пердуньи не в счет. Можно проскользнуть глазами.  Они  -  досадное
бесплатное приложение. Орут громко, продают газеты, ни копейки не требуя  за
свой    труд,    работают    на    благо    партии,    во    имя    светлого
национал-патриотического будущего.  Они  готовы  разбить  любую  телекамеру,
перегрызть глотку  любому  дотошному,  наглому  журналисту.  Они  не  боятся
милиции и смело вступают в перепалки с официальными властями. Им нет цены на
демонстрациях. Им, сумасшедшим, все можно. Их  не  жаль  сдавать  и  терять.
Однако смотреть противно...
   Последние аккорды гимна угасли.
   Вступительное  приветствие  произнес  отставной  полковник.  Он   говорил
кратко, скупо, не слишком эмоционально. Он брал не ораторским искусством,  а
загадочной мрачностью. Его стихией была не трибуна, а  стрельбище,  полигон.
Он руководил военной подготовкой боевиков.
   Цитрус,  скучая  под  чужие  речи,  продолжал  оглядывать  лица  в  зале,
повернулся направо, встретился взглядом  с  ярко-голубыми  большими  глазами
пятнадцатилетней Маруси  Устиновой.  Девочка  стояла  на  сцене  в  почетном
карауле и не отрываясь глядела на Цитруса.
   Наконец  ему  предоставили  слово.  Он  не  спеша  поднялся  на  трибуну,
сдержанно поклонился залу, потом с улыбкой потряс  сплетенными  над  головой
руками.
   - Да здравствует Цитрус! - взвизгнул истерический женский голос из задних
рядов.
   - Авангарду Цитрусу ура! - подхватил петушиный тенор.
   - Товарищи! - произнес он в микрофон, выдержав долгую паузу и  дождавшись
гробовой тишины. - Сегодня светлый день. Мы  отмечаем  пятилетнюю  годовщину
нашего национально-освободительного движения...
   Он никогда не говорил по бумажке. Не готовился заранее.  Любая  его  речь
была блестящей импровизацией, и аудитория чувствовала это.
   - Мы - последний оплот нашего униженного отечества. Мы - надежда  России,
ее здоровье,  ее  судьба,  лучшее  и  единственное,  что  осталось  в  нашей
растерзанной жидовствующими дерьмократами отчизне!  (Аплодисменты.)  Мы  все
страдаем от изъянов нечистой крови, нас, русских, осталось  так  мало,  и  с
каждым днем все  меньше.  Полукровки,  метисы,  уроды,  отбракованные  самой
природой, лишенные корней, пытаются навязать нам свой уродливый образ жизни,
свое гнилое мышление... мышление ублюдков... (Бурные аплодисменты.) Все, что
не является полноценной расой, плевелы, смрадный мусор гниющей  цивилизации.
Мы суть нации,  мы  ее  энергетический  потенциал...  (Бурные  аплодисменты,
переходящие в овации.) Более  сильное  поколение  отсеет  слабых,  жизненная
энергия разрушит нелепые связи так называемой гуманности между индивидуумами
и  откроет  путь  естественному  гуманизму,   который,   уничтожая   слабых,
освобождает место для сильных... Ленивый и вялый обыватель  с  удовольствием
будет приветствовать пинок в зад, который  выпрямит  и  взбодрит  его...  Он
грезит отдать в фашисты  сына  и  выдать  за  фашиста  дочь.  Он  интуитивно
чувствует здоровое, живое  начало,  пульсирующий,  налитый  свежей  здоровой
кровью, молодой и крепкий корень жизни....  Юные  женщины  России  грезят  о
настоящих  мужчинах,  тех,  которые   изведут   полукровок-уродов,   пузатых
бизнесменов, жирных тупых политиков. Наконец можно будет восхищаться мужиком
и, держась за его крепкую руку, прогуливаться с ним,  вооруженным  фашистом,
по улицам ночных городов России. А к утру счастливо забеременеть от  него...
(В зале визг, бешеные аплодисменты, слезы на глазах у пожилых женщин.) Запад
зайдется в экстазе, если в России победит хищный молодой зверь. Его  молодой
и сильный, животный запах уже сопутствует России, и домашние животные  нашей
политики ревут и плачут в ужасе, предчувствуя  его  клыки  на  своих  жирных
шеях.... Наконец исчезнет из  словаря  скучное  слово  "экономика",  мерзкое
слово "демократия", и  популярным  станет  чувственное  "трибунал".  Жалость
может нас только поссорить и деморализовать...
   Он был мастером эффектных  пауз.  Зал  замирал,  не  дышал.  Затылком  он
чувствовал зависть президиума. Васька Панкратов, писатель, тихо посапывал от
внимательной злости. Слабо ему, бывшему  второму  секретарю  парторганизации
Союза советских писателей, вот так говорить,  чтобы  не  дышала  и  томилась
любовью толпа слушателей.
   Боковым  зрением  он  видел  Марусю  Устинову,  замечал,   как   теплеют,
наливаются влагой ее большие голубые глаза, и уже ощущал горячее покалывание
в паху.
   Ничего не  заводило  его  так,  как  восторженное  внимание  зала.  Толпа
отдавалась ему,  словно  шлюха  в  подворотне,  словно  королева  в  розовом
будуаре. Он сам  придумал  этот  образ  -  толпа-женщина,  теплая,  влажная,
готовая на все.
   По воспоминаниям современников, Адольф Гитлер  испытывал  иногда  оргазм,
выступая перед многотысячной аудиторией. Поговаривали злые  языки,  что  ему
приходилось использовать в штанах специальные прокладки.  Авангарду  Цитрусу
дано было испытать такие  же  сладкие  содрогания,  поэтому  он  предпочитал
кожаные джинсы. Дыхание  делалось  частым,  тело  напрягалось,  как  струна.
Соленый пот, жгучая сладкая судорога.
   Не важно, что он  говорил.  Толпа  заводилась  от  ритма,  от  звука  его
низкого, хриплого голоса, от его лица, такого  мужественного,  твердого.  Он
часами отрабатывал мимику и пластику перед огромным зеркалом в  спальне.  Он
становился в разные позы, устанавливал зеркала  под  разными  углами,  чтобы
видеть себя сбоку и со спины.
   -  Есть  высшая  справедливость.  Справедливость  сильных   и   здоровых.
Выродки-полукровки со своей гнилой буржуазно-христианской моралью, со  своей
дряхлой болезнетворной гуманностью должны быть стерты с лица земли,  выжжены
очистительным огнем высшей справедливости. (Овации, стоны,  женский  визг  в
зале.) Нас много, гораздо больше, чем они думают... Мы не  одиноки  в  своей
борьбе. С нами братья арийцы из  Германии.  Всего  несколько  дней  назад  я
встречался  (стоп,   Гарик,   притормози!)...   я   встречался   с   лучшими
представителями известных организаций... Я не могу назвать имен, даже  среди
своих... Эти люди рискуют ради нашего великого дела... Они  сейчас  в  самых
горячих точках, они в Сараеве и в секторе Газа, они в Грузии и  в  Чечне,  с
афганскими моджахедами и с боевиками "Красного передела". Они огненный  нерв
эпохи. Они наши братья...
   Зал тяжело дышал. Маруська таяла, бледнела и  краснела,  стоя  по  стойке
"смирно" у партийного знамени.
   - Сегодня, празднуя пятилетний  юбилей,  оглянемся  на  пройденный  путь,
Цитрус продолжал вещать с трибуны уже спокойней, на выдохе,  -  сколько  нас
было, когда мы начинали? А сколько нас сейчас?..
   Пора закругляться. Напряженное внимание к оратору не  может  продолжаться
больше десяти минут. Оно сдувается, как воздушный шарик, и повисает  скучной
тряпочкой.   Уже   послышались   осторожные   покашливание,   стулья   стали
поскрипывать, лица поблекли. Почетный караул  переступал  с  ноги  на  ногу.
Маруся Устинова опустила  глаза  и  внимательно  рассматривала  носки  своих
начищенных  сапожек.  Пора  слезать  с   трибуны.   Пусть   покашливания   и
поскрипывания достанутся другому.
   После торжественной части Маруся Устинова подошла  к  Цитрусу,  осторожно
тронула за рукав и, краснея, опуская глазки, произнесла чуть слышно:
   - Авангард  Иванович,  давайте  отойдем  куда-нибудь  в  сторонку.  Очень
серьезный разговор.
   Писатель Васька Панкратов многозначительно хмыкнул.  Экстрасенс  Золотцев
сделал понимающе-приторное лицо.
   - Ну что, Марусенька, устала стоять в почетном карауле? - Цитрус приобнял
смущенную девочку и повел в уголок, за журнальный столик.
   В гуле голосов вряд ли кто-то мог их  услышать.  Но  Маруська  все  равно
говорила отрывистым шепотом.
   - Гарик, это кошмар какой-то... отец уже написал заявление в прокуратуру,
- в чистых голубых глазах стояли слезы, - он никогда не  понимал  меня...  Я
ему говорю, что люблю тебя и жить без  тебя  не  могу.  А  он  орет,  ничего
слышать не хочет. "Посажу твоего старого кобеля! А тебя, шалаву  малолетнюю,
выгоню вон, чтобы духу твоего в моем доме не было!"
   Девочка  еле  сдерживала  рыдания,  всхлипывала,  трогательно,  по-детски
шмыгая носом, хмурила бровки и делала  страшные  глаза,  изображая  в  лицах
разговор с отцом.
   - Я его знаю, он доведет дело до конца, он может, у  него  есть  связи...
Гарик, я так не могу больше, - она уткнулась лбом в его плечо, - давай уедем
куда-нибудь за границу.
   - Конечно, детка, конечно, маленькая моя, - он  погладил  розовую  нежную
щечку, - ты, главное, не нервничай.
   - Если бы ты слышал, как он орал на меня... матом... Я думала,  убьет  на
месте. А главное, заявление уже написал. Из дома выгоняет.
   - Поживешь у меня.
   - Нет, - она судорожно всхлипнула и высморкалась в бумажный  платочек,  -
он не успокоится. Только деньгами ему можно пасть заткнуть, больше ничем. Ты
достал деньги, Гарик?
   - Деньги не проблема,  -  задумчиво  произнес  Цитрус,  -  но  сначала  я
все-таки должен с ним поговорить.
   - Ты что?! - Маруська испуганно замотала головой. -  Он  тебя  убьет!  Он
сумасшедший! Как только тебя увидит - сразу убьет! Он прямо  так  и  сказал:
убью твоего старого кобеля, своими руками придушу.
   - Ну, это вряд  ли,  -  Цитрус  усмехнулся  через  силу.  Ему  совсем  не
нравилось, что девчонка уже второй раз называет его "старым кобелем",  пусть
даже цитируя своего злодея-папашку.
   - Гарик, давай все сделаем, как мы решили. Я передам  ему  деньги,  и  он
оставит нас в покое. Я хочу быть с тобой,  я  так  тебя  люблю...  Ну  давай
заткнем ему пасть этими несчастными десятью тысячами  и  уедем  куда-нибудь.
Надоело мне все.
   - Хорошо, - он решительно поднялся и поднял ее под локоток, - поехали.
   - Куда? - она испуганно заморгала влажными от слез ресницами.
   - За деньгами.
   - Что, прямо сейчас?
   - Ну а когда же? Надо ведь покончить с  этой  проблемой.  Так  почему  не
сейчас?
   Коллеги  по  партии,  охранники-боевики,  провожали   их   внимательными,
завистливыми взглядами. Все на них смотрели. Все завидовали  такой  шикарной
паре,  такому  мужественному,  неотразимому  Цитрусу.  Или  это  ему  только
казалось? Ну, покосился кое-кто, отметил мельком про себя, мол,  сматывается
опять Цитрус со своей красоткой. Не утерпел, уводит девочку под локоток.
   В гардеробе в огромном зеркале он с удовольствием окинул  взглядом  себя,
широкоплечего плейбоя, прямо с рекламы  "Мальборо",  и  Марусю,  длинноногую
стрекозку, высокую, одного с ним роста, тоненькую, с блестящими от  недавних
слез, широко распахнутыми голубыми глазами,  с  идеально  правильным  чистым
личиком.  Черная  партийная  униформа   удачно   подчеркивала   ее   детскую
женственность, ее нежность, стройность, белизну кожи, золотой отДяв  светлых
волос. Она тоже как будто сошла с рекламы, с глянца журнальных страниц или с
подиума. На такую головку не берет со свастикой надевать, а корону  королевы
красоты.
   Цитрус приободрился. Надо хорошо поторговаться, может, папашка  заткнется
и за три тысячи. Пятьсот у него с собой есть, еще тысячи полторы  он  снимет
сейчас с карточки, потом в крайнем случае придется добавить еще  тысячу.  Но
не больше. Если ее папашка возьмет хоть что-то, дело можно считать решенным.
Никакого  заявления  он   не   потащит   в   прокуратуру.   Грозить   будет,
шантажировать, но это уже детали. Главное, действовать решительно.
   - У тебя что, прямо сейчас есть такие деньги? -  спросила  Маруся,  когда
они уселись в его старую темно-синюю "Волгу" (он из принципа не покупал себе
иномарку, правда, мотор в "Волге" был от японской "Тойоты").
   - Мы начнем с двух тысяч. А там, поглядим, - Цитрус улыбнулся,  -  может,
твой бдительный папа на этом и успокоится.
   - Нет, что  ты,  -  Маруська  закусила  губу,  -  он  сказал:  десять,  и
торговаться с ним бесполезно.
   - А мы попробуем, - Цитрус весело подмигнул,  две  тысячи  -  тоже  сумма
немаленькая. Во всяком случае, хороший повод для разговора.
   - Гарик, подожди, ты что, собираешься с ним встретиться?
   - Ну а как же?  Должен  я  представиться  своему  будущему  родственнику?
Должен или нет, а, Маруська?
   - Ты зря веселишься! - Она довольно больно стукнула его крепким  кулачком
по колену. - Я уже говорила, тебе ни в крем случае нельзя  показываться  ему
на глаза. Он совсем  озвереет.  Мы  ведь  все  уже  решили,  я  передам  ему
деньги...
   - Нет, Марусенька, деньги передам ему я. Познакомимся наконец,  поговорим
спокойно, как мужик с мужиком. И вообще, это все не твои проблемы.
   - Я сказала - деньги передам сама. Это мой отец, и я его знаю лучше, -  в
голосе  ее  послышались  неприятные  визгливые  нотки,  -  мы  уже   решили,
договорились.
   - Ладно, не ори, Маруська. Я не люблю этого.  -  Он  остановил  машину  у
гостиницы, в которой работал круглосуточный банкомат.
   - Подожди, Гарик, в любом случае нужна сразу вся сумма, - сказала она уже
вполне спокойно, - нет смысла ехать к нему с двумя тысячами.
   Он ничего не ответил, вышел из машины. Ему надоело  это  занудство.  Если
моралист-папашка и  правда  написал  заявление,  то  уже  завтра  оно  может
оказаться в прокуратуре. Надо заставить его сегодня взять деньги...
   Когда Цитрус вернулся, Маруси в машине не было.

Глава 12

   Утро было ясным, безветренным, удивительно теплым.
   - Сегодня ты обязательно искупаешься, -  заявил  Максим,  бросая  пляжную
сумку на лежак, - так нельзя, мамочка. Стоило ехать на море, чтобы сидеть на
берегу с книжкой и ни разу не войти в воду.
   Деннис исчез куда-то с самого утра. Максимка напрасно стучал в стеклянную
дверь соседнего номера.
   - Ну мало ли какие у него могут быть дела, - сказала Алиса. - Подожди, он
обязательно появится, может, прямо  на  пляж  придет.  Он  ведь  знает  наше
обычное место.
   - А ты случайно не разругалась с ним вчера вечером, когда я спал? спросил
Максим, подозрительно щурясь.
   - С чего ты взял? Почему я должна была с ним разругаться? Он вообще  твой
приятель, а не мой.
   - Ну, мамочка, я знаю, как ты умеешь вежливо обидеть.
   - Зачем? Зачем мне обижать твоего драгоценного Денниса? - пожала  плечами
Алиса.
   Народу на пляже было много. Рядом заливалась смехом  за  карточной  игрой
компания молодых  скандинавов.  У  мощной,  двухметрового  роста  девицы  на
мускулистой  ляжке   была   огромная   цветная   татуировка,   целый   букет
лилово-красных роз с зелеными листьями и шипами.
   - Класс! - восхищенно присвистнул Максимка. - Ну, мам, ты купаться  идешь
или как?
   - Я, пожалуй, подожду. Пусть уж станет совсем тепло.
   - Совсем тепло здесь станет только  в  марте.  Ладно,  мамочка,  сиди,  я
пошел.
   Он отлично плавал, хотя его никто не учил. Алиса не волновалась, когда он
был в воде. Пологое дно, до глубины далеко, к тому же  вода  такая  соленая,
что сама держит. Изредка она поглядывала на море, находила среди  купающихся
светлую стриженую голову сына и опять утыкалась в книгу.
   Прошло минут десять. Она взглянула на часы и подумала, что  пора  бы  ему
вылезать, вскинула глаза и вроде  бы  увидела,  приготовилась  отругать  как
следует, что заплыл слишком далеко, однако, приглядевшись,  обнаружила,  что
это вовсе не Максим, а какой-то чужой мальчик его возраста.
   Вскочив с лежака, Алиса бросилась к кромке воды, убедилась,  что  ребенка
среди купающихся не видно, в панике помчалась  к  двум  охранникам,  которые
покуривали у будки, еще не добежав до них, закричала по-английски:
   - Мой сын ушел купаться, я не вижу его в воде!
   - Эй, леди! - весело крикнула  татуированная  девушка-скандинавка.  -  Не
волнуйтесь! Ваш ребенок во-он там, на пирсе. Я  только  что  плавала  рядом,
видела, как он вылезал.
   Каменный пирс уходил далеко в море. Алиса повернула голову. Максим  стоял
и разговаривал с каким-то мужчиной. Мужчина был  в  плавках,  она  не  могла
разглядеть лицо и в первый момент подумала, что это Деннис.  Однако,  пройдя
несколько десятков метров, вглядевшись, почувствовала резкий холод в животе.
   Знакомый силуэт, все такой же прямой, подтянутый, знакомый профиль, нос с
небольшой горбинкой, светлая щеточка усов, жесткий прищур светло-карих глаз.
Зрение сфокусировалось так странно, что  издалека  она  ясно  видела  каждую
черточку его лица. Он улыбнулся, бросил короткий взгляд в  ее  сторону,  его
рука похлопала ребенка по плечу.
   - Максим! - она завопила так, что сорвала голос. Бежать по мелким  камням
было тяжело, она споткнулась, больно подвернула ногу. Сердце бухало у горла.
   Ребенок что-то сказал немцу, махнул рукой, побежал по пирсу к  берегу,  к
ней навстречу. Тот прыгнул в воду и исчез.
   - Мамочка, ну ты что? Почему ты так испугалась? - Максим ткнулся носом  в
ее плечо. - Ты так бежала, так ужасно закричала...
   - Кто это был? - она могла говорить только сиплым шепотом.  -  С  кем  ты
разговаривал? Что он тебе сказал?
   - Какой-то немец, - равнодушно пожал плечами Максим,  -  отлично  говорит
по-русски. Я хотел поймать морского ежа, а он сказал,  это  опасно.  Колючки
ядовитые, если поранишься, долго не заживет, будет гноиться. Мам, ну что  ты
так на меня смотришь? Я только хотел поймать ежа, но ведь не ловил!

***

   Полковник Харитонов не любил головоломок и ребусов. Получив информацию от
своего платного агента, охранника торгового центра, он  затосковал.  Слишком
сложная и  ненадежная  получалась  цепочка.  Бросить  жалко,  а  распутывать
тяжело. Мозги можно вывихнуть. Впрочем, когда речь  заходит  о  Подосинском,
всегда приходится вывихивать мозги.
   Для начала надо хотя бы понять, о нем ли вообще речь или диалог, случайно
подслушанный платным информатором в бильярдной торгового центра, к  Геннадию
Ильичу ни малейшего отношения не имеет.
   Из диалога следовало, что Авангард Цитрус  в  качестве  связника  Азамата
Мирзоева встречался где-то за границей с неким Карлом. Этот Карл по  заданию
Мирзоева должен был похитить  и  доставить  в  Москву  некоего  израильского
профессора. Операция прошла успешно. Об этом сообщали в "Новостях" ОРТ.
   Азамат  Мирзоев,  крупнейший  чеченский  авторитет,  является   человеком
Подосинского. Но из этого вовсе не следует, что он всегда  выполняет  только
поручения Подосинского. Мирзоев - фигура достаточно  крупная,  чтобы  иногда
действовать и вполне автономно, решая какие-то собственные задачи.
   Авангард Цитрус - личность скандальная  и  непредсказуемая.  Поэт-фашист,
истерик, стареющий нимфоман, болтун, готовый  ради  своей  кандальной  славы
растрепать любую, даже смертельно опасную  информацию.  Использовать  такого
человека в качестве связника для передачи серьезного задания,  связанного  с
ближневосточной  нефтью  и  исходящего  от  самого  Подосинского,   -   верх
легкомыслия.
   Впрочем, это уже домысел, субъективное  мнение  полковника  Харитонова  о
том, кого логично, а кого нелогично  использовать  в  качестве  связника.  У
Мирзоева может быть совсем другое мнение и другая логика.
   Возможно, интересы операции требовали нейтрального, не  чеченского  и  не
российского исполнителя. У  Цитруса  есть  серьезные  связи  с  западными  и
восточными террористами. С кем только он не якшался за свою бурную жизнь,  с
кем только не пил водку и не ходил по  борделям  в  разных  концах  мира.  И
необязательно, что Мирзоев абсолютно все поручения Подосинского  продумывает
до мелочей.
   Допустим,  Подосинский  пытается  обострить   ближневосточный   конфликт.
Обычный теракт, который в  силах  осуществить  его  люди  и  люди  Мирзоева,
особенной остроты конфликту не прибавит.  Ну,  шарахнет  очередной  взрыв  в
Хайфе или в Газе. Этим никого не удивишь. Там почти  каждый  день  случаются
взрывы, вооруженные разборки  израильских  и  палестинских  солдат,  захваты
заложников и прочие неприятности. И засветиться недолго, отправляя на  такое
дело своих людей. Это  только  кажется,  что  так