древо.
   Дедушка Фриц жил в долгом, беспощадном  конфликте  с  единственным  сыном
Густафом, отцом Карла. Когда Густаф, закончив среднюю школу, пошел  работать
в мясную лавку, Фриц стал  презирать  его,  общался  с  сыном  только  через
посредничество жены, тихой улыбчивой Гертруды.
   Густаф женился на веснушчатой пухленькой девушке Марте,  отрастил  раннее
брюшко, завел  собственную  лавку.  Бабушка  Гертруда  умерла,  когда  Карлу
исполнилось четыре года.
   Фриц не разговаривал с сыном, хотя жил с ним под одной крышей  и  на  его
деньги. Густаф и Марта смиренно терпели  старика.  Он  был  хоть  мрачный  и
неблагодарный, но тихий, к тому же почти полностью освобождал их от хлопот с
маленьким Карлом, справлялся не  хуже  заправской  няньки.  Это  было  очень
кстати. Супруги Майнхофф работали в лавке с утра  до  ночи,  на  ребенка  не
оставалось ни сил, ни времени.
   Маленький Карл жадно впитывал все,  что  говорил  дедушка.  Родителей  он
видел только вечерами, и они молчали, уставившись в телевизор. Никто,  кроме
дедушки, не умел рассказывать интересные истории. Карлу было приятно слушать
о том, что он - особенный мальчик, не как все. Чем старше он становился, тем
глубже верил в свою исключительность.
   Родителям не приходило в голову прислушаться к  речам  старика,  обратить
внимание, что он там бормочет ребенку. Наверное, сказки рассказывает. Они не
могли представить, что именно эти  сказки  стали  для  ребенка  единственной
реальностью.
   Про дедушку давно знали, что у него не все в порядке с головой, но Густаф
и Марта не придавали душевной болезни никакого значения. Смирный,  неопасный
ну и ладно. А странности бывают у всех.  Только  когда  он  попытался  ночью
поджечь лавку, они опомнились и отправили дедушку Фрица в лечебницу.
   Карлу было десять лет. Он навещал дедушку каждую субботу, сидел на  стуле
у высокой койки в маленькой палате с зарешеченным окном.  Соседи  по  палате
кричали, бормотали. Лохматый старик на  соседней  койке  сосал  младенческую
пустышку, которая висела у него на шее  на  голубой  ленточке.  Когда  соска
выпадала изо рта, он корчил обиженную гримасу  и  разражался  ревом,  словно
огромный, сморщенный, чудовищный младенец.
   У дедушки Фрица, как у всех в этой палате, под кроватью стояло  резиновое
судно.  От  запаха  хлорки  у  Карла  противно  першило  в  горле  и   слезы
наворачивались на глаза.
   - У тебя голубая кровь, Карл. Ты не гляди, что из разбитой коленки  течет
красная. Ты прижги рану и погляди на фамильный герб, - говорил дедушка Фриц.
Мир рушится потому, что в этом веке им управляют плебеи. Адольф  Шикльгрубер
был сыном грязной батрачки и мелкого  таможенного  офицеришки,  который  сам
являлся  незаконнорожденным,  к  тому  же  приходился  Кларе,  матери  этого
недоноска, родным дядей. Вы слышите? Он быдло, недоносок, этот ваш обожаемый
Адольф Шикльгрубер! - Дедушка Фриц кричал, обращаясь уже не к  внуку,  а  ко
всей палате,  размахивал  руками  в  крупных  желтоватых  пятнах  старческой
пигментации, тряс маленькой лысой головой.
   Старик на соседней койке хлопал в ладоши и энергично сосал пустышку.
   - Они родные братья с русским быдлом Джугашвили. Тот - сын  прачки,  этот
поденщицы. И оба оказались кретинами, как все плебеи в этом  мире.  Были  бы
умней, могли бы договориться. Они так похожи! Адольф учился пению в  хоровой
школе  бенедиктинского  монастыря.  Иосиф  учился  в  православной  школе  и
готовился стать попом. Адольф  рисовал  бездарные  картинки  и  считал  себя
художником. Иосиф писал  бездарные  стихи  и  считал  себя  поэтом.  Женщины
которые были рядом с ними, кончали с собой. Адольф поставил перед собой цель
- уничтожить несколько миллионов евреев и  славян.  Иосиф  уже  приступил  к
этому благородному делу и здорово преуспел, надо отдать ему должное. Они так
похожи, эти два главных  идиота  двадцатого  века.  Они  не  договорились  и
проиграли оба. Но на самом деле, мой мальчик, они победили, однако по  своей
плебейской тупости даже не успели понять этого.
   Сморщенное горбоносое лицо дедушки  придвинулось  совсем  близко  к  лицу
Карла. Выцветшие почти  до  желтизны,  когда-то  светло-карие  глаза  грозно
сверкали из-под лохматых седых бровей. От  дедушки  пахло  дешевым  мылом  и
лекарствами. Он перешел на громкий быстрый шепот.
   - Они оба, Адольф и Иосиф, добились чего хотели. Теперь  мир  принадлежит
прачкам и мясникам,  ростовщикам  и  поденщицам.  Ты,  Карл  фон  Майн-хофф,
последний аристократ в этой мертвой стране. Ты не станешь мясником, как твой
отец. Ты вырастешь и покажешь им всем,  кто  они  есть  на  самом  деле.  Ты
вышибешь из их тупых голов всю дурь, которая накопилась за  этот  плебейский
век. Поклянись, мой мальчик, что ты не дашь им спать спокойно и  никогда  не
станешь мясником. Ты вырастешь,  найдешь  женщину,  не  плебейку,  с  чистой
голубой кровью, и она родит тебе сына. Твой сын никогда не станет мясником.
   Дедушка извлек из-под подушки мятый клочок  бумаги,  листок  из  детского
альбома, на котором рукой маленького Карла был аккуратно нарисован фамильный
герб баронов фон Майнхофф. Прямоугольник с  оконечностью  в  форме  фигурной
скобки, рыцарский шлем  с  решетчатым  опущенным  забралом,  хищный  профиль
черного орла, дубовая ветвь...
   - Клянись, мой мальчик, что ты никогда не-предашь наших  предков.  Ты  не
предашь Зикфрида.
   Дрожащие узловатые пальцы с желтыми толстыми ногтями  любовно  разгладили
листок и поднесли его к лицу ребенка, совсем близко.
   - Клянись, Карл, что ты будешь сеять смуту среди серых бездарных плебеев,
которыми полон до  отказа  этот  мещанский  мертвый  мир.  Клянись,  что  ты
продолжишь наш род. У тебя будет сын, которого ты воспитаешь как барона, как
рыцаря. У тебя будут внуки и правнуки. Ни один из них не станет мясником.
   - Клянусь, - ответил ребенок страшным шепотом.
   Марта Майнхофф говорила, что ее свекор Фриц свихнулся от большого ума.
   - Умники всегда плохо кончают, -  вздыхала  она,  развешивая  колбасы  на
крюках,  красиво  раскладывая  на  маленьких  тарелочках  кусочки   ветчины,
буженины, ростбифа.
   В  каждый  кусочек  втыкалась  тонкая  деревянная  палочка-шпажка.  Марта
ревниво следила, чтобы покупатели по рассеянности не увлекались  дегустацией
и не сметали все, что было выставлено на пробу.
   - Некоторые приходят, чтобы полакомиться нашей продукцией,  и  ничего  не
покупают, - ворчала она.
   Мелодично звенел дверной колокольчик, фрау Марта расплывалась в  любезной
улыбке. Карл слышал приторное мяуканье:
   - Гуттен морген... данке  шен...  фидерзейн...  чуз-чуз-чуз...  Так  вот,
сынок, умники всегда плохо кончают, - продолжала она уже  другим,  несладким
голосом, когда за очередным покупателем  закрывалась  дверь.  -  Ты  знаешь,
дедушка Фриц работал в абвере. Он был разведчиком. А  разведчику  приходится
слишком уж усердно шевелить мозгами.
   Карл молчал. Он понимал: спорить с матерью бесполезно.  Он-то  знал,  что
дедушка Фриц был единственным нормальным среди всех  них.  Думать  как  они,
жить как они - разве это не сумасшествие? Каждый день  свиные  туши,  мерный
стук топорика,  жужжание  мясорубки,  чинный  ужин,  сериал  по  телевизору.
Разговоры о делах в лавке, о ценах на говядину. Это они  все  слабоумные,  а
дедушка Фриц нормальный.
   Из больницы дедушку перевели в интернат.  Карл  каждую  субботу  ездил  в
Потсдам. Интернат был хороший старик жил в  маленькой  чистенькой  отдельной
комнатке. Карл привозил деду баночки с паштетами,  мягкую  вареную  колбасу,
фруктовое пюре. Все это готовила и аккуратно заворачивала  в  яркие  бумажки
фрау Марта.
   Когда Карлу исполнилось  двенадцать,  дедушка  Фриц  умер.  На  старинном
лютеранском кладбище  пухлый  улыбчивый  патер  прочитал  короткую  молитву,
специальный кладбищенский экскаватор быстро аккуратно засыпал гроб  твердыми
комьями желтоватой глинистой берлинской земли.
   Было сырое туманное утро, каркали вороны, звенел трамвай за кладбищенской
оградой. Карл глядел на скучные лица своих родителей и думал о том,  что  он
последний из рода фон Майнхофф. Последний и  единственный  потомок  великого
воинственного Зигфрида в этом пошлом, тупом бюргерском мире.

Глава 5

Эйлат, январь 1998 года

   Сквозь плотные шторы пробивался солнечный свет, за стеной гудел пылесос и
негромко переговаривались горничные. Алиса  открыла  глаза.  Без  пятнадцати
одиннадцать. Максимкина кровать была пуста. На тумбочке жалобно  попискивала
электронная игрушка, а из-под скомканного одеяла выглядывала ушастая  голова
старой плюшевой обезьяны, с которой ребенок не расставался с четырех лет.
   Алиса встала,  прошлепала  босиком  к  стеклянной  двери,  выходившей  во
внутренний двор, отодвинула штору. День был теплый и солнечный.  В  бассейне
плескалось человек десять, и среди них она сразу заметила сына.  Он  пытался
закинуть мяч в высокую баскетбольную корзину.
   - Чуть медленней. Размах чуть  медленней,  -  рядом  с  Максимкой  плавал
темноволосый мужчина.
   - Покажите мне еще раз! - крикнул Максим  по-английски  и  кинул  мужчине
мяч.
   Это был  сосед,  американец.  "Ну  ладно,  пусть  ребенок  подтянет  свой
английский", - спокойно подумала Алиса и, сладко потянувшись, отправилась  в
душ.
   За  ночь  все  страхи  улетучились.  Разумеется,  никакого  Майнхоффа  во
вчерашней забегаловке не было. Все хорошо.  Все  отлично.  Надо  забыть  про
вчерашний призрак в грязной закусочной. Он действительно призрак, выходец  с
того света, существо из другой реальности, которой  больше  нет  и  быть  не
может в ее жизни. Надо взять себя в руки и начать наконец  отдыхать  в  свое
удовольствие.
   Она вышла из душа,  надела  узкие  бледно-голубые  джинсы  и  темно-синюю
блузку из плотного шелка, расчесала прямые пепельно-русые волосы, доходившие
почти до пояса, быстро оглядела себя в огромном  зеркале  стенного  шкафа  и
осталась довольна. Как сказал мудрый Козьма Прутков, хочешь быть счастливым,
будь им. Глупо тратить драгоценное время  отдыха  на  призраков,  на  дурные
предчувствия и головную боль.
   - Максимка, вылезай, будем  завтракать,  -  негромко  позвала  она  сына,
подойдя к краю бассейна.
   Он помахал рукой, нырнул, поднимая  фонтан  брызг,  и  через  минуту  его
голова показалась у бортика.
   - Мам, Деннис, наш сосед, согласился  взять  меня  с  собой  поплавать  с
аквалангом,  -  радостно  сообщил  он,  вылезая  из  бассейна,  -   ты   мне
разрешаешь?
   - Нет. Я не знаю никакого Денниса, к тому же ты еще слишком маленький для
акваланга. - Алиса закутала сына в огромное гостиничное полотенце.
   - Ну, не с аквалангом, так с маской.
   - Все равно не разрешаю, - покачала головой Алиса, - вода в море  слишком
холодная...
   - Мам, ну ты что?! Я уже договорился. А с  Деннисом  ты  познакомься,  он
такой классный, он, кстати, приглашает нас на завтрак. Мам, ну пожалуйста! Я
английский подтяну. Ты же сама говорила,  без  разговорной  практики  нельзя
выучить язык.
   - А зубы ты чистил, водолаз?
   - Ты сейчас будешь изображать  вредную  мамашу?  У  тебя  с  утра  острый
воспитательный  синдром?  -  буркнул  ребенок,  передернув  плечами,  скинул
Алисину руку.
   - Не груби, пожалуйста. На твоем месте я была бы тише воды,  ниже  травы,
если бы так сильно хотела понырять, - заметила Алиса.
   - Ты? Понырять?! Ха-ха, мамочка, не смеши меня!
   Ты здесь еще в воду ни разу не вошла, даже в бассейне не  искупалась!  Ты
трусиха, к тому же у тебя приступ вредности!
   - Вот я сейчас рассержусь, мы поссоримся, и никакого Денниса с аквалангом
тебе точно не видать. Так зубы чистил или нет?
   - А как ты думаешь? - прищурился Максимка.
   - Разумеется, нет. Ладно, давай быстренько в душ,  почисть  зубы,  а  там
видно будет.
   - Мам, зачем в душ после бассейна?
   - Хлорку смыть.
   Завтрак можно было  приготовить  прямо  в  номере.  В  маленьком  закутке
имелось все  необходимое  -  электрическая  плита,  набор  кухонной  посуды,
микроволновая печка с грилем.
   - Тебе омлет или гренки с сыром? - спросила Алиса, заглянув в ванную.
   - Мне яичницу с беконом.
   - Где я возьму бекон? Здесь не едят свинину.
   - У Денниса есть бекон, - Максимка выглянул из-за пластиковой шторки, - я
в отличие от тебя, мамочка, не такой дикий и легко схожусь с людьми.
   - Слишком уж легко.
   В стеклянную дверь постучали.  На  пороге  стоял  американец  и  смущенно
улыбался.
   - Наверное, я  поступил  опрометчиво,  пообещав  Максиму,  что  мы  будем
нырять? - Он шагнул в номер, не дожидаясь приглашения. - Надо было сначала у
вас спросить.
   При ярком солнечном свете он выглядел моложе и привлекательней.  Лицо  не
казалось таким жестким. На нем были светлые холщовые брюки, бежевая  рубашка
с короткими рукавами.  Широкие  плечи,  темные  короткие  волосы,  небольшие
залысины над высоким лбом. Карие глаза смотрели на  Алису  с  явным  мужским
интересом, даже с восхищением.
   "Американская  феминистка  расценила  бы  такой  откровенный  взгляд  как
сексуальное домогательство, - усмехнулась про  себя  Алиса,  -  а  за  такую
настырность могла бы подать в суд".
   - Я понимаю, что веду себя слишком  навязчиво,  -  произнес  он,  как  бы
прочитав ее мысли, - но мне ужасно неуютно здесь в одиночестве. В Детройте у
   Меня есть племянник Стивен, ему десять, как  вашему  Максиму.  Они  очень
похожи. Разумеется, это ничего не значит. Если вам неприятно мое общество, я
уйду сию же минуту и больше ни разу вас не побеспокою.
   "Ага, так я тебе и скажу: пошел вон, паршивый янки,  мне  неприятно  твое
общество! А потом ребенок будет на меня дуться всю оставшуюся неделю. Я ведь
не могу часами играть с ним  в  мячик  в  бассейне  и  тем  более  нырять  с
аквалангом. Максимка, вероятно, успел сообщить: мама не умеет плавать  и  не
любит играть в мяч".
   - Деннис, где вы достали бекон? В этой стране не едят свинину, произнесла
она вслух с любезной улыбкой.
   - Купил в английском магазине деликатесов в Тель-Авиве.  Надеюсь,  вы  не
вегетарианка?
   -  Нет,  я  не  вегетарианка.  А  почему  вы  приехали  сюда  отдыхать  в
одиночестве, если вам неуютно?
   - Я приехал в Тель-Авив по делам фирмы. Я работаю социологом-аналитиком в
корпорации, которой принадлежит сеть американских гостиниц "Холидей-инн"  по
всему миру. Я никогда раньше не был в Израиле, решил устроить себе небольшой
тайм-аут, поплавать в Красном море и заранее выторговал у своего  начальства
недельку отдыха.
   - Американские гостиницы "Холидей-инн" здесь на каждом шагу,  -  заметила
Алиса, - а вы поселились в этом отеле. Наверное, в  "Холидей-инн"  могли  бы
жить бесплатно.
   - Меня тошнит от наших "иннов", - усмехнулся Деннис, - и потом,  там  нет
системы апартаментов, нет номеров с кухней. А я люблю готовить. В Детройте я
даже хлеб себе пеку сам. Между прочим, именно поэтому от меня ушла жена  два
года назад. Она тоже обожала готовить, и мы дрались до крови за право стоять
у плиты.
   Из ванной вышел Максимка  и,  увидев  Денниса,  прямо  засиял  счастливой
щенячьей улыбкой.
   "Ладно, яичница с беконом на завтрак - это  совсем  неплохо,  -  подумала
Алиса, - особенно в стране, где нет  свинины  и  нельзя  съесть  ни  кусочка
ветчины, ни нормальной сочной сардельки".

***

   Город Беэр-Шева, столица южной пустыни Негев, вовсе не  похож  на  оазис.
Унылая пустыня, нагромождение бесформенных глыб известняка  и  песчаника,  и
посередине  -  город,  до  сих  пор  напоминающий   военное   поселение   на
оккупированной арабской территории, хотя арабов отсюда изгнали  еще  в  1948
году.
   Светло-серые,  прямоугольники  домов,  солдаты,  полицейские,  темнолицые
бедуины,  закутанные  в  экзотическое  грязное  тряпье  с  головы  до   пят,
пропыленные военные грузовики и джипы на улицах.
   Рядом с городом база ВВС, а чуть дальше израильский Научный центр ядерных
исследований, мрачное строение, окруженное колючей  проволокой,  сторожевыми
вышками и мертвой зоной пустыни.
   В пятницу пятого января к трем часам дня в городе Беэр-Шева все бегали  и
суетились. Владельцы маленьких кафе убирали с улиц  столы  и  стулья,  терли
щетками  со  специальной  пеной   плиты   тротуара,   опускали   жалюзи.   В
продовольственных лавках, которые еще  оставались  открытыми,  шла  спешная,
немного нервозная торговля. Жители закупали еду на ближайшие сутки.
   К четырем часам город вымирал. Начинался иудейский шабат.  До  субботнего
вечера, до первой звезды, все будет закрыто. Работать в это время -  великий
грех. Далеко не все жители города были  правоверными  иудеями.  В  Беэр-Шеве
жили люди из семидесяти стран,  переселенцы  из  Румынии,  Польши,  Марокко,
Аргентины, бывшего Советского Союза, и много другого пестрого  разноязычного
народу. Но древний обычай соблюдался аккуратно.
   На окраине города, в трехэтажном здании, огороженном  высоким  забором  с
колючей проволокой,  царила  такая  же  суета,  как  и  везде  в  Беэр-Шеве.
Сотрудники снимали специальные  прорезиненные  костюмы,  стягивали  защитные
маски, громко переговаривались через стенки душевых кабинок.
   Покидая  это  здание,  все  сотрудники,  даже  охранники,  переодевались,
мылись, обрабатывали руки  и  лицо  специальным  дезинфицирующим  раствором.
Лаборатория   занималась   биологическим   оружием   нового   поколения    и
всевозможными  ядами,  которые  действуют  либо  мгновенно,  либо  медленно,
проникают в человеческий организм при соприкосновении с  небольшим  участком
кожи, не оставляют следов даже при тщательном химическом анализе.
   В отличие от базы ВВС и Центра ядерных исследований,  которые  обозначены
во  всех  туристических   путеводителях,   эта   лаборатория   была   строго
засекречена.
   Все  виды  биологического  оружия   нового   поколения,   которым   здесь
занимались, были запрещены Женевской конвенцией.  Специальная  комиссия  ООН
еще пять лет назад, рассмотрев материалы исследований, объявила,  что  такие
разработки представляют опасность для биосферы Земли и  в  дальнейшем  могут
привести к непредсказуемым последствиям, к  генетическим  мутациям,  резкому
росту иммунных и онкологических заболеваний.
   Неприметное  серое  здание  на  окраине  Беэр-Шевы  скромно   именовалось
Санитарно-эпидемиологической станцией.
   К половине четвертого все шкафы с  химикатами,  стеклянные  резервуары  с
образцами смертоносных  бацилл,  вирусов  и  прочей  гадости,  барокамеры  с
подопытными  мышами  и   кроликами   были   закрыты,   заперты,   запечатаны
специальными печатями. Стальные бронированные двери захлопнулись.
   Руководитель  лаборатории  Натан   Бренер,   невысокий,   полноватый,   с
непропорционально крупной головой, которая казалась еще больше из-за  пышной
седой шевелюры, сидел в своем кабинете, пил чай и никуда не спешил.  Вопреки
священной традиции он собирался сегодня  еще  поработать.  Есть  вещи,  ради
которых можно нарушить шабат. Штаммы живой культуры, полученные в результате
скрещения сибирской язвы с  североамериканским  бластомикозом,  размножаются
даже в шабат. Именно сегодня, по  всем  расчетам,  подопытный  кролик  Карл,
зараженный супервирусом, а затем получивший несколько инъекций  специального
антибиотика, должен был либо выздороветь, либо издохнуть.
   Особенность исследований Бренера состояла  в  том,  что  он  создавал  не
только смертоносные бактерии и яды, но пытался сразу разработать антибиотики
и противоядия к ним.  Если,  к  примеру,  при  использовании  биологического
оружия случайно заразится кто-то, кроме противника, должен быть шанс спасти,
вылечить. Точно так же и с  ядами.  Чем  проще  и  быстрее  проникает  он  в
организм жертвы, тем опасней для того, кто его использует.
   Натан Бренер взглянул на часы.  Старые  верные  механические  часы  фирмы
"Полет". Им двадцать лет. Он купил их в ГУМе, когда уезжал из России. Сейчас
они показывали четыре. Начало  шабата.  В  крошечном  окошке  на  ци