то  поднимаясь торжественным
гимном,  то разливаясь задушевным грустным напевом. Казалось по временам: то
буря гулко гремит в  небесах,  раскатываясь в бесконечном просторе,  то лишь
степной ветер звенит в траве, на кургане, навевая смутные грезы о минувшем.
     Когда он смолк,  гром рукоплесканий охваченной восторгом толпы наполнил
громадную залу.  Слепой сидел с опущенною головой, удивленно прислушиваясь к
этому грохоту. Но вот он опять поднял руки и ударил по клавишам. Многолюдная
зала мгновенно притихла.
     В эту минуту вошел Максим. Он внимательно оглядел эту толпу, охваченную
одним чувством, направившую на слепого жадные, горящие взгляды.
     Старик слушал и  ждал.  Он больше,  чем кто-нибудь другой в этой толпе,
понимал живую драму этих звуков.
     Ему  казалось,  что эта могучая импровизация,  так свободно льющаяся из
души  музыканта,   вдруг  оборвется,   как  прежде,  тревожным,  болезненным
вопросом,  который откроет новую рану в  душе его слепого питомца.  Но звуки
росли, крепли, полнели, становились все более и более властными, захватывали
сердце объединенной и замиравшей толпы.
     И  чем  больше прислушивался Максим,  тем яснее звучал для него в  игре
слепого знакомый мотив.
     Да,  это  она,  шумная улица.  Светлая,  гремучая,  полная жизни  волна
катится,  дробясь,  сверкая и рассыпаясь тысячью звуков. Она то поднимается,
возрастает,  то падает опять к отдаленному, но неумолчному рокоту, оставаясь
все время спокойной, красиво-бесстрастной, холодной и безучастной.
     И  вдруг  сердце  Максима упало.  Из-под  рук  музыканта опять,  как  и
некогда, вырвался стон.
     Вырвался,  прозвенел и замер.  И опять живой рокот, все ярче и сильнее,
сверкающий и подвижный, счастливый и светлый.
     Это уже не одни стоны личного горя, не одно слепое страдание. На глазах
старика появились слезы. Слезы были и на глазах его соседей.
     "Он прозрел, да, это правда, - он прозрел", - думал Максим.
     Среди яркой и оживленной мелодии,  счастливой и свободной,  как степной
ветер,  и,  как он, беззаботной, среди пестрого и широкого гула жизни, среди
то грустного,  то величавого напева народной песни все чаще, все настойчивее
и сильнее прорывалась какая-то за душу хватающая нота.
     "Так,  так, мой мальчик, - мысленно ободрял Максим, - настигай их среди
веселья и счастья... "
     Через  минуту  над  заколдованной толпой  в  огромной зале,  властная и
захватывающая, стояла уже одна только песня слепых...

     Подайте слипеньким... р-ради Христа.

     Но это уже была не просьба о  милостыне и не жалкий вопль,  заглушаемый
шумом улицы.  В ней было все то,  что было и прежде, когда, под ее влиянием,
лицо Петра искажалось и  он бежал от фортепиано,  не в  силах бороться с  ее
разъедающей болью.  Теперь он  одолел ее в  своей душе и  побеждал души этой
толпы глубиной и  ужасом жизненной правды...  Это  была тьма на  фоне яркого
света, напоминание о горе среди полноты счастливой жизни...
     Казалось,  будто удар разразился над толпою,  и  каждое сердце дрожало,
как будто он касался его своими быстро бегающими руками. Он давно уже смолк,
но толпа хранила гробовое молчание.
     Максим опустил голову и думал:
     "Да,  он  прозрел...  На  место  слепого  и  неутомимого эгоистического
страдания он носит в  душе ощущение жизни,  он чувствует и  людское горе,  и
людскую радость, он прозрел и сумеет напомнить счастливым о несчастных... "
     И старый солдат все ниже опускал голову.  Вот и он сделал свое дело,  и
он недаром прожил на свете, ему говорили об этом полные силы властные звуки,
стоявшие в зале, царившие над толпой...
     Так дебютировал слепой музыкант.