Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
цо. Как выяснилось, она все или
почти все видела.
- Хороши! - сказала она, когда мы приблизились к кустам. - Нечего
сказать, хороши! Фу! Стыд! Позор! Несмываемый позор на весь район! Разве с
вами можно ходить в публичные места? С вами только на необитаемый остров
можно ходить!
И, приказав нам построиться, Эланлюм объявила:
- А ну, быстро в школу! Обо всем будет доложено Виктору Николаевичу.
Мало того что мы должны были раньше времени прервать прогулку, не
собрав ни одного окурка, не доглядев Поддубного и не насладившись другими
прелестями Екатерингофа, нам еще, оказывается, грозил крупный разговор с
Викниксором.
Всю дорогу мы ворчали на Японца. А он виновато усмехался, шмыгал носом
и дрожащим от волнения голосом пытался объяснить нам, что он не виноват, что
он только "словесно пикировал", а драться и не думал с этим голоногим...
Не знаю, что случилось: то ли Эланлюм не доложила все-таки заведующему
о драке, то ли Викниксор из каких-то высших педагогических соображений решил
не давать этому делу дальнейшего хода, только крупный разговор между нами
так и не состоялся.
Зато состоялся другой разговор. После ужина Японец разыскал Пантелеева
и Янкеля. Уединившись в верхней уборной, сламщики посиживали там и курили на
двоих один чинарик.
- Ребята, - обратился к ним Японец каким-то необыкновенным,
торжественным голосом, - у меня к вам серьезный разговор.
- Вали, - ответил несколько удивленный Янкель.
- Нет, только не здесь.
- А что? Тайна?
- Да. Разговор конфиденциальный. Давайте в Белый зал, там, кажется,
сейчас никого нет.
Заинтригованные сламщики сделали по последней затяжке, заплевали окурок
и спустились вслед за Японцем вниз. В дверях Белого зала Японец оглянулся и
сказал:
- Только предупреждаю: не трепаться.
В самом дальнем углу зала он еще раз оглянулся, посмотрел даже для
чего-то на потолок и только после всех этих мер предосторожности сказал:
- Вот какая у меня идея! Я много думал и пришел к такому решению: если
мы не имеем права легально организовать у себя комсомольскую или пионерскую
ячейку, значит...
- Значит? - насторожился Янкель.
- Самая элементарная логика подсказывает, что, если нельзя легальную,
значит, нам остается основать нелегальную.
- Что - нелегальную? - не понял Пантелеев.
- Нелегальную организацию.
- Какую организацию?
- Юношескую... коммунистическую...
Шкидцы переглянулись. Хмыкнули. Улыбнулись. Идея явно понравилась.
- А нам по шапке не дадут? - сказал, подумав, Янкель.
- А у тебя что, такая уж роскошная шапка? От нас зависит, чтобы
организация была хорошо законспирирована...
При таких обстоятельствах родился Юнком, подпольная организация Юных
коммунаров. Это событие давно уже вошло в историю республики Шкид, о нем
поведано миру на других страницах, и повторяться я не буду.
Напомню только, что при вступлении в организацию каждый новый член
должен был давать клятву, обязываясь молчать и не выдавать товарищей.
Принимали в организацию не всех. Прежде чем быть принятым, нужно было пройти
серьезное испытание.
Несколько раз в неделю собирались юнкомовцы: где-нибудь в развалинах
старого флигеля или в заброшенной швейцарской под парадной лестницей и при
жидком свете свечного огарка вели конспиративные занятия. В подпольных
кружках мы изучали историю Коммунистической партии и международного
революционного движения. Изучали историю комсомола. Начали даже изучать
политическую экономию.
Лекции нам читал самый начитанный из нас - Жорка Японец, и, говоря по
правде, часто мы слушали его гораздо внимательнее, чем некоторых наших
педагогов.
Мы были счастливы. Мы ходили по земле, преисполненные гордости от
сознания, что за плечами у нас - страшная, волнующая тайна.
Когда под окнами нашего класса проходил теперь под барабанную дробь
пионерский отряд с завода "Красная Бавария" или с "Путиловца", мы не
свистели, не смеялись, не улюлюкали. Мы молча сверху вниз (и не только
потому, что смотрели из окон, а они шагали по улице) взирали на них,
переглядывались и снисходительно ухмылялись.
"Топайте, топайте, братишечки, - думали мы. - Наводите, пожалуйста,
сколько угодно фасона вашими галстуками и палочками. У вас, милые детки, это
все игра, забава, а у нас..."
"Эх, знали бы они!" - думали мы. И, по правде сказать, нам очень
хотелось, чтобы они знали. Но пионеры, конечно, до поры до времени знать
ничего не могли, хотя, как выяснилось потом, очень хорошо помнили о нашем
существовании.
А выяснилось это таким образом. Однажды вечером несколько
старшеклассников - Янкель, Купец, Пантелеев и Мамочка, - получив разрешение
дежурного воспитателя, отправились в кино. Не успела эта четверка выйти на
улицу и не успел дворник Мефтахудын закрыть за ними железные ворота, как с
противоположной стороны Курляндской улицы ребят окликнули:
- Эй, достоевские!
Навстречу шкидцам шли два паренька и одна девочка в пионерских
галстуках. Шкидцы переглянулись и нерешительно двинулись им навстречу.
На середине мостовой те и другие сошлись.
- Мы к вам, - сказала девчонка.
- Мерси! Бонжур! Силь ву пле, - ответил Янкель, галантно раскланиваясь
и шаркая босой ногой.
- Чем мы заслужили такую честь? - пробасил Купец, тоже делая какой-то
мушкетерский жест.
- Ладно, бросьте трепаться, - сказала пионерка. Она была чуть постарше
и чуть повыше своих спутников. - Мы пришли по делу, - сказала она. - Только
к вам очень трудно попасть. Стоим уж минут сорок.
- У вас все равно как... - начал один из пионеров, самый маленький, с
белобрысым хохолком.
Но девчонка так ловко и так сильно пырнула его в бок, что он екнул и
осекся. Мы поняли, о чем хотел сказать белобрысый: будто у нас как в тюрьме.
- Да, вы правы, сэр, - повернулся к нему Янкель. - К нам попасть
нелегко. У нас привилегированное закрытое учебное заведение. Вроде Кембриджа
или Оксфорда. Слыхали о таких?
- Ребята, мы к вам не шутки шутить пришли, а по делу, - сердито сказала
девчонка. - Вы можете говорить по-человечески?
- О миледи, сделайте одолжение! - воскликнул Янкель.
- Тогда слушайте! Мы хотим взять над вами шефство и помочь вам
организовать в вашем интернате пионерскую дружину.
Трепливое настроение сразу оставило шкидцев.
- Шефство? - переспросил Янкель, поскребывая в затылке. - Гм. Да. Это
интересно. Но, между прочим, у нас уже есть шефы - Торговый порт.
- Да? А пионеры? Почему же вам шефы не помогли организовать пионерскую
дружину? Мы лично вам с удовольствием поможем.
Что мы могли сказать этой девчонке? Что мы не имеем права состоять в
детской политической организации? Что мы - малолетние преступники? Что у нас
детдом с полутюремным режимом?
И тут нас выручил Мамочка. Вообще-то он, конечно, совершил
преступление. Он нарушил или вот-вот готов был нарушить клятву.
- Спасибо, цыпочка! - пропищал он, игриво подмигивая пионерке своим
единственным глазом. - Спасибо... У нас уже есть.
Шкидцы похолодели. Все взгляды устремились на Мамочку.
- Что у вас есть? - не поняла пионерка.
- Что надо, то и есть, - так же кокетливо ответил Мамочка.
- Пионерская организация? Дружина?
Мамочка метнул растерянный взгляд на товарищей. Но сейчас на него
смотрели не товарищи, а три хищных зверя.
- Я спрашиваю: у вас что - пионерская организация есть?
- Ага, - с трудом выдавил из себя Мамочка. - Вроде.
Шкидцы заволновались.
- Ребята, пошли, опаздываем, - сказал Янкель.
И, помахав пионерам рукой, он первый зашагал в сторону Петергофского
проспекта.
За углом шкидцы остановились. Купец грозно откашлялся.
- Ну, Мамочка, - сказал он после зловещей паузы, - имеешь.
- За что? - пролепетал Мамочка. - Я же ничего не сказал. Я только
сказал "вроде"...
Обсудив на ходу этот вопрос, мы решили, что Мамочка заслужил пощаду.
Ведь, в конце концов, он и в самом деле спас нас, выручил из очень трудного
положения. А кроме того, мы очень спешили в кино. И посовещавшись, мы решили
проявить на этот раз снисхождение и простили Мамочку.
А дня через два наша подпольная организация самым глупым образом
провалилась. Дворник Мефтахудын, обходя поздно вечером школьную территорию,
заметил в развалинах флигеля бледный дрожащий огонек, услышал доносившиеся
из-под лестницы глухие голоса и, решив, что в развалинах ночуют бандиты, со
всех ног кинулся за помощью к Викниксору.
Таким образом вся наша маленькая организация была захвачена на месте.
Ни одному подпольщику не удалось скрыться.
Мы ждали жестокой расправы. Но расправы не последовало. Тщательно
обдумав этот вопрос и обсудив его на педагогическом совете, Викниксор
разрешил нашей организации легальное существование.
И вот наш Юнком из темного подполья вышел на солнечный свет...
Мы получили помещение - комнату, где находился раньше школьный музей. У
нас появилась своя газета. Число членов Юнкома стало расти. Были утверждены
новый устав и новая программа. Был избран центральный комитет. Открылась
юнкомовская читальня.
Единственное, чего мы не имели, - это формы. Даже галстуков или значков
каких-нибудь у нас не было.
Но вот как-то вечером, когда мы кончали ужинать, в столовую бодрым и
даже молодцеватым шагом вошел Викниксор. Уже по одному виду его можно было
догадаться, что он собирается сообщить нам нечто весьма приятное.
Так оно и оказалось. Походив по столовой и потрогав несколько раз мочку
уха, Викниксор остановился, внушительно кашлянул и торжественно объявил:
- Ребята! Могу вас порадовать. Мне удалось раздобыть для вас через
губернский отдел народного образования двадцать пар брюк и почти столько же
беретов.
- Каких?
- Куда?
- В кино?
- В какое? - загалдели шкидцы.
- Не билетов, а беретов, - с благодушной улыбкой поправил нас
Викниксор. - Бархатных беретов с ленточками... И главное - представьте себе!
- оказалось, что эти ленточки наших национальных цветов!
Мы дружно закричали "ура", хотя далеко не все поняли, о каких ленточках
и о каких национальных цветах говорит наш президент.
- Виктор Николаевич, - сказал, поднимаясь, Янкель, - а какие это наши
национальные цвета?
- Эх, Черных, Черных, как тебе не совестно, братец! - добродушно
ухмыльнулся Викниксор. - Неужели ты не знаешь своего национального флага?
Цвета подсолнуха: черный и оранжевый!
Мы были заинтригованы. Поднялся невероятный галдеж. Шкидцы в один голос
требовали, чтобы им показали эти береты с национальными ленточками цвета
подсолнуха.
Улыбаясь, Викниксор поднял руку.
- Хорошо, - сказал он. - Дежурный, поднимись, пожалуйста, наверх и
попроси у кастелянши от моего имени один берет.
Через две минуты дежурный вернулся и мы получили возможность воочию
лицезреть этот оригинальный головной убор. Темно-зеленый бархатный или
плюшевый берет с мохнатым помпончиком на макушке был действительно украшен
сбоку двумя короткими георгиевскими ленточками.
Шкидцы молча и даже с некоторым страхом разглядывали и ощупывали это
удивительное произведение швейного искусства, неизвестно как и откуда
попавшее на склад губнароба. После того как берет побывал на всех четырех
столах и снова очутился в руках Викниксора, тот сказал:
- Таких беретов мне удалось, к сожалению, получить только семнадцать
штук. На всех, увы, не хватит. Я прикинул, каким образом распределить их
между вами, и пришел к такому решению... Право носить береты мы предоставим
лучшим из лучших, нашим передовым, нашему авангарду - членам Юнкома.
На этот раз никто не кричал "ура", даже юнкомовцы почему-то молчали, и
никто не смотрел на них с завистью. Только какой-то новичок из второго
отделения, обидевшись на Викниксора, крикнул:
- А мы что, рыжие?
- Нет, Петраков, - ласково сказал Викниксор, - ты не рыжий. Но ты еще
не заслужил чести состоять в организации Юных коммунаров. Добивайся этого, и
в один прекрасный день ты тоже получишь право носить форму.
Это слово заставило многих из нас вздрогнуть и насторожиться.
- Виктор Николаевич, - поднялся над столом Купец, - а что, разве это
обязательно?..
- Что обязательно?
- Носить эти беретики?
- Да, Офенбах... разумеется, как и всякую другую форму.
Мы ясно представили себе Купца в этом детском головном уборчике с
розовым помпоном на макушке, и нам стало не по себе. У многих из нас
появились дурные предчувствия. И предчувствия эти, увы, очень скоро
оправдались.
В тот же вечер Купец подошел к Янкелю и Японцу, обсуждавшим очередной
номер юнкомовской газеты, и сказал:
- Вот что, робя... Вычеркивайте меня.
- Откуда? Что? Почему?
- Из Юнкома. Я выхожу, выписываюсь...
Напрасно мы уговаривали его: решение его было непоколебимо Купец
навсегда был утрачен для нашей организации.
Остальные держались более или менее стойко.
Я говорю "более или менее", потому что ходить по улицам в этих
гамлетовских головных уборах и в самом деле требовало немалой стойкости и
геройства. Особенно если учесть, что ситцевые брюки, которые раздобыл для
нас Викниксор, оказались самых фантастических расцветок: голубые,
светло-зеленые, канареечно-желтые...
Куда там пионерам с их короткими штанами и кумачовыми галстуками! К
пионерам в городе скоро привыкли. Одни смотрели на них с гордостью и
любовью, другие - с затаенной ненавистью. Что касается юнкомовцев, то к их
форме население Петрограда привыкнуть не могло. Не было случая, чтобы
человек шел по улице и, повстречавшись с юнкомовцем, не вздрогнул, не
оглянулся и не сказал ему вслед что-нибудь вроде: "Эва как вырядился,
дурак!" или: "Ну и чучело с помпончиком!.."
Когда мы шли строем, было еще туда-сюда - в строю мы были солдатами, мы
чувствовали локоть соседа, идти же в одиночку было нестерпимой пыткой.
И не все эту пытку выдерживали.
Не выдержал ее, между прочим, и одноглазый Мамочка.
Вот что случилось однажды в субботний вечер.
Три шкидца, три юнкомовца, три члена центрального комитета - Янкель,
Японец и Пантелеев, - получив отпускные свидетельства, бодро и весело шагали
по Петергофскому проспекту в сторону центра. Несколько опередив их, на
другой стороне улицы шел Мамочка. Шел он тоже довольно быстро и тоже был в
юнкомовском берете, но берет ему попался, как назло, очень большой, плоский,
так что щупленький Мамочка был похож издали на какую-то сыроежку или
поганку. Кто-то из юнкомовцев увидел его, ребята посмеялись, поострили
немножко на Мамочкин счет и снова увлеклись беседой. Но тут Янкель, бросив
рассеянный взгляд на противоположный тротуар, вдруг остановился и
воскликнул:
- Ребята, постойте, а где же Мамочка?
Только что Мамочка был, и его не стало. Не было его ни впереди, ни
сзади, ни слева, ни справа. Среди бела дня человек растворился, провалился
сквозь землю, превратился в невидимку.
С разинутыми ртами шкидцы стояли на краю тротуара и смотрели. И тут их
разинутые рты еще больше округлились. Ребята увидели Мамочку. Он вышел из
какого-то подъезда, воровато оглянулся и быстро зашагал, почти побежал к
трамвайной остановке. На стриженной под машинку Мамочкиной голове чернел
узелок всегдашней его повязки. Берета на голове не было. Он явно перекочевал
или в карман, или за пазуху.
Юнкомовцы мрачно переглянулись.
- Хорош гусь! - сквозь зубы проговорил Японец.
- Ах ты, ренегат паршивый! - воскликнул Янкель.
Не сговариваясь, юнкомовцы ринулись за своим слабохарактерным
товарищем, но он, словно ожидая или предчувствуя погоню, прибавил шагу, и не
успели шкидцы окликнуть его, как Мамочка вскочил на колбасу только что
тронувшегося трамвая и был таков.
Откровенно говоря, мы не имели права слишком строго судить его. В душе
каждый из нас хорошо понимал Мамочку. Но мы были руководители, вожди, и мы
не вправе были прощать трусость и малодушие.
- Судить! - воскликнул Янкель.
- Исключить! - изрек Японец.
Третьему оставалось требовать разве что гильотины или расстрела.
Во всяком случае, в понедельник утром, по возвращении из отпуска,
Мамочку ожидали весьма малоприятные вещи. Но в понедельник Мамочка в Шкиде
не появился. Не вернулся он и во вторник. А в среду после обеда Викниксору
позвонили по телефону из районного отделения милиции и сообщили, что его
воспитанник Федоров Константин находится на излечении в хирургическом
отделении Александровской городской больницы.
Взяв с собой двух старшеклассников, Викниксор сразу же поехал в
больницу.
Мамочка лежал без сознания. Против обыкновения, повязка на его голове
была не черная, а белая. Остренький Мамочкин носик еще больше заострился,
губы запеклись.
У Мамочкиной постели сидел и писал что-то в блокноте работник милиции.
Из-под белого халата выглядывали черная кожаная тужурка и деревянная кобура
маузера.
Когда мы узнали, что в субботу вечером Мамочку, избитого до
бесчувствия, привезли в больницу с Покровского рынка, нам стало не по себе.
За что могли избить на рынке тринадцатилетнего приютского парня? По опыту мы
знали, что только за воровство. Недаром в те годы окрестная шпана распевала
песню:
На Английском у Покровки
Стоят бабы, две торговки,
И ругают напропад
Достоевских всех ребят...
Да, немало соблазнов таил в себе в те годы рынок, и немало было
случаев, когда шкидцы, особенно новички, попадались на таких некрасивых
занятиях, как бесплатное угощение орехами, яблоками, конфетами и т.п. Но -
юнкомовец?! Авангард школы...
- Нет, нет, - успокоил Викниксора сотрудник милиции, - ни о каком
воровстве и речи быть не может...
То, что случилось с Мамочкой на Покровском рынке, получило тогда в
городе довольно широкую огласку. Была даже статья в одной из петроградских
газет, кажется в "Смене".
Держа путь на Малую Подьяческую, где проживал его старший, семейный
брат, Мамочка проходил через Покровку. Пошел он прямо через рынок, наверное
для того, чтобы сократить путь. В этот день брат обещал повести его в цирк,
и Мамочка боялся опоздать.
Рынок уже закрывался, народ расходился, торговцы складывали свои лари и
навесы.
И тут Мамочка увидел такое, что заставило его мигом забыть и о цирке, и
о брате, и обо всем на свете.
Три молодых нэпмана, три красномордых подвыпивших мясника, обступили
большой решетчатый ларь, в каких обычно торговцы держат арбузы, капусту или
живую домашнюю птицу, и с диким пьяным хохотом тыкали в этот ящик палками и
растрепанной дворницкой метлой.
- А ну говори, сопляк! - рычал один из них, самый краснощекий, высокий,
в рыжем, замаранном кровью фартуке. - Говори... повторяй за мной: "Я индюк -
красные сопли".
Мамочка подошел ближе и с ужасом увидел, что в ящике, скорчившись, в
неудобном положении сидит маленький белобрысый паренек в изодранной белой
рубахе и в сбитом на сторону красном галстуке. В этом пацане Мамочка без
труда узнал одного из тех, кто приходил в Шкиду брать над нами шефство.
- А ну повторяй! - наседали на мальчика рыночники. - Повторяй, тебе
говорят: "Я индюк - красные сопли... отрекаюсь..."